Жизнь на грани исчезновения
Слышу голос из прекрасного далёка, голос утренний в серебряной росе.
Я громко хмыкнула, а на губах проявилась ироничная усмешка, когда у соседа сверху на всю громкость заиграла старая песня. Этот придурок постоянно включает какую-то херню с утра пораньше. Я уже даже перестала на него злиться за это.
— Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко. Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь, — с чувством подпеваю я, сжимая в руке свой старенький 7 плюс с потресканным экраном и размахиваю в такт мелодии. Я лежу на кровати, которая слегка поскрипывает, когда я размахиваю рукой особенно эмоционально, и смотрю в потолок, закинув ногу на ногу. Тут же другой мой сосед — тоже сверху, но живущий справа от приёбнутого дяди Славы, который вечно крутит совковские песни на магнитоле, — начинает рассерженно стучать по батарее. Вот оно — утро обычной школьницы, которая застряла в отдалённой от центра хрущёвке на долгие шестнадцать лет.
Я даже немного расстроена тем, что сегодня суббота — выходной и у меня, и у мамы. Возможно, в детстве я и была рада проводить с ней время, но, если честно, я смутно помню те времена, когда всё было не так, как сейчас...
— Кира!!! — кричит мама откуда-то из другой комнаты надломленным голосом. Вчера была пятница, и этот факт легко объясняет её сегодняшнее состояние. Я нехотя сползаю с кровати и выхожу в коридор. В глаза бросается отвисший кусок обоев, который мозолит взгляд не первую неделю, и я раздражённо сдираю его, оголяя часть серой стены, а бумагу комкаю и бросаю в мусорку на кухне. Кажется, ремонт здесь и впрямь не проводился с периода «оттепели». В квартире пахнет сыростью и алкогольным душком, отчего я раздражённо открываю настежь окно, хоть там и не май месяц, и проветриваю помещение. Под столом валяется несколько пустых полторашек «Арсенального» по акции, а в мусорном пакете перезваниваются две бутылки беленькой. Я уже даже не закатываю маме скандалы и не читаю нотации, я смирилась настолько, что чувство апатии стало моим привычным состоянием.
Потянувшись к навесному шкафчику, который никогда плотно не закрывался, и одна дверца держалась только на добром слове, я вынимаю из поржавевшей подставки для посуды кружку «любимой маме», на которой от времени уже появились несколько сколов и не было половины ручки. Сполоснув её под краном, я наливаю в ёмкость воду из фильтра и отношу в мамину комнату. Шторы плотно закрыты, вокруг беспорядок, на полу чужое грязное бельё, отчего даже я, привыкшая к подобной жизни, с отвращением морщусь и поскорее вручаю кружку в дрожащие женские руки.
— Доченька моя, — нараспев тянет она не протрезвевшим до конца голосом, потянувшись ко мне, стараясь поцеловать меня в щеку. Я лишь уворачиваюсь, испытывая желание поскорее выйти на свежий воздух. Мне эти ласки ни к чему, я от них устала. Сейчас она готова признаваться мне в любви и расхваливать, а вечером снова нажрётся со своим новым быдловатым дружком и начнётся «принеси-подай, свали — не мешай». — Ну Кирочка, — жалостливо произносит она, пытаясь встать с кровати, но путается в одеяле и проливает на себя половину содержимого кружки. — Сук-ка! — ругается она сквозь зубы. Я молча выхожу из комнаты, громко хлопнув дверью. Однажды я уйду отсюда насовсем, но мне всё ещё нужно где-то жить и как-то закончить школу, а потом... потом я что-нибудь придумаю. Постараюсь поступить и заселиться в общагу, начну работать. Я обязательно уеду из Воронежа. Эта мысль — единственное светлое и желанное, за что я цеплялась каждый день.
Бутылки в мусорном мешке палевно звенят, когда я выхожу на лестничную клетку, чтоб выбросить их на помойку. На мне по-прежнему растянутая почти до середины бедра тёмно-серая футболка, в которой я спала. Вещь висит на мне, как мешок, визуально делая ещё более худой, чем я есть. Поверх чёрная распахнутая спортивная кофта из тонкой ткани, в которой я гоняла почти везде и всегда. На худых ногах болтаются чёрные джинсы. Я вся серо-чёрная, под стать атмосферке дома. Мне удобно гонять в тёмной одежде — на ней почти не видно пятен и чёрных стежков, которыми иногда приходится её штопать.
Почти одновременно со мной выходит и сосед из квартиры напротив. Я чувствую себя неуютно под его взглядом пронзительных голубых глаз, а блондин смотрит на меня всегда, стоит нам столкнуться. Пидор, — думаю про себя я, поджав губы. И одет, как всегда, с иголочки. Как пидор, — тут же подбрасывает сознание.
Станислав Сергеевич Гордиенко — мой сосед последние полгода. Как жизнь занесла его сюда — сплошная загадка для меня. Как-то раз к нам домой завалился очередной мамин «друг», который заставил Меня сесть с ними за стол и выпить по бокалу пива, то ли желая просто попиздеть со мной за жизнь, то ли желая как-то наладить контакт, ведь мало ли — ещё станет моим отчимом (А меня от этой мысли натурально тошнило). Я тогда сказала, что знаю, что наш новый сосед — точно пидор, и с тех пор мама не называла его никак иначе. «Кира, сходи к пидору за солью, дома нет», «Опять этот пидор с утра на меня пялился, наверное, влюбился, ха-ха», «Красивый мужик, неудивительно, что пидор», — постоянно причитала она.
— Доброе утро, — здоровается первым Станислав, чуть сощурив свои голубые глаза и склонив голову. Я ничего не говорю, только смотрю исподлобья с каким-то неоправданным презрением и ухожу. Бутылки в мешке всё ещё звенят. Стас сочувственно смотрит вслед.
Стас работает в школе учителем русского языка и литературы, об этом я узнала уже от своего одноклассника — Даниила Баха — с которым мы сидим вместе на алгебре. Даня вообще не очень разговорчивый, но иногда делится интересной информацией. Я в ответ рассказываю, где купить сигареты без паспорта. Даня говорит, что и так знает. На этом наш разговор заканчивается. Это было несколько месяцев назад.
Костя Бычук, зубрила из параллельного класса, рассказывает своим друзьям, столпившимся в кучку в коридоре, что записался на репетиторство к Стасу, и он теперь будет заниматься с ним два раза в неделю после уроков. А потом кто-то пихает меня в плечо со словами: «Хватит тут вынюхивать, крыса», и больше ничего нового я не узнаю. 9 «А» и «Б» классы друг друга ненавидят. Даня втайне от всех после уроков курит за школой с Костей. Если их классы узнают — будет драка стенка на стенку. Я думаю, что не буду драться за Даню, и потому никому ничего не рассказываю, когда вижу их вместе за заброшкой, находящейся рядом со школой.
Стас красиво одевается и выглядит всегда так, будто идёт на свидание. Это я наблюдаю уже сама. Мы почти каждый день одновременно выходим из квартир, чтоб пойти в школу. Стас у меня ничего не ведёт. И к лучшему, вряд ли этот пидор может научить чему-нибудь хорошему. Хотя я всё равно учусь на сплошные тройки и редкие четвёрки, маловероятно, что стало бы хуже.
У Стаса своя машина, мицубиши лансер 2008 года выпуска, чёрного цвета. Я иногда даже завидую, когда этот пидор проезжает мимо меня, выезжая со двора. Я же сорок минут иду в школу пешком или же, если у меня есть хоть какие-то карманные деньги, еду на маршрутке. Проезд опять подорожал, поэтому чаще всё-таки хожу пешком.
Стас никогда не водит домой женщин, но иногда водит парней, — об этом время от времени шепчутся сплетники в нашем подъезде, особенно часто тётя Маша с тётей Любой, живущие на первом этаже, они просто обожают обсуждать всё, что происходит в подъезде, и делают это нарочно громко, чтоб все желающие могли услышать. Они говорят, что Гордиенко — точно гей, что мама Киры постоянно пьёт с разными мужчинами и бросила бедную доченьку на произвол судьбы, что надо бы позвонить в органы опеки, чтоб меня забрали, что дед Ваня из тридцать шестой скоро умрёт от рака лёгких, что они будут вызывать милицию, если ещё хоть раз перед входом в подъезд будут пьяные потасовки. Они всегда говорят и никогда ничего не делают. Про органы опеки и милицию они угрожают уже лет пять, а дед Ваня умирает от своего рака уже больше трёх лет и всё никак не откинется. Иногда я думаю, что они эти сплетни сами сочиняют, чтоб им было не скучно.
Я без дела шатаюсь по улицам ещё полдня, лишь бы не возвращаться туда, где мне некомфортно — домой. Я гуляю по паркам, сворачиваю через дворы, шарюсь где-то за гаражами, стреляю у какого-то незнакомца сигарету, знакомлюсь с такими же простыми девушками, как я сама, и мы пару часов гоняем по крышам гаражей, пока какая-то вредная бабка не разгоняет нас. Приходится свалить обратно в свой двор и обхаживать его по кругу. На улице ближе к вечеру холодает, я кутаюсь в свою чёрную кофту и стучу зубами. Спустя двадцать минут всё-таки сдаюсь и захожу в подъезд. Ужасно хочется поесть и заснуть в тишине.
В холодильнике валяется парочка полусгнивших овощей и две полуторные бутылки крепкого на вечер, в навесном шкафчике — манная крупа и лапша быстрого приготовления. Заварив свой роллтон, я ухожу есть в свою комнату.
Через полчаса в доме появляются незнакомые мужские голоса. Я закатываю глаза и ругаюсь матом себе под нос, лёжа в постели, натянув одеяло до подбородка. Не успел уснуть. Когда гул за стенкой становится громче, а мама заливается пьяным хохотом и пытается перекричать своих гостей, я не выдерживаю, подрываясь с места, хватаю из кармана зимней куртки, висящей на крючке рядом с дверью, помятую красную пачку «ротманса», спизженную на прошлой неделе с подоконника (видно, кто-то из дружков забыл своё добро), выхватываю из неё сигарету и, тихо прошмыгнув мимо кухни, откуда несёт табаком и пивом, выхожу на лестничную клетку. Я хмуро осматриваюсь и, не заметив ни одной живой души поблизости, чиркаю колёсиком зажигалки и подпаливаю кончик сигареты. Опираясь спиной на перила, ограждающие меня от неминуемого падения вниз с высоты в несколько этажей, я смотрю себе под ноги. В квартире пидора тихо, как в гробу, а вот за моей собственной дверью даже отсюда слышны громкие басистые голоса.
Спустя двадцать минут, из которых курила я только две, всё же возвращаюсь обратно в свою комнату. Я подпираю ручку двери стулом, надеясь таким образом избежать нежеланных гостей и, накрывшись с головой одеялом, пробую уснуть.
В комнату начинают настойчиво стучать.
— Кирюха, иди поздоровайся! — знакомый мужской бас заставляет вздрогнуть. Этого мужика мама приводит домой уже не в первый раз, я побаиваюсь, как бы он не стал её хахалем на постоянной основе.
— Отвали от девки, пусть спит, — слышу я уже другой мужской голос, незнакомый мне.
— Доченька, тут Андрюша пришёл, выйди на минутку, — тянет мама. Я чувствую себя, как в кошмаре. В дверь стучат без остановки, а потом сосед сверху начинает колотить по батарее чем-то металлическим, взывая к тишине. Я трусливо кусаю губы. Мне всего шестнадцать, что все эти люди от меня хотят? Я просто хотела лечь спать пораньше и проснуться, когда будет уже светло. Утром не страшно.
— Да отъебись от неё, — всё так же защищает меня незнакомец. Голоса возвращаются на кухню, но тише не становятся. Опять ругаются. Лучше бы смеялись. Я думаю о том, что когда-то кого-то точно убьют в этой квартире в пьяном угаре. Может быть, даже меня. Или маму. Я слышала много таких историй во дворах.
Убрав стул от двери, я вынимаю всю пачку «ротманса», где осталось всего-то три сигареты, снова тихо прошмыгнув мимо кухни, где разгорается очередной конфликт, который я уже не в силах выслушивать, выхожу на лестничную клетку, сажусь на пол, просунув ноги между прутьями, ограждающими лестницу, и закуриваю.
Из квартиры напротив выходит Стас. О нём я по-прежнему знаю лишь то, что он учитель, а ещё пидор. Он смотрит, недовольно сощурив голубые глаза, и я показательно фыркаю, отвернувшись.
— Я вызову ментов, если это будет продолжаться, — говорит блондин, привалившись плечом к дверному косяку. На нём белая свободная футболка и серые пижамные штаны, а обут он в обычные синие тапочки. Наверное, он уже тоже лёг спать, но шум разбудил и его.
— Не надо, — прошу негромко я, уткнувшись лбом в железный прут и опустив вниз руку с зажатой сигаретой, и пепел с её кончика сыпется вниз — на далёкий первый этаж.
— Назови хоть одну причину, — закатывает глаза Стас. Я, затянувшись снова, выдыхаю:
— Меня забрать могут. Не хочу, — пожимаю я плечами, взглянув на пидора. Тот хмурит свои белые брови и качает головой недовольно. — Они скоро вырубятся и так, — со знанием дела говорю я. Сверху снова стучат по трубе. От этого звука в голове пульсирует уже. «Бам, бам, бам» — прямо по вискам. Я морщусь и думаю о том, что то самое «прекрасное далёко» ко мне жестоко.
— Нет, они так будут ещё долго, — Стас тоже опытный, он тут живёт с сентября, он тоже хорошо выучил, что если не разошлись до двенадцати — значит будут продолжать так до трёх-четырёх утра.
— Ладно, вызывай, — всё-таки соглашаюсь я, услышав, как голоса стали громче, и что-то стеклянное разбилось о стену. Блять, завтра придётся убирать осколки, — думаю я, поморщившись, как от боли. Сигарета горчит, но я продолжаю затягиваться.
— А ты? — сочувственно интересуется блондин. Я встаю, отряхиваюсь от пыли и застёгиваю на себе кофту, которую и не снимала.
— Погуляю до утра где-то, — отвечаю я, пряча в карман почти пустую пачку сигарет.
— Бред какой-то, — качает головой Стас, словно вслух отвечая на собственные мысли. — У меня сегодня переночуешь. Заходи, — в приказном тоне добавляет он громче.
В квартире у пидора тепло и на удивление уютно. Ремонт здесь явно делали не сорок лет назад, не двадцать даже, а совсем недавно. На стенах не висят плётки и фаллосы, а кровать не завешана бордовыми балдахинами. Мне даже становится легче дышать. Кажется, этот Гордиенко такой же человек, как и остальные. Только пидор.
— Прими душ, если хочешь, спать будешь на диване, — командует Стас, протягивая мне свежую футболку и пижамные штаны из своего гардероба. Мне дважды повторять не надо — я с удовольствием понежусь в горячей воде перед сном.
Через полчаса приезжают менты — Я слышу это по сиренам. Больше из моей квартиры шум не доносится. Мне наконец-то спокойно спится на застеленном цветастым покрывалом диване.