Глава 15
Апрель в Сеуле — это процветающая нежность. Цветущие вишни осыпают улицы лепестками, и даже ветер кажется добрее. После холодных месяцев город просыпается, будто впервые. И я хотел, чтобы Аляска почувствовала именно это: что весна — внутри неё, и что она жива. Мы оба живы.
Я заметил, как за последние дни её глаза стали мягче, как плечи расслабились. Но я знал — тревога всё ещё живёт где-то глубоко, как шёпот из темноты. Сегодня я хотел заглушить этот шёпот. Хотел, чтобы в её памяти остался день, наполненный только светом.
Я забрал её рано утром. Воздух был прохладный, но уже с лёгким теплом — таким, что не требует шарфа, но приятно держаться за руку. Аляска сидела рядом в лёгкой кожаной куртке, с распущенными светлыми волосами, и смотрела на цветущие деревья за окном. В голубо-зеленых глазах, отражались розовые цветы сакуры. В её взгляде было что-то прозрачное — ожидание. Она не спрашивала, куда мы едем, просто доверилась.
Через полчаса мы оказались в одном из старых ботанических садов на окраине города, в стеклянной оранжерее, утопающей в зелени. Это было наше небольшое утро вне времени. Павильон с бабочками — крытый, тёплый, наполненный влажным воздухом и ароматом цветов. Я договорился с персоналом заранее, чтобы нас впустили до открытия — только мы вдвоём и сотни крыльев.
— Ты с ума сошёл, — сказала Аляска, когда мы вошли внутрь. — Это настоящее волшебство.
— Волшебство — это ты, — ответил я, сжимая её пальцы. — Просто захотел показать тебе отражение.
Сотни бабочек порхали под стеклянным потолком. Разноцветные, почти нереальные, они кружились среди пальм и орхидей. Одна, небесно-синяя, опустилась ей на плечо — и в этот миг я увидел её настоящую улыбку. Ту, которую она прятала с тех пор, как вернулась.
— Ты специально подстроил это? — спросила она, смеясь.
— Клянусь, нет. Хотя если бы мог — сделал бы именно так.
Она медленно пошла вперёд, вытянув руку — и ещё одна бабочка села ей на ладонь. Я смотрел, как она светится. Как её дыхание становится свободнее. В этом стеклянном мире, среди теплоты и цвета, она была как дома.
Мы сели на скамью у ручья, где вода тихо шептала, как музыка. Я обнял её, и она сразу прижалась ко мне. Сквозь стеклянную крышу пробивались лучи утреннего солнца, играя бликами на её ресницах.
— Тут так чудесно, — прошептала она. — Словно я во сне.
— Это не сон, всё происходи взаправду, — сказал я. — И ты не одна.
Она подняла на меня глаза, и в них я увидел ту самую девочку, в которую влюбился. Сильную. Ранимую. Не идеальную — но мою. Аляска. Моя весна среди вишнёвых лепестков.
— Крис, — её голос дрогнул, — спасибо тебе. Я не знаю, что бы я делала без тебя.
— Просто дыши, — ответил я. — Я рядом.
Мы сидели так ещё долго. Порой молча, порой вполголоса обсуждая всякие пустяки. Я чувствовал, как в ней возвращается жизнь. Как каждый её вдох становится увереннее.
Когда мы вышли из павильона, вишнёвые лепестки медленно кружились в воздухе. Я наклонился, собрал несколько с земли и вложил в её ладонь.
— Чтобы запомнить утро, когда ты снова стала собой.
— А ты? — спросила она. — Ты стал собой?
— Когда ты рядом — да. Всё остальное можно пережить.
Она посмотрела на меня так, будто я был самым надёжным, что есть в этом мире. Я знал: день удался.
И пусть это всего лишь апрельский день в Сеуле, всего лишь бабочки под стеклянной крышей, всего лишь один поцелуй под цветущим деревом — но для нас это было началом. Новым началом, без страха. Только свет.
После бабочек мы неспешно вышли на улицу. Солнце уже полностью взошло, освещая мостовые, усеянные вишнёвым лепестком. Тепло нежно касалось кожи, но всё ещё оставалось прохладное дыхание весны — достаточно, чтобы хотелось держать её ладонь в своей, чтобы согреть. Я не отпускал её.
— Куда дальше? — спросила она с лёгким прищуром на солнце, поправляя волосы, зацепившиеся за ресницы.
— Я подготовился, — с улыбкой ответил я, доставая из внутреннего кармана тонкий конверт. — У нас ещё пара остановок. Но сначала... я подумал, что ты могла проголодаться.
Мы поехали в небольшое кафе на крыше здания в районе Ённам-дон. Я нашёл это место несколько месяцев назад, когда прятался от суеты. Уютное, почти невидимое для прохожих. Там пекут хлеб с лавандой, и варят кофе с кардамоном и мёдом. Я помнил, как она однажды говорила, что скучает по простому запаху утренней выпечки.
На террасе было всего два столика. Один уже ждал нас, накрытый заранее. В центре — плетёная корзина с ещё тёплыми булочками, чай с сухими цветами и апельсиновым мёдом, тонкий плед на спинке её стула.
— Крис... — голос у неё дрогнул, — ты не обязан делать так много.
— Я не обязан. Я хочу. Я должен. Это не "жест", не "подарок", не "удобство". Это — мой способ сказать, что ты больше не одна.
Я видел, как она сжала салфетку, как слегка дрогнули её губы, и я сразу поднялся, обошёл стол и обнял её со спины, просто крепко. Она уткнулась лицом в моё плечо, не говоря ни слова. Иногда слова лишние.
После еды мы пошли пешком — я специально оставил машину дальше. Мы гуляли по улочкам Сеула, где цветёт магнолия, пахнет жасмином из открытых окон, и пары смеются, едва касаясь пальцами. В этом ритме она дышала легче. Каждый её шаг был увереннее. Я наблюдал за ней, будто влюблялся заново. За тем, как она поднимает лицо к солнцу. Как иногда молчит, но в глазах — громкие мысли.
— Ты меня лечишь, — сказала она внезапно.
— А ты меня спасаешь, — ответил я.
Ближе к вечеру мы приехали на Наксан-парк. Я помнил, как однажды мы с ней смотрели на город с высоты — тогда, много месяцев назад, она впервые призналась, что боится исчезнуть. Сегодня я хотел, чтобы она снова посмотрела вниз — но не с тревогой, а с гордостью. За то, что вернулась.
Сеул сиял под ногами, разноцветный и живой. Я снял с себя куртку и накинул ей на плечи, хотя она не жаловалась на прохладу. Просто — привычка. Забота. Я хотел, чтобы её ничто не отвлекало от момента.
— Ты ведь чувствуешь? — спросил я, глядя в её глаза.
— Что?
— Что всё стало другим. Что ты уже не та, что была. Сильнее. Смелее.
Она улыбнулась. Слёзы стояли на ресницах, но она не плакала. Только кивнула, и я знал — она это чувствует. И я гордился ею.
Когда стемнело, мы вернулись в наш временный дом. В дом, в котором она когда-то пряталась от боли, а теперь — возвращалась к жизни. Я приготовил ей ванну с лавандой и розмарином. Пока она расслаблялась в тёплой воде, я прогрел одеяла, разложил свечи, поставил мягкую музыку, заварил чай. Я хотел, чтобы в этом доме не осталось ни капли страха — только свет, тепло и любовь.
Когда она вышла, обернувшись в тёплый плед, я обнял её и прошептал:
— Я здесь. Всегда.
Она ничего не ответила. Просто притянула меня к себе ближе. А потом мы сидели рядом, под пледом, пили чай, смотрели сериал и смеялись над глупыми моментами, перебивая друг друга. И это была лучшая ночь. Без пафоса, без фейерверков. Просто — мы. Рядом. Иногда счастье не кричит. Оно тихо дышит в унисон с тобой.
Дом дышал тишиной. Сеул за окном всё ещё прятал апрельский прохладный вечер за тонкой пеленой тумана и запахом весны, а я сидел на полу у дивана, прислонившись к его тёплой поверхности. Аляска лежала, вытянув ноги, завернувшись в мою толстовку. Волосы слегка растрепались — как всегда после долгого дня, и взгляд у неё был серьёзный, почти слишком.
Я чувствовал: она хочет что-то сказать. И я знал — этот разговор назревал давно.
— Крис, — начала она, тихо, почти шёпотом. — Скажи мне правду. Что будет с нами?
Я повернулся к ней, и моё сердце сжалось. Я всегда знал, что этот момент наступит. Когда нам придётся перестать быть просто влюблёнными, спрятанными от мира, и начать строить что-то настоящее. Признавать прошлое. Говорить о будущем.
— Я хочу быть с тобой, — выдохнул я. — И я не позволю прошлому снова всё разрушить. Ни компании, ни фанатам, ни... никому. Но...
— Но? — её голос стал строже. — Ты боишься?
Я кивнул.
— Боюсь, что снова всё потеряю. Что ты уйдёшь... или кто-то заберёт тебя. Как Лию.
Наступила тишина. Я редко говорил её имя. Даже мысленно. Это имя всё ещё отдавало горечью и виной, как старая рана, до конца не зажившая. Аляска села, обняв колени, и заглянула мне в глаза.
— Расскажи мне всё, Крис. Не как артист. Не как лидер. Как человек. Как мой человек.
Я закрыл глаза, глубоко вдохнул и заговорил, дрожащим голосом:
— Я познакомился с Лией, когда мы были на гастролях в России. Она была... очень яркой. Тогда меня впечатлило, что кто-то в России говорит по-корейски. Представляешь, я человек, который был 7 лет трейни и, наконец, дебютировал, приехал в совершенно другую страну. Москва поразила меня своей энергией. Мы собрали зал на 5 тысяч человек, были вдохновлены энергией русских Стэй. Это понимаешь... не как в Корее. В Корее не признавали нашу музыку, а в России я будто задышал. В баре, к нам подошла девушка, она понимала нас, заговорила на корейском языке. Это так впечатлило меня. Её энергия, харизма, будто, когда она заходит, все смотрят на неё. У неё темные волосы и ярко голубые глаза. Удивительное сочетание. Она показала мне красивую, богатую жизнь. Я хотел быть на её месте, хотел так же сиять как она. Но в то время я был неуверенным в себе человеком. Я влюбился в неё. С ней я чувствовал себя значимым. Но я тогда не понимал, что у неё были свои демоны. За этой красивой картинкой скрывалась жуткая зависимость и психическое расстройство. Я пытался спасти её, правда, пытался... но не смог. Тогда я отстранился от неё, я должен был работать. Она нашла мне замену в виде Уджина. Вскружила ему голову также как и мне. Однажды, она мне позвонила, ревела я трубку, умоляла приехать, а я... на тот момент я решил, что эта девушка тянет меня на дно. Я не собирался быть с ней, несмотря на все мои чувства к ней. Она покончила с собой.
Аляска накрыла мою руку своей. Тепло. Молча.
— Её семья обвинила меня. Неофициально. Через связи и угрозы. Тогда наша группа чуть не развалилась. Уджин считал, что это я довёл её. Он ушёл. Мы тогда все трещали по швам.
— Родители Лии уничтожали твою жизнь?
— Да. Когда они приехали в Корею на какую-то встречу, я был там с Феликсом. Мы искали возможность договориться. Хотели всё закончить мирно. А потом — бум. Дом, в котором были родители Лии, взорвался. Мы стояли через улицу. Я до сих пор помню, как огонь поднялся выше проводов. Мы с Феликсом не могли поверить. Мы молчали об этом всем — и фанатам, и журналистам. Компания прикрыла нас. Тогда мы исчезли на месяц под предлогом травмы.
Аляска молчала. Её глаза были широко раскрыты.
— Ты думаешь... — начала она, но не закончила.
— Что машина, сбившая тебя, была не случайностью? Да. Я подозреваю. Особенно после того, как узнал, что Уджин был в той же больнице, пока ты была в коме. — Я сжал челюсть. — Он был на месте аварии, вызвал скорую, потом сидел в больнице. Всё время пока ты была в коме. Он будто ждал, когда ты очнёшься... или нет. Он утверждал, что оказался там случайно, что переживает за меня. Но я ему не верю. После тех слов, что мне сказал 6 лет назад, я ему не верю. Уджин намекнул, что кто-то может быть живым из родни Лии, но Майк ничего не нашел на эту семью.
Она резко вдохнула. В её глазах мелькнула боль.
— Почему ты не рассказал мне это сразу?
— Потому что я хотел, чтобы ты выздоровела. Хотел, чтобы ты вернулась в свою жизнь, не думая о мраке, в котором я живу. Но сейчас... я не хочу больше ничего скрывать. И если ты хочешь уйти, Аляска... я пойму. Я только прошу: скажи мне об этом, не исчезай.
Она не ответила сразу. Потом встала, подошла ко мне и опустилась на колени. Взяла моё лицо в ладони, как делала раньше, в те редкие моменты, когда я полностью терял себя.
— Кочерыжка, я здесь. Я не она. И ты — не тот парень, что однажды не приехал. Ты рядом. Ты держал меня за руку, когда я была в аду. Я вернулась из того, что считала концом. Не для того, чтобы убежать снова. Если на нас охотятся — пусть. Я не боюсь, пока ты рядом. Анжелика всегда мечтала быть киллером, у неё появилась отличная возможность.
Я обнял её. Прижал к себе всем телом, каждой клеткой. Уткнулся в её шею и выдохнул:
— Я больше никому тебя не отдам. Никому. Ни фанатам. Ни призракам. Ни Уджину. Ни себе.
Она рассмеялась сквозь слёзы.
— Даже тебе?
— Особенно мне.
Мы долго сидели в обнимку, пока вечер окончательно не стемнел. А потом Аляска прошептала:
— А как ты видишь наше будущее? Через год, через пять?
— Я вижу тебя на кухне, в пижаме с пандами, готовящей кофе. Я вижу нас в студии, где ты пишешь книгу, а я свожу трек. Я вижу наши совместные утренники. И, может, когда-нибудь... наших детей.
Она уткнулась мне в грудь.
— Тогда... я тоже хочу это будущее. С тобой. С тобой — несмотря на всё.
Мы сидели на террасе нашего домика. Над Сеулом сгущался вечер, прохлада середины апреля щекотала кожу, но мы не торопились в дом. Я укутал Аляску пледом, а сам устроился рядом, держа в ладони кружку с ещё тёплым чаем. Вечер был тихим — редкое спокойствие, которое хотелось сохранить как можно дольше.
Она сидела молча, прижавшись ко мне плечом, её взгляд устремлён куда-то в небо. Мне не хотелось нарушать тишину, но то, что я носил в себе, нужно было выговорить. Не из чувства долга, а из любви. Из уважения к ней.
— Аляска, — начал я, чуть мягче, чем хотел. — Можно я спрошу кое-что... серьёзное?
— Конечно, — ответила она, не отводя взгляда от звёздного неба.
— Ты когда-нибудь думала... о детях?
Она повернулась ко мне. В её взгляде не было испуга, скорее — осторожное удивление.
— В целом — да. А конкретно с тобой... да. Иногда. Особенно в те моменты, когда ты спишь и обнимаешь меня как плюшевого медведя. Тогда я думаю: с ним я бы рискнула.
Я слабо усмехнулся, но сердце уже стучало чаще.
— Знаешь, почему я спросил?
— Почему?
Я опустил взгляд, собрался с духом. Голос стал тише.
— Потому что ты уже была беременна.
Пауза. Тишина сгустилась, как туман. Аляска выпрямилась, но ничего не сказала.
— Когда ты попала в больницу, врачи сообщили... что ты была на раннем сроке. И что... после аварии случился выкидыш.
Её губы приоткрылись. В глазах появилась тень непонимания.
— Я... я не знала. — Она положила ладонь на живот, будто пытаясь почувствовать то, чего больше нет. — Почему ты не сказал мне?
— Потому что ты боролась за жизнь. Потому что это был не тот момент. Потому что... я сам не мог с этим справиться. Я винил себя. За всё. За то, что мы были неосторожны. За то, что не смог защитить тебя. За то, что ты не узнала об этом от меня сразу. Я... не хотел терять тебя ещё раз.
Она не плакала. Просто сидела в тишине, словно тень этой новости медленно оседала на плечи, на грудь, на голос.
— Я... чувствовала, — её голос был едва слышен. — Когда была в коме... было ощущение, будто кто-то зовёт меня. Кто-то очень маленький. Лёгкий. Как голос издалека. Я не понимала тогда, что это. Я просто... чувствовала тепло, которое потом исчезло.
Теперь мои глаза защипало. Я накрыл её ладонь своей, крепко, осторожно.
— Мне жаль, что ты узнала об этом так. Но мне не жаль, что это было. Потому что... пусть даже это было недолго — мы были близки к чему-то очень настоящему. Это изменило меня. Я больше не боюсь думать о будущем. Я не хочу ничего скрывать. Ни себя, не своих страхов.
— Я не злюсь, Крис. — Она посмотрела на меня. В её глазах была печаль, но не упрёк. — Мне просто нужно время, чтобы понять... что я теперь чувствую.
Я кивнул.
— Конечно. Мы не обязаны ничего решать прямо сейчас. Просто знай — если когда-нибудь ты будешь готова, я буду рядом. И я стану тем, кто будет держать тебя за руку во всех жизнях, которые мы выберем.
Аляска склонила голову мне на плечо.
— А ты? Что ты чувствовал, когда узнал?
— Всё. — Мой голос сорвался. — Вину. Грусть. Ужас. Я ненавидел себя. Плакал. Потом чувствовал любовь. Потому что, даже не родившись, этот малыш был частью нас. Маленькой искрой... которая показала, как много ты для меня значишь. Я не знаю, как это звучит, но... я гордился, что мы были настолько связаны.
Она обняла меня. И мы сидели так долго. Два сердца — хрупких, но живых. Со шрамами, но полных света. В этом молчании было больше любви, чем в любом крике.