2 часть
Единственное, что не меняется этим утром — это подъём под громко играющую из магнитолы «Пачку сигарет» Цоя. Сосед сверху всё ещё не помер и включал свою шарманку в девять утра, чем порядком надоел всему дому.
— Как же он заебал, — слышу я бурчание Стаса, когда тот, накинув на плечи полотенце, проходит мимо меня в ванную. Я усмехаюсь. Мне, как ни странно, эта песня близка, оттого я даже готова подпевать ей спросонья, но не делаю этого, а то ещё пидор подумает, что я ёбнутая, и выставит за дверь. Хотя, в общем-то, пора уже съебать обратно к себе. У Стаса, кстати, окно в зале выходит на восток, поэтому солнце заливает всё помещение, и здесь светлее, чем во всей нашей квартире в самый солнечный день.
— Доброе утро, — хриплым ото сна голосом здороваюсь я, когда блондин идёт уже обратно — из ванной. Его волосы слегка влажные на лбу и висках, а по шее к ключицам скатилось пару капель воды, оставив мокрый след на белом воротнике футболки.
— Доброе, — кивнул головой Гордиенко. — Завтракать будешь? — неожиданно предлагает он. Я, сладко потянувшись, во весь рост вытягиваясь на диване, тут же согласилась:
— Буду, — ответила я, пока Гордиенко не передумал меня накормить. Всё-таки пресловутый роллтон уже приелся, и я согласна вообще на любую альтернативу.
— Ты какой чай пьёшь? — уточняет блондин на ходу.
— Любой, — несколько растерянно отзываюсь я. Я вообще-то никогда не была избирательной в этом плане и даже не задумывалась. В моем понимании чай просто должен быть горячим — и всё. Стас усмехнулся, но не прокомментировал этот ответ, а молча ушёл на кухню. Спустя минуты две раздался звук шипящего на сковородке масла.
Я, опустив ноги на пол, села и стала разминать немного побаливающую затёкшую шею. Я слишком привыкла к своей небольшой подушке, а эта, превосходящая в размерах в пару раз, была не очень удобной, но отрубилась я ночью всё равно быстро. В солнечном свете можно было рассмотреть квартиру учителя.
В зале, где я спала, помимо дивана располагался ещё и телек на деревянной подставке с выдвижными шкафчиками, и стеклянные полки на стене напротив, где находились несколько бутылок с каким-то янтарным алкоголем — скорее всего, коньяк или виски, а также какие-то бессмысленные фигурки из крашенного стекла и пустая ваза. Ни фотографий, ни личных вещей. А так лишь сейчас я заметила, что из зала есть выход на балкон. У меня дома тоже был балкон, но он так давно был захламлён старыми ненужными вещами, что я не выходила на него лет десять точно.
Я прошлёпала босыми ногами по полу и дёрнула на себя пластиковую ручку двери — та поддалась. Я вышла на балкон, надела какие-то тапочки, стоящие рядом, и, щуря глаза от яркого солнечного света, осмотрелась вокруг. Я даже и не догадывалась, что с высоты десятого этажа действительно занимательно смотреть на свой двор.
Я приняла решение вернуться в зал, чтоб вытянуть из кармана лежащих там штанов пачку сигарет, и за этим делом меня застал Стас. Я невинно взглянула на учителя, открывая красный «ротманс», и даже было подумала, что могу поделиться с ним и отдать предпоследнюю сигарету.
— В моём доме ты курить не будешь, — жёстко обломал меня он строгим голосом. Я посмотрела на него исподлобья недовольно, словно силой взгляда могла поменять решение старшего. К сожалению, не сработало.
— Пидор, — недовольно фыркнула себе под нос я, рассчитывая, что скажу это достаточно тихо, чтоб не быть услышанной, одновременно с этим досадливо убирая коробок обратно.
— Ещё раз назовёшь меня пидором — и я тебе вьебу, — предупредил меня вполне серьёзным голосом Стас, отчётливо расслышав оскорбление, и добавил в конце «милую» саркастичную улыбку. «Пидор», — снова подумала про себя я, но сдержалась, чтоб не произнести вслух. — Что притихла сразу, солнце? — я, не зная, что на это ответить, слегка нахмурилась. Солнцем меня мужики ещё не называли. — Ладно, буду считать, что ты это запомнила. Завтрак на столе. Можешь побыть у меня ещё час, но потом я уезжаю, — предупредил меня учитель, теряя интерес ко мне.
Я пошла на кухню, потому что есть хотелось жуть как, а Стас скрылся за дверью своей комнаты. Я туда вчера успела мельком заглянуть, пока пидор вышел на лестничную клетку — проверить, как ситуация, и ничего криминального в ней не числилось. Как у всех: кровать, правда не полторушка какая-то, а широкая двуспальная, письменный стол, на нём ноутбук и какие-то учебные пособия, компьютерный стул и шкаф со шмотками. Ничего пидорского, кроме хозяина квартиры.
В кухне было так же светло, как и во всей квартире, на подоконнике стояли алоэ в горшках, а вся мебель была в тёмно-коричневых тонах, кроме поверхностей кухонных тумб — они были оформлены под белый мрамор, и смотрелось это красиво. Холодильник был классического белого цвета, на нём всего пара магнитов из разных городов и тупая крыса с красными глазами, посвящённая 2020 году. Плита обычная серо-чёрная, современная. Я была удивлена, что в нашем многоквартирном доме вообще есть такие нормальные квартиры, не советские, как моя собственная. Интересно даже стало, сколько Стас платит за аренду, если он её, конечно, арендует, а не купил.
На столе меня ждала сваренная на молоке овсянка с шоколадной крошкой наверху и воздушный омлет на молоке. Я с такого расклада просто охренела. Я ждала максимум какой-нибудь подгоревшей яичницы или бутербродик с маслом, а тут прямо комплексный завтрак, причём вкусный. Также Стас заварил мне чашку ароматного зелёного чая, даже не в пакетике, а рассыпного, и на дне прозрачной кружки осели распустившиеся листья. Я давно так не кайфовала от еды.
После трапезы я, как послушная девочка, мою за собой посуду, а потом возвращаюсь на балкон и просто смотрю по сторонам. Возле помойных баков какой-то бомж копошится в куче мусора, что заставляет меня скривить губы в отвращении. Я не понимаю, как люди приходят к такой жизни, и не слишком им сопереживаю. На парковке возле машин цыганка в оборванных тряпках, в которых едва угадывается платье, просит милостыню и хамит тем, кто отшивает её. На детской площадке группа подростков лет по двенадцать-пятнадцать курит одну сигарету по кругу, при этом они громко ржут и ругаются матом, отчего эхо разлетается по двору довольно отчётливо. Говоря другими словами, жизнь на периферии Воронежа кипит!..
— Кира, собирайся, я ухожу, — доносится из-за спины голос Стаса. Я понятливо киваю, наскоро переодеваюсь в свои шмотки, набрасываю на плечи кофту и сваливаю, стараясь не думать о том, что мне предстоит вернуться домой. Казалось бы, каких-то десять метров, а ведь какая пропасть лежит между этими квартирами.
Первое, что с порога бросается в глаза — это беспорядок в прихожей. Вешалка для одежды, представляющая собой металлическую палку с парой ответвлений, лежит поперёк коридора, обувь и верхняя одежда либо сбита в бесформенные кучи, либо просто лежит на полу. Я закатываю глаза и, подняв вешалку и пристроив её обратно в угол, иду на кухню. Мама сидит на табуретке и с уставшим видом курит перед закрытым окном, стряхивая пепел в пустую консервную банку.
— Где ты шлялась? — интересуется она бесцветным голосом, окинув меня взглядом. Что же, хотя бы не «Кирочка, Доченька моя любимая» — уже хорошо, потому что от этих приторных речей меня уже порядком тошнило. На маме какой-то ужасный аляпистый халат, а её рука дрожит, когда она держит сигарету на весу. — Хотя хорошо, что тебя не было. Менты ночью пришли, — повествует она, раздражённо стряхивая истлевший кончик об неровный жестяной край банки. — Суки, штраф впаять собирались... Наверно пидор вызвал, уёбок этот, — она указывает сигаретой в направлении, где расположена квартира соседа. — Может, ты ему машину расцарапаешь? — кривит губы женщина, с надеждой взглянув на дочь.
— Это, наверное, тётя Маша, она давно грозилась, — перевожу стрелки со Стаса на заебавшую весь подъезд сплетницу. Мне как-то не хочется, чтоб мама натворила глупостей по отношению к учителю, он всё-таки даже не приставал ко мне, а дал халявно перекантоваться ночь и даже покормил. Я вроде как ему благодарна.
— Стерва, — легко соглашается родительница.
Она продолжает задумчиво курить у окна, безэмоционально водя взглядом от одного конца двора до другого, а я сажусь на колени посреди кухни и начинаю аккуратно собирать в руку осколки, стараясь не пораниться. Тщательно проверив все углы, где могла упустить узорчатые куски бывшей тарелки, я выбрасываю их в мусорку, а затем ещё прохожусь веником, чтоб собрать мелкую крошку. Так начинается мой новый день — воскресенье.
***
Мне нужны деньги — на сигареты, на продукты (мама часто забывает позаботиться об этом аспекте нашей жизни), на банальное «хочу шоколадку»... А ещё мне — шестнадцать, хотя скоро уже будет семнадцать, и найти для себя работу по возможностям в сравнительно небольшом городе, особенно на его окраине — занятие повышенного уровня сложности, со звёздочкой, как в учебнике по алгебре.
Я шатаюсь по улицам в поисках объявлений о помощи, оставляю свои, написанные от руки, с номером телефона, спрашиваю знакомых о возможных вариантах. Пару раз, будучи ещё младше на два года, пыталась стать местным частным детективом и искала сбежавших питомцев, объявления о которых висели в каждом дворе. Я очень серьёзно рассекала по улицам с блокнотом, ручкой и зачем-то лупой, которую не использовала даже, так, чисто для профессионализма совала за ремень, чтоб все видели, что я не просто развлекаюсь, а серьёзно подходила к делу. Ни одного беглеца найти так и не удалось, поэтому моя карьера завершилась спустя неделю, как началась.
Сейчас я чаще шатаюсь возле гаражей, где местные мужики собирались поиграть в карты, послушать шансон и просто попиздеть под пиво. Нередко кто-то ставил в свой гараж старую ненужную мебель — диван, кресла, стулья, мастерил из подручных средств стол и собирал вечером компанию таких же бездельников. Я пару раз впрягалась помочь перетащить диван или стол там какой с какого-нибудь надцатого этажа в гараж и получала за это одну-две сотни, чем, в общем-то, была довольна. Иногда сама подходила и интересовалась, может ли что-то сделать. Пару раз меня кидали после сделанной работы, и с этим иногда приходилось мириться. Жизнь бывает несправедливой — и доказывает это мне с завидным постоянством.
Сегодня я весь день пытаюсь найти какой-нибудь вариант, но в итоге под вечер прихожу домой ни с чем, понимая, что, видимо, опять придётся неделю поэкономить. Супер нестабильная финансовая ситуация уже даже не вызывает злости, отчаяния или грусти — я привыкла. Привыкла есть роллтон за одиннадцать рублей, который почти всегда валялся в каком-то из шкафчиков, привыкла отказывать себе в своих желаниях, как бы ни хотелось позволить себе лишнюю покупку, привыкла стрелять сигареты у прохожих, когда свои заканчивались, просто привыкла к своей жизни. Через три месяца я закончу девятый и попробую куда-то поступить. Хотелось бы, конечно, закончить одиннадцатый, тогда горизонты возможностей расширяются, но даже перспектива незаконченного среднего образования мне устраивала. Мысль о переезде — единственное, что мне осталось в этой серой многоквартирной хрущёвке.
Вынув из заднего кармана джинсов айфон с паутиной трещин на экране, я втыкаю в разъём штекер от наушников, и включаю на полную громкость «ЛСП — Номера». Под музыку идти как-то веселее, интереснее. Она как будто преображает мир вокруг.
В подъезде дома, около лестницы, сидит в зажатой позе мой знакомый. Парень явно не в себе и его всего трясет, а под глазами залегли глубокие синяки, особенно явно контрастирующие с его болезненно-серой кожей. Олег из двадцать второй квартиры. Снова достал где-то наркотики и, видимо, вставило достаточно сильно, чтоб он не смог дойти домой. Я его не трогаю, прохожу мимо, взглянув почти без жалости. Не всем хватало мотивации, чтоб начать новую жизнь. Олег, видимо, решил закончить её здесь, а с его образом жизни он даже не успеет закончить школу, — думаю я, поднимаясь по ступенькам. Каждый справляется со своим стрессом, как может. Я, например, зарекалась самой себе дальше сигарет не заходить.
В квартире, как всегда, стоит неприятный душок, потому что помещение никогда не проветривается, разве что я не психану и не открою пару окон в доме. На полу грязные следы от обуви — не мои и не мамины, а, значит, остались от «гостей». Я, неприязненно оттолкнув от себя пару маминых ботинок, стоящих посреди коридора, отправилась в свою комнату.
Ближе к ночи к нам приходит Андрюша. Один, без компании. От него несёт дешёвым табаком и водкой. Мама ему рада, утаскивает сразу на кухню, обхаживает, наливает большую кружку крепкого пива и ему, и себе. Я неприязненно скалюсь в ответ на его «Привет, доча», не понимая, в чём прикол называть дочерью неродного человека, и хочу поскорее уйти куда-то — погулять где-то по округе пару часов, но мама крепко сжимает мою руку и просит никуда не уходить сегодня, она видела патрульную машину час назад, а если несовершеннолетнюю поймают одну на улице так поздно — будут проблемы.
— Да, садись с нами, — ржёт Андрей, весело улюлюкая, пародируя мамин настоятельный тон. — Маленьким девочкам нельзя так поздно шароёбиться по улочкам, их там могут убить и изнасиловать плохие дядечки, — продолжает хохотать он с одного ему понятного юмора. Мама вдруг тоже заходится неприятным смешком, легонько ударяя Андрея по плечу.
«Но ты ведь уже здесь», — думаю про себя я, произнося эту фразу в своей голове раздражённо-саркастичным тоном.
— Иди к себе, малышка, — машет руками «от себя» родительница, как-то не особо тактично прогоняя меня с кухни.
— А я говорю, с нами пусть сядет, — уже жёстче, с давлением произносит Андрей, выдвигая соседний стул.
— Андрей, ну она мешать будет... — с неясным намёком говорит мама.
— Ладно, вали, — вяло согласился мужчина. Его мутные болотные глаза сфокусировались на маме, и он потерял интерес к школьнице. Его грубая большая рука легла на бедро женщины, и он бесцеремонно и резко откинул в сторону халат, закрывающий нижнее бельё. Я в это время ещё не успела отвернуться.
— Ну не при ней же! — возмущается громким шёпотом мама, мешая руке Андрея, но тот и не слушает, резко хватаясь за пояс на халате, развязывая его и продолжает оголять тело. Она заливается краской, но всё равно сопротивляется как будто нехотя, для вида.
Я выбегаю нахуй из комнаты, закрываюсь у себя и поплотнее приставляю стул к дверной ручке. Мой живот сводит спазмом тошноты от отвращения из-за увиденного.
Мама, похоже, любит Андрея.
Мне хочется рыдать и пинать мебель в комнате от осознания этой простой вещи.
Я его ненавижу.
За стенкой смесь из пыхтения и покрикиваний и ритмичные звуки удара кухонного стола об стену. Я до боли затыкаю уши руками. Я давно осознала, что у мамы кто-то есть, и, скорее всего, это разные мужчины, но её личная жизнь никогда не касалась меня настолько близко. Прямо сейчас мужик, которого я во снах вижу, как сбрасываю его со своего десятого этажа, долбит маму на столе, за которым я не раз и не два обедала, и я вынуждена это выслушивать.
Меня изнутри разрывает от непринятия происходящего. Только не он, не он, не он.
Я хватаю свой телефон, наскоро пихаю его в карман, набрасываю на плечи куртку, потому что ночь сегодня холодная, и пулей вылетаю из квартиры, не забыв громко хлопнуть дверью. Я выбегаю во двор,меня всю трясёт от кипящей внутри ненависти, а перед лицом — рука Андрея, бесцеремонно раздевающая маму на моих глазах. Смотри, мол, она — моя, и я с ней могу делать, что хочу, а ты иди, Кирюш, иди к себе, не мешай.
Удар, удар, удар — с ненавистью я колочу руками по бетонной колонне, подпирающей козырёк здания. Белая штукатурка идёт трещинами и летит под ноги. Красные отпечатки крови наслаиваются один на другой. Я упираюсь раскрытыми ладонями в колонну, тяжело дышу, приникаю к ней лбом, и с губ срываются беспорядочные ругательства. Я разворачиваюсь на месте, теперь упираюсь в бетон затылком, и тяжело дышу. Вытягиваю руки, смотрю на них и убираю в карманы, потому что кровь на холоде начинает застывать коркой, и ставшие липкими пальцы сводит судорогой.
Я сижу на детской площадке, кусаю губы до крови и курю последнюю сигарету, а красно-чёрная пачка ротманса валяется где-то под ногами. Я залезла на качели, села на спинку, а ноги поставила на сидение. От ветра качели чуть покачиваются, и картинка перед глазами немного плывет в такт этим колебаниям. Я думаю о том, что мне стыдно за маму, я-то верила, что у неё ещё есть гордость, что хоть её она не пропила. Думаю, что жалко, что отец ушёл из семьи до того, как я родилась, всё сложилось бы по-другому, задержись он в нашей жизни. И ещё думаю о том, что, может быть, я и вправду могла бы скинуть Андрея с балкона? Он ведь алкаш, это все знают. А ментам расскажу, что сам выпал в пьяном угаре... А потом ни о чём не думаю. Курю просто и смотрю, как дура, на свой дом. Замечаю свет в одном из окон и смутно угадываю, чья квартира может там располагаться. А потом на балкон выходит знакомый мужской силуэт. Я узнаю в нём Стаса.
Я думаю о том, что ему завидую. А ещё хочу к нему в квартиру обратно — сложиться калачиком на диване, подоткнуть под себя одеяло со всех сторон, а утром проснуться от бьющего в глаза солнца. И никого в квартире, кроме нас двоих.
Я думаю, что Стас меня отсюда не видит.
Стас с десятого этажа смотрит на красный огонёк от сигареты в темноте площадки и почему-то уверен, что там сижу я. Кто ещё будет сидеть в одиночестве в такой поздний час, да и в такой холод?.. Стас слышал, как кто-то хлопнул дверью десятью минутами ранее в квартире напротив. Стас думает спуститься к девушке, не знает даже, зачем, хотя бы просто спросить, что произошло, но оборачивается на шорох за спиной.
— Ну ты чего тут так долго? Пойдём в постель, — на ухо говорит ему девушка, обнимая руками со спины и прижимаясь щекой к лопаткам.
Стас про Киру забывает, когда Саша под ним так самозабвенно стонет.
Я замерзаю окончательно через два часа и возвращаюсь домой. В квартире тихо. Андрей ушёл. Мама спит.