3 часть
Я ухожу в школу раньше, чем мама встаёт на работу. Удивительно, как ей ещё хватало мотивации вставать пять дней в неделю в семь утра и к восьми приходить в сомнительного рода колледж, куда поступали в последнюю очередь ради учебы. Она числилась то ли уборщицей, то ли вахтёршей — я даже в этом не уверена, потому что мама работает там только полгода, а мы не особо много общаемся внутри семьи. Она что-то упоминала про подростков, которые не уважают старших, про вечно грязные сортиры и окурки по всему периметру, а выводы о её должности я сделала уже сама. Похуй, кем, главное, что ей платят зарплату, и она хотя бы сама оплачивает коммуналку и не напирает на меня, чтоб я тоже приносила доход в семью. Это стало бы большой проблемой, потому что в шестнадцать не так-то просто найти постоянную подработку. Я знаю, что некоторые сверстники из моей школы занимаются репетиторством с младшеклассниками, но у меня так не прокатит, я реально оценивает свои способности и умение разъяснять материал — и это не тянет даже на уровень «удовлетворительно».
Первым уроком алгебра. Даня Бах, как и всегда, садится со мной и даже даёт списать самостоятельную, которую нам дали в начале урока.
— Русичка заболела, может, урок отменят, — бросает он ни с того ни с сего, отчего я вздрагиваю и случайно чиркаю в тетради ручкой, резко дёрнув рукой.
— Бля, Данич, ты хоть предупреждай, когда собираешься что-то сказать, — бурчу недовольно я, стараясь оттереть след синей стороной стёрки, но в итоге лишь протираю тетрадный лист чуть ли не насквозь и бросаю эту задумку. Бах тихо усмехается и продолжает переписывать с доски уже решённое уравнение.
— Или замену поставят, — добавляет Бах.
— Надеюсь, что нет, — морщусь я недовольно, крутя в руках циркуль от скуки.
На перемене Бах сваливает в столовую, а я плетусь на второй этаж школы, потому что замену им, сука, всё-таки ставят. Ещё непонятно с кем, но сказали идти в кабинет русского, и если кто-то сбежит — поставят в известность родителей. Для меня это так, не угроза даже, хоть тыщу раз пускай мать вызывают, она всё равно не придёт, ещё и попросит дочь лично передать, чтоб послала нахуй директора от её имени.
Я сажусь на подоконник напротив входа в класс и ставлю ноги на батарею подо мной. Никто и слова не говорит. Здесь всем давно всё равно, только некоторые учителя разве что могли развести истерику на ровном месте, но, к счастью, приёбнутая математичка и слишком вспыльчивая завуч тусуются на первом этаже, а самых апатичных, видимо, сослали на второй этаж, потому что даже проходящий мимо меня физрук, один из немногих мужчин в преподавательском составе, только закатывает глаза на нарушительницу порядка и тихо-мирно уходит дальше по коридору, где расположен спортзал. На мне сегодня тёмно-вишнёвая ветровка — моя личная гордость, я её, между прочим, за свои деньги купила, когда смогла немного подзаработать летом, а всё остальное по классике чёрное — джинсы, вязаный свитер и кроссовки.
Я слышу гул шагов справа от себя в относительно безлюдном во время большой перемены коридоре и рефлекторно поворачиваюсь на звук. Стаса я узнаю сразу, тот ещё относительно далеко — в начале коридора, но я уже отсюда могу с точностью угадать этот силуэт, походку, стиль в одежде. Я почему-то отвожу глаза, как будто побоявшись встретиться взглядами, но тут же поднимаю его обратно, в упор пялясь на учителя. Я редко встречаю Гордиенко в школе — он ведёт занятия вообще в другом крыле, у младших классов, и видимся мы разве что на общешкольных собраниях и изредка на улице, ещё реже — в столовой, которую я посещаю нечасто.
Станислав меня тоже узнаёт и даже замедляется, когда подходит ближе. Я, положив руки на согнутые колени, ступнями всё ещё упираясь в батарею, со стороны, наверное, смотрится гоповато, но, в общем-то, Стас меня и не такой беспризорницей видел.
— Доброе утро, — здоровается первым блондин, чуть щуря свои голубые глаза.
— Здравствуйте, — слово по обращению к Стасу звучит для меня странно, как будто наигранно. Вне школы я могу ругаться при нём матом, курить, просить не вызывать ментов в свою хату, а тут, в школе, раз — и «здравствуйте». Как-то глупо, диковато и словно не к месту. Гордиенко приветствие тоже как будто по ушам резануло, он даже подзавис на секунду и как-то не в тему качнул головой, но тут же вернул себе прежний расслабленный вид. — Вы что-то хотели? — тон выходит уже более агрессивным, как будто даже хамским. Я смотрю на Стаса снизу вверх, сидя на полуразъёбанном от времени подоконнике, и вздёргиваю бровь, а руки на коленях держу сцепленными в замок. Гордиенко смеряет меня непонятным взглядом и произносит перед тем, как уйти:
— С подоконника слезь, ты в школе вообще-то, — тихим, но оттого звучащим пассивно-агрессивным тоном произносит учитель. У меня с той ночи как будто в мозгу заложено Гордиенко слушать, и я реально становлюсь на ноги даже прежде, чем осознаю, что этот Стас только что приказал мне, как собачонке, выполнить команду.
— Пидор, — шикнула я ему в спину, но всё равно почему-то на подоконнике больше не сижу. Мне уже и не хочется как-то. А если уж речь зашла о хотелках, то вот чего реально не хватало — так это закурить. Или поесть. В принципе, и то, и другое способно если не утолить, то хотя бы притупить голод. Стоило этому Стасу появиться рядом — сразу вспомнился и омлет, и овсянка на молоке, сработал условный рефлекс — и вот я уже чуть на стенку не лезу от того, что банально хочется пожрать.
Замену проводит биологичка. Пол-урока она рассказывает про то, какой 9 «Б» молодцы, а они, 9 «А», так — есть, и хуй с вами. Мне как-то всё равно, а другие поднапрягаются, спорят даже, мол, и мы не пальцем деланы, а этот ваш «Б» — лохи выпендрёжные, и талантов-то у них нет, но лезут везде, куда не просят.
Молчим только я и Данька Бах.
А ближе к концу занятия училка зачем-то начинает пытаться в русский язык. Она и биологию-то ведёт не очень, хотя преподаёт уже больше двадцати лет, а с русским получается вообще как в той самой мемной предвыборной речи: «Давай по новой, Миша, всё хуйня» и «Текст немножко по-дебильному написан», видимо, именно так она мысленно оправдывает свои потуги, силясь без ошибок прочитать вслух параграф из учебника, но потом бросает это дело и просит Свету — их одноклассницу — читать до конца урока.
***
Дома я одна до вечера. Я приготовила себе яичницу, которая, конечно же, пригорела, я всё грешила на старую плиту и сковородку, на которой пригорало вообще всё, но в последнее время стала задумываться, что проблема всё же в моих кулинарных способностях.
Абсолютно дурацкая мысль приходит в голову, когда я сижу в комнате на своей кровати и слушаю в наушниках ЛСП. Я вспоминаю голубые глаза пидораса из квартиры напротив и тут же задумываюсь о том, а как это вообще — быть пидорасом. Я раньше особо в эту тему не погружалась, что, в принципе, нормально для Воронежской девушки, но внезапно осознала, что даже не понимаю, как у «них» всё устроено. Я оглядываюсь по сторонам, как будто бы за моей спиной не бетонная стена, а как минимум целая группа заинтересованных людей. Выключив громкость, Я вбиваю в поисковик «гей-порно», и медленный интернет прогружает картинки около минуты.
Не удовлетворив свой интерес в полной мере, я перехожу на рандомное видео и полминуты смотрю, как какой-то мужик вдалбливает свой член в рот другому парню, стоящему на коленях. Тот облизывает его с таким удовольствием, будто ему на язык положили сладкий леденец. Я не знаю, как я к этому отношусь. Это... странно. В чём-то неприятно. Как-то неправильно. Но, в принципе, минет в привычном понимании, когда сосёт девушка, не сильно отличался от увиденного зрелища. Если бы кто-то из местных девушек узнала, чем я тут интересуюсь, меня бы, наверное, вечером пришли пиздить всем двором. Эта мысль пугает ровно настолько, чтоб я закрыла все вкладки и вернулась к прослушиванию ЛСП.
Мама приходит в девять, приносит домой какие-то продукты, чему я искренне рада, и сразу ухожу спать, чему я рада ещё больше. Последующие четыре дня проходят спокойно. Мне даже кажется, как будто в жизни наступил штиль. Дома есть еда, я почти не пересекаюсь со Стасом, а дед Ваня всё ещё жив и не помер от рака легких — ура, товарищи! Но мысль о том, что близятся выходные — настораживала и пугала.
***
В пятницу после уроков я пытаюсь найти Баха, потому что зубы уже сводит от недостатка никотина, и мне жизненно необходима сигарета. Даня не жадный и точно угостит, если нормально попросить, и он тоже курит красный «ротманс» — мою любимую марку. Надо только найти этого ниндзю, который растворялся сразу, стоило только звонку прозвенеть.
Я в курсе, что если в школьном дворе его нет, то, скорее всего, Даня курит с Костей в заброшке. Я давно знаю об этом, но молчу, никому не рассказываю. Может быть, даже Костя подкинет мне пару сиг, лишь бы язык за зубами держала и дальше. Девятые «А» и «Б» воевали друг с другом, как Монтекки с Капулетти, а в последнее время гнёт в сторону друг друга лишь усилился, потому что одни учителя встали на защиту «А», другие только и говорили, что о «Б», из-за чего возникало субъективное оценивание обучающихся только по принадлежности к тем или другим.
Я, преодолев недолгую дорогу к старой бетонной заброшенной стройке, где должен был расположиться новый жилой многоквартирный дом, ловко взобралась в него через квадратное отверстие, служившее рамой для будущего окна.
В тишине гулко отдаётся каждый шаг, и я начинаю красться, как мышка, мягко переставляя ногу с пятки на носок, чтоб отчётливее слышать звуки и уловить, где именно спрятались эти шифровальщики. Я была уверена, что они ещё не ушли.
Наконец я замечаю знакомую макушку и облегчённо выдыхаю — не прогадала. Я захожу в просторное помещение, где сейчас мог бы располагаться большой зал или спальня одной из квартир, и застываю на месте, словно меня резко связали по рукам и ногам, не давая двигаться.
Выкуренные до фильтра сигареты лежат на полу и ещё едва заметно испускают дым. Костя сидел на подоконнике напротив входа, Даня стоял рядом, я споткнулась об угол какой-то деревяшки и почти упала.
— Какого... — фраза срывается с языка резко, неосознанно, неожиданно даже для меня, которая оборвала и не договорила её. Парни дёргаются, словно их резко огрели чем-то, Даня отскакивает в сторону на полметра, Костя спрыгивает на пол. Немая сцена. Драма в двух, блять, актах.
— Сука,Кира, — рычит Бах, резко сгибаясь пополам, словно едва сдерживая порыв упасть на колени и закричать в небо: «Ну какого хуя это всегда происходит именно со мной?!». Он так же резко выпрямляется и тычет в меня пальцем. — Сука, стой, даже не думай падать, — наезжает на меня Даня, замечая, как я уже сделала было шаг назад, словно собираясь упасть спиной на грязный и пыльный пол.
— Блять, аккуратно, что ты... Да блять, — ругается Бычук, стыдливо закрывая лицо руками. По выражению моего лица понятно, что я испугана достаточно.
— Если ты хоть раз ещё не будешь смотреть под ноги, — Бах подлетает ко мне в секунду, хватает за такую излюбленную мной вишнёвую ветровку и припирает к стене. Я айкаю, ударяясь затылком. — Кир, мы, конечно, друзья, но сука, если ты...
— Пацаны, — я выставляю вперёд руки в капитулирующем жесте и отталкивая ладонями от себя разозлённого одноклассника. — Ваще поебать, — заверяю я, бегая взглядом от одного к другому, удивляя этим обоих. — Это я накосячила, — а в голове сплошная строка: «Блятьблятьблять, сука! Блятьблятьблять». С другой стороны, я понимаю, что мне, все равно. Я, конечно, вряд ли усну сегодня после пережившего, но и не то чтобы у меня появилось желание поделиться такой новостью с кем-либо или отпиздить пацанов.
Бах смотрит на меня, сощурив карие глаза, и делает шаг назад. По его выражению лица можно прочитать: «Ты кукухой тронулась?». Бычук смотрит на Даню, словно ожидая, справится ли тот с ситуацией, и стыдится поднять взгляд на меня.
— Дань, прости, конечно, но я ради вас «стенка на стенку» не пойду, — неудачная локальная шутка, связанная с тем, что и «А», и «Б» заявляли, что будут пиздиться в школьном дворе, если вычислят крыс, которые общаются между собой, вызывает неуверенную усмешку у Баха.
— Обещай, что будешь осторожной, ты ведь могла упасть и разбить голову — настойчиво просит одноклассник.
— хахахаха, смешно,— всё ещё не перестаю ловить ахуй я.
— Кира, — с нажимом повторяет Бах.
— Обещаю, Дань, — киваю головой я и протягиваю руку, которую Бах тут же пожимает, скрепляя уговор. Бычук выдыхает облегчённо. Я хватаю с пола свой рюкзак и иду на выход, где в проёме всё ещё стоят эти двое.
— Ты чё вообще припёрлась? — осведомляется Даня, толкнув рукой в мою грудь, я которая пыталась пробиться сквозь них к выходу. — Меня подожди, щас вместе пойдём, — говорит он уже Косте, взглянув на него. Бычук молча ждёт, переминаясь с ноги на ногу, ощущая себя в крайней степени неловко.
— Знаю, что вы тут месяц точно уже курите вместе. Хотела сигу стрельнуть, — признаюсь я.
— Ты месяц в курсе, что мы общаемся? — округляет глаза Бах. — И никому не сказала... даже у меня ничего не спросила... — Я пожимаю плечами.
— Да мне, если честно, похуй, война между классами — какой-то бред, — Костя коротко и неуверенно улыбнулся этой фразе, словно хотел её услышать.
— Согласен, хуйня полная. Бля, спасибо, я прям ахуел, когда ты зашла, думал, пиздец, — чешет затылок Даня. «А я как прихуела-то», — думаю я. — На, бери, — одноклассник протягивает всю пачку «ротманса», почти новую, и впихивает мне в ладонь.
Пацаны уходят. Я не понимаю, как относиться к новой информации.
Я курю, сидя на том самом подоконнике, где Костя так самозабвенно разговаривал с моим другом.
Я вспоминаю пидора и думаю, что тот бы в такой заброшке целоваться, наверное, побрезговал.
Я понимаю, что слишком часто думаю об Стасе.
Я курю две подряд.
***
Что дома настораживает с порога — так это запах... борща? Я шароёбилась по улицам до семи вечера, чувствуя, что мне надо прогуляться, подумать над всем произошедшим, привыкнуть к мысли, и перестать каждый раз думать «вот же блять», вспоминая свой неаккуратный поступок. Я рассчитываю, что всё равно приду домой раньше мамы, но забываю, что по пятницам она заканчивает на пару часов раньше.
— Привет, — настороженно здороваюсь я, проходя на кухню. Мама не варила борщ уже, кажется, больше года. На неё изредка снисходило понимание того, что неплохо бы и покормить меня нормальной едой, да и себя тоже, но обычно женщины хватало на то, чтоб отварить макарон или на скорую руку нажарить котлет, в которых хлеба было больше, чем мяса.
— Привет, порежь сыр, — даже не обернувшись, просит она. Я мою руки в ванной и возвращаюсь к маме. Беру разделочную доску и нож, располагаю их на столе и выполняю поручение. Откуда у нас вообще сыр?
— Мам, у нас какой-то праздник? — принюхавшись, я понимаю, что в комнате наконец-то за долгое время не пахнет алкогольным душком, а только домашней едой и моющим средством для посуды.
— А я что, не могу просто приготовить поесть? — воспринимает фразу в штыки, смеряет дочь недовольным взглядом. Я ничего не говорю, только мысленно фыркаю. — Андрей вечером придёт, хочу его порадовать, — наконец объясняет причину мама.
Я резко провожу ножом по сыру, отрезая большой неаккуратный кусок, и лезвие впивается в доску. Я сжимаю зубы до боли, а желваки проступают на скулах от напряжения.
Я резко стряхиваю нарезанный неодинаковыми слайсами сыр в тарелку одной сплошной кучей, резко и с грохотом бросаю доску с ножом на край ближайшей ко мне кухонной тумбы.
— Ты мне ещё попсихуй! — повышает на меня голос мама.
— Опять напьётесь? Опять дашь ему на столе?! Посмотри на себя! На кого ты стала похожа! — от злости кровь как будто вскипает в венах и жжётся изнутри по всему телу. Я надвигаюсь на маму, желая вразумить её, взять за плечи, встряхнуть, достучаться до воспалённого от вечных пьянок разума!..
— Следи за языком! — она замахивается рукой, словно вот-вот отвесит пощёчину.
— Следи за собой! — Я, разочарованно поджав губы, смотрю на неё с презрением, и даже видеть её такой тошно. Рука на весу трясётся, кожа лица серая, под глазами синяки, сальные волосы не причёсывались уже неделю и были собраны на голове в бесформенный пучок при помощи старой чёрной резинки, из которой торчали белые нитки, которыми она была прошита.
Я ухожу к себе в комнату. Хочется открыть окно и сделать шаг, в этот момент почему-то кажется, что это лучший выход из этого положения. Глупые мысли выветриваются из головы, когда я приоткрываю форточку и закуриваю прямо в комнате. Хорошо, что Даня отдал мне свою пачку, хорошо... Я ему реально благодарна. Может быть, эта пачка сейчас вообще единственное, что могло меня успокоить.
Раздаётся звонок в дверь.
Андрей пришёл.
Может быть, его всё-таки удастся выкинуть из окна, когда они опять нажрутся?..