6 часть
Я быстро догоняю Бычука, который шагает вдоль высокой многоэтажки. Даня уже идёт навстречу, до этого он проводил время на разъёбанной детской площадке, где обычно тусовалась и сама я, если других вариантов не было.
— Здорова, — говорит первым Бах, пожимая мне руку.
— Привет, — киваю я головой. С Котяном Даня не здоровается, потому что, ну, а смысл? Он его с утра уже видел, даже провёл к репетитору, потом пошароёбился по району, купил пачку сиг, выпил колы и вернулся на площадку за десять минут до того, как его друг должен был освободиться, чтоб встретить его. Вот это — романтика, а остальное я называть этим словом отказываюсь. — Пойдёмте покурим? — предлагаю я, из-за чего изначально и вернулась к Бычуку, примыкая к их компании.
— Без б, — пожимает плечами одноклассник. Мы неспешным шагом доходим до той самой заброшки, даже не сговариваясь, потому что срабатывает какой-то внутренний рефлекс, в силу вступает привычка. Да, до подворотни было ближе, но как-то... не то.
Мы поднимаемся на второй этаж. Я обвожу взглядом бетонную коробку изнутри, вспоминаю, какой громкий скандал был здесь восемь лет назад, когда застройщик и строительная бригада бесследно исчезли, прихватив с собой деньги, которые были заранее уплачены за будущие квартиры. Сейчас, спустя годы, этот фрагмент из прошлого не вызывает никаких чувств, а тогда, будучи ещё ребёнком, я тоже подхватила всеобщую волну возмущения и даже нарисовала плакат для митинга, хотела пойти бастовать вместе со всеми, но мама меня не пустила, сказала, что маленькая, и что всё равно никто деньги не вернёт.
Мама была права — не вернули.
— Чё случилось у тебя? Мина кислая, — комментирует Даня, обводя пальцами с зажатой в них сигаретой мою физиономию. Он стоит около того самого подоконника, где я застала их несколько дней назад, присев на самый его край, и обнимает за шею Костю. Бычук, перестав смущаться моего присутствия, так же расслабленно курил, только не «ротманс», как эти двое, а «бонд» с капсулой.
— Да так, хуйня, — поморщилась я, глубоко затягиваясь. Голова слегка кружится. Наверное, надо всё-таки сожрать чё-нибудь, пока не откинулась, а с другой стороны — не хочется совсем. — Короче, один конченный алкаш вчера напился у нас дома, и всё перетекло в поножовщину, — делюсь без особого энтузиазма, но эти двое вроде как мои единственные друзья, и с ними можно немного посекретничать. Всё же сложно держать всё в себе.
— Е-е-ебать, — тянет Бах, закашлявшись дымом.
— Что? Ты в порядке? — ужаснулся Бычук, дёрнувшись, чтоб подойти ко мне, но Даня прижал его остановил, не отпуская. Я усмехнулась, уловив это.
— Да, нормально, — закивала, выдыхая дым. — Он маму задел, она в больнице сейчас. Но так, если честно, даже лучше, — покачала головой, невесело улыбнувшись. Пацаны пытаются развить эту тему, выразить своё беспокойство, узнать, как могут помочь, но я поскорее свожу тему на «Нет», желая больше её не обсуждать. Она того не стоит, всё уже произошло и осталось в предыдущем дне, а осадок внутри горчит до сих пор. В школе все и так в курсе, что у меня в семье какой-то пиздец творится, и что мама ни разу не была на школьных собраниях за последние пять лет, поэтому парни в душу не лезут, в принципе, понимая причинно-следственную связь.
Спустя десять минут я сижу на полу, облокотившись на стену, сказав, что пока не хочу уходить, мне надо немного подумать, побыть одной, а парни, уточнив, что они моему разбору полётов никак не мешают, остаются на своём месте. Я смотрю в пол, сложив руки в замок на согнутых коленях, и по взгляду понятно, что я сейчас немного в другом измерении.
Я думаю, что всё-таки надо остаться у Стаса, потому что одной пиздец как страшно.
Я думаю, что Стас больше ничего со мной не сделает, всё-таки он выглядел виноватым с утра.
Я думаю, что надо забрать из квартиры только самое необходимое, если что — проще сходить ещё раз, чем полностью обустраиваться у Станислава.
***
Я, остановившись на последней ступеньке лестницы, смотрю то на дверь Стаса, то на дверь собственной квартиры, и внутри меня в этот момент идёт борьба, которая и определяет решающий шаг влево. На ходу вынимаю ключ, вставляю в замочную скважину, где тот заедает и с полминуты не прокручивается, но стоит приложить больше усилий и упереться плечом, раздаётся жалостливый скрип, и дверь открывается.
В прихожей всюду пыльные следы от подошв обуви, в которой туда-сюда сновали полицейские. Я прохожу на кухню, осматриваюсь. Подхожу к раковине, беру тряпку для протирания столов, щедро смачиваю в средстве для мытья посуды и бросаю её на пол, прямо на лужу застывшей крови. Начинаю остервенело вытирать, кровь смешивается с пеной, которая быстро розовеет. Затем споласкиваю тряпку и снова тру пол. Повторяю процедуру несколько раз, и, удовлетворившись бледно-розовым следом, оставшимся на линолеуме, выбрасываю тряпку в мусорное ведро. Хватаю кастрюлю с уже скисшим за ночь борщом, выливаю в унитаз, спускаю вместе с водой, кастрюлю мою и убираю на место — в тумбу. Заглядываю в холодильник, бросаю скоропортящиеся продукты в мусорку, чёрный пакет вытягиваю из ведра, завязываю в узел и оставляю его посреди коридора, чтоб не забыть вынести на помойку.
Захожу в свою комнату, долгим взглядом обвожу каждую деталь. Подхожу к столу, кончиками пальцев поддеваю книгу в мягкой обложке — самоучитель по математике — и, пробежавшись глазами по именам составителей, с размаху бросаю её в противоположную стену. Всё, что копилось во мне всё это время, вырвалось наружу. Я хватаю учебники один за одним и бросаю их. Те, ударяясь о стены, раскрываются, некоторые рвутся, пару выпавших листов оседает на пол вслед за ними. Я не думаю, а делаю. Выбрасываю наружу все накопившиеся эмоции, пока окончательно не тронулась головой. Начинаю сгребать руками всё, что есть на столе, и резкими движениями сбрасывать в сторону, на пол. В этот момент не жалко ни настольную лампу, ни стопку тетрадей, ни спутанные проводные наушники, ни подставку с карандашами и ручками... Объёмный звук падения различных предметов заполняет собой пространство. Я дёргаю на себя выдвижные шкафчики, вываливаю на пол их содержимое и бросаю в сторону, к остальному хаосу. Рычу, бью ладонями по опустевшему столу в каком-то отчаянии, захожусь в немом крике, выворачивая всю себя наружу. Напрягаю пальцы рук, запускаю их в волосы и ерошу. С губ срывается едва слышное сипение, но у себя в голове я кричу так громко, что заглушаю все мысли.
Я чувствую себя сломанной, брошенной и преданной. Остервенело пинаю стол, тот жалобно кряхтит. Диким взглядом окидываю комнату, резко пересекаю её, подцепляет пальцами одеяло с простынёй, резко дёргаю в сторону, стряхивая с кровати, бросаю к остальной импровизированной свалке. И чем больше я потрошу комнату — тем легче становится дышать. Как будто, устраивая бардак в помещении, я навожу порядок в голове. Открываю резко двери шкафа, грозясь их выломать, хватаю вешалки с одеждой, стягиваю каждый элемент с «плечиков» и кидаю в разные стороны.
Спустя минут пять успокаиваюсь, прихожу в себя. Безэмоциональным взглядом оглядываю комнату, сажусь на кровать, где нетронутым остался только голый матрас, упираюсь руками в согнутые колени и смотрю прямо перед собой. Не жалею даже о бардаке, потому что, в принципе, ничего сейчас не чувствую. Я и рада бы ничком упасть на кровать, уткнуться лицом в подушку и плакать от того, сколько пиздеца навалилось на меня воедино, но даже сама мысль об этом вызывает усмешку. Я никогда не плакала, может, только если в детстве. Жизнь сложилась по-другому, и как-то не было времени на выплеск эмоций. Ударить в стену — да, устроить бардак — да, бить стеклянные бутылки на заброшке — да, выйти на стрелку, чтоб выпустить пар — да, плакать — точно нет. Я росла в таком районе, где для людей это стыдно, где и побить за такое могут. Здесь не принято распускать нюни. Правда, никто и не рассказал, что делать, если тебя фактически изнасиловали, а ты не особо и сопротивлялся.
— Ебать, — коротко резюмирует Стас, заглянув в мою комнату. Я перевожу на него взгляд, усмехаюсь невесело уголком губ и отворачиваюсь. Наверное, я забыла закрыть входную дверь. — Ты что здесь устроила? — смотрит на хаос широко распахнутыми глазами, явно не ожидая увидеть такой переполох.
— Моя комната, делаю, что хочу, — пожимаю плечами, не чувствуя ни капли вины.
— Убирать тоже сама будешь, — отзывается Гордиенко, присаживаясь на корточки и подцепляя с пола книжку по химии за девятый класс. Одна из картонных сторонок отвалилась и валялась рядышком. — Это пиздец, — качает головой блондин, замечая ещё несколько учебников в таком же состоянии.
— Согласна, химия — тот ещё пиздец, — киваю головой я, пытаясь в юмор. В такой обстановке получается не очень хорошо, но Стас всё равно коротко улыбается — может быть, даже наигранно. Я встаю, беру с пола наушники, которые чудом не порвались, учебник по одной лишь русской литературе и с готовностью произношу: — Я готова.
— К чему ты готова, чучело? — фырчит Стас, всё ещё ползая на коленках и собирая выпотрошенные книги. — Может, хотя бы из одежды что-то возьмёшь? — саркастичным тоном добавляет учитель. Я молча вытягиваю из-под теперь уже сломанной настольной лампы какую-то чёрную футболку.
— Взяла, — констатирую я. Гордиенко тяжело вздыхает.
— А теперь помоги мне собрать всё, что осталось от твоих учебников, и сегодня будем как-то оживлять их при помощи скотча, — качает головой недовольно, хмурится, видно, что хочет поругать, но сдерживает себя. Я вздыхаю, словно не я устроила этот кавардак, и всё-таки молча присоединяюсь к учителю, вместе с ним собирая книжки.
У меня, несмотря на всё мое напускное спокойствие, дрожат руки, поэтому Стас молча забирает из моих рук ключ и сам закрывает квартиру, когда мы заканчиваем с небольшим переездом. Я беру с собой только школьные книги, тетради, рюкзак, конечно же, наушники с зарядкой, стопку одежды и нижнего белья и с твёрдостью говорю, что мне этого хватит на все случаи жизни. Гордиенко мне почему-то верит, потому что, ну правда, а что мне ещё может понадобиться?.. Наверное, со мной было бы очень удобно путешествовать — я беру только самое практичное.
— Была у мамы? — осторожно интересуется учитель.
— Была, — подтверждаю я и замолкаю, не желая развивать эту тему.
— Поешь что-нибудь? — просит Гордиенко, обводя взглядом зал, где временно и обустроилась его новый сожительница. К сожалению, стола здесь не было, так что мне придётся делать домашку на кухне, но меня это, вроде бы, смущает в самую последнюю очередь. Учебники и то, что от них осталось, ровной растрёпанной стопкой лежат на одной из стеклянных настенных полок, одежда лежит на кресле, которое стоит рядом с диваном, телефон лежит на полу, заряжается, белый провод от него тянется к низко расположенной на стене розетке.
— Хочу мясной стейк, — хмыкаю я,с вызовом посмотрев на блондина.
— Губу закатай, — с той самой «милой и саркастичной» улыбкой ответил мне старший, чуть склонив голову.
— Стоило попытаться, — усмехнулась я. — Хочу какао, — говорю внезапно, чуть засмущавшись своего иррационального желания. Я и какао — очень странное сочетание вещей в природе. Крепкий чай, кофе три в одном, энергетик, безалкогольное пиво — эти напитки смотрелись с мной органично, а такой миленький и сладенький напиток как-то совсем уж не к месту. Но захотелось.
— У меня где-то должен быть несквик, — сообщил Стас, уходя на кухню. Я заторможенно вздёрнула бровь, когда Гордиенко уже скрылся за стеной. Это что же, меня сейчас даже нахуй не послали с таким желанием? Даже мягко не отшили? А прямо вот приготовят какао?.. Удивительная штука — жизнь.
Именно с этой мыслью я захожу на кухню, наблюдая, как учитель кипятит молоко в сотейнике и добавляет в него две с горкой ложки коричневого порошка.
— Тебе сахар добавлять? — уточняет мужчина, обернувшись через плечо.
— Да, три, — отзываюсь я, приземляясь на угловой диванчик и складывая руки перед собой на столе.
— Серьёзно? — уточняет на всякий случай блондин, скривившись от того, насколько приторным обещает быть этот напиток.
— Да, — подтверждаю я , и Стас, чувствуя себя как-то неправильно, потому что, ну что за пиздец, какие три ложки на одну порцию сладкого несквика, всё-таки кладёт их в молоко и перемешивает, после чего наливает в высокую белую кружку и подаёт на стол. Я блаженно прикрываю глаза, наслаждаясь нежным и вау каким сладким вкусом во рту.
— Завтра у меня репетиторство с одиннадцати до часу, — предупреждает на всякий случай. — С Костей, — добавляет очевидное. — Ещё иногда у меня бывают... гости. Не пугайся, — добавляет, вытирая руки кухонным полотенцем после того, как моет в раковине сотейник.
— Мне типа уходить, когда ты не один? — уточняю я, чуть хмурясь. Я не люблю общение с намёками. Хочешь что-то спиздануть — говори прямо, а не юли.
— Как хочешь. Просто знай, что у меня есть и личная жизнь, и иногда я занимаюсь сексом, — говорит, глядя прямо в мои глаза, ощущая себя странно от того, что ведёт подобный диалог с девятиклассницей.
— С девушками, — зачем-то подчёркиваю я, фыркая недовольно.
— Проблемы? — скрещивает руки на груди Гордиенко.
— Только у тебя. С головой, — ехидничаю я, допивая какао. Гордиенко цокает и закатывает глаза.
— В холодильнике суп и овощное рагу. Захочешь есть — разогрей две минуты в микроволновке. Можешь брать любые продукты, если захочешь. Можешь уходить куда и когда хочешь, но чтоб дома была не позже одиннадцати, потом я закрываю дверь и ложусь спать, — предупреждает меня блондин. — Из школы я ухожу где-то в пять, можешь дожидаться меня или шариться до этого времени, где хочешь, — другими словами: «Хер тебе, а не ключ от квартиры». Ясно-понятно. — Кивни хоть, если поняла. — Я выдавливаю ту самую милую «я-ненавижу-тебя-и-твой-сарказм» улыбку, чуть склонив голову, как это обычно делал пидор, и тот усмехнулся в ответ, ретируясь из комнаты.
Я сижу на кухне ещё полчаса, перебирая пальцами по бортикам пустой кружки, и ни на чём не фокусирую взгляд, глядя одновременно перед собой и никуда.
Думаю, что нужно пойти в ментовку и добиться, чтоб у меня приняли заявление на Дибильнутого.
Думаю, что мама меня домой больше не пустит после такого.
Думаю, что менты меня, шестнадцатилетнюю, даже всерьёз не воспримут, хорошо, если хоть для вида дадут бланк заполнить.
Думаю, что какао было очень вкусным, и я бы выпила ещё, потому что желудок сводит неприятным спазмом от голода, и нужно дать ему хоть что-то, лишь бы не урчал.
Не замечаю, как, спустя тридцать с лишним минут, Стас снова появляется в комнате, закатывает глаза и достаёт из холодильника что-то. Я окидываю его спину взглядом и возвращаю внимание к пустой кружке с остатками застывшей на бортиках воздушной светло-коричневой пенки. Приятный запах приготовленных овощей застилает пространство. Что же, видимо, Гордиенко проголодался и собирается пообедать. От запаха еды просыпается ещё больший голод и вместе с ним тошнота. Слишком уж долго я голодала, чтоб так просто перебороть рациональное желание перекусить чем-то. Казалось, что меня вырвет раньше, чем я насыщусь.
— Заебала, ешь, — резко врывается в мое личное пространство учитель русского, с громким звуком ставя перед носом тарелку с рагу, от которого исходил приятный жар после подогрева в микроволновке. Стас стоит по ту сторону стола, упирается в него руками, склоняется чуть ниже и смотрит зло и раздражённо. — Бессмертных, я сказал — ешь, — добавляет он грозно, подталкивая ближе ложку.
— Гордиенко, отстань, — в той же манере отвечаю я, но ложку в руку всё равно беру. — Не стой над душой, — как дикий волчонок скалясь , недовольно сложившейся ситуацией. Еда выглядит вкусно, во рту даже начинает активнее выделяться слюна, но вот этот пристальный взгляд голубых глаз убивает всякое желание поднести к губам первую ложку.
— Не выёбывайся, — рычит на меня недовольно, но отстраняется и отворачивается, берёт чайник с подставки, набирает воду, ставит кипятиться. Я затыкаю рвущееся наружу «Не я первая начала» ложкой рагу, смакую во рту, облизываюсь, беру ещё. Всё-таки даже через силу пихать в себя не приходится, потому что приготовлено слишком уж вкусно, чтоб отказываться от этого удовольствия.
Я думаю, что Стас хорошо готовит, и это круто.
Я думаю, что у меня теперь начнётся новая жизнь, наверное, даже лучше старой.
Я думаю, что всё-таки схожу в ментовку и попытаю удачу.
А вечером того же дня я тихонько выскальзываю на балкон, где уже стоит Стас, и вижу, как старший курит айкос. Я улыбаюсь как дура, осознавая это. Стас настолько пидор, что у него даже курение с изъёбом.
— Воняет отвратительно, — заявляю я. Стас оборачивается на звук, хмыкает, снова складывает руки на ограждении балкона и смотрит вниз, размахивая своим айкосом, зажатым между пальцами.
— Зато не так вредно, как твоя херня, — просто пожимает плечами мужчина. Он в белой футболке, а на плечи накинута чёрная джинсовка. — Он не поджигает, а подогревает табак, — объясняет он, заметив замешательство на моем лице. — Можешь попробовать, — вдруг разрешает блондин, протягивая свою нанотехнологию в мои руки. Я обвожу его недоверчивым взглядом, перенимаю трубку мира и затягиваюсь. — Есть разница? — интересуюсь, разворачиваясь и опираясь спиной и согнутыми в локтях руками на ограждение. Я думаю, что эта херня просто пафоснее и дороже обычных сижек, потому что вкус меня особо не впечатлил.
— Думаешь, это спасёт тебя от рака лёгких? — фыркаю вместо ответа, рассматривая ночной Воронеж. Небо тёмно-голубое, ещё не сине-чёрное, и притягивает взгляд.
— Не знаю, хочется верить, — просто отвечает Гордиенко, снова затягиваясь.
Я думаю, что мне на душе спокойно, когда я стою на балконе, рассматриваю красивейшего цвета небо и вдыхаю в себя мерзковатый запах от айкоса. Хоть на одну крошечную секундочку мне наконец-то спокойно. Я как-то не думаю о прошлом, не думаю о будущем, а только живу этой секундой и смотрю наверх, задрав голову, и мне, в общем-то, нормально. Я бы хотела остаться жить в этой секунде.