Часть 20
Тихий метался у подъезда, как загнанный зверь. В его движениях читалась ярость, которую не могла сдержать даже усталость. Он нервно вздыхал, пальцы судорожно сжимались в кулаки – будто жаждали сигареты или выхода нерастраченной злости. Я несколько секунд наблюдал за этой бессильной яростью из тени подъезда, не решаясь подойти. Надежда на то, что Кот жив, не утешала его, а травила, как медленный яд. Каждая тень монолитовца, маячившая в пустых окнах напротив, заставляла его вздрагивать, чувствуя на себе их пустые, всевидящие взгляды.
Наконец, я сломал тишину, шагнув из укрытия:
— Жень, пойдём в бункер к учёным. Вечереет, а там спокойно.
Он замер, резко обернувшись, и я на секунду прочитал в его широко распахнутых глазах настоящее удивление. Я редко звал его по имени, да и сам удивился этой спонтанности. Тихий лишь коротко кивнул, машинально поправив респиратор, который съехал, обнажив скулу. Он шагал рядом, но взгляд его то и дело нервно метался в сторону темнеющих окон, где маячили синие нашивки фанатиков.
— Отец говорил, что они тоже что-то вроде зомби, — негромко выдохнул Женя, словно пытаясь убедить себя.
— Отчасти, — я провел шершавыми пальцами по затылку, ощущая под ними липкую пыль Зоны. Стоило напроситься на душ у учёных. — Кто-то фанатик, кто-то зомбирован. Но меня, обычно, не трогают.
— Монолит же верит, что Зона живая, как и ты. Как и я уже, — он тихо усмехнулся, звук был сдавленным, усталым. — Наверно, чувствуют что-то. То же, что и мы.
Разговор витал в воздухе, не касаясь главного. Я не торопил Женю рассказывать о том, что он видел под влиянием контроллера – его отца? Его прошлое? Он молчал, сжавшись внутри себя, лишь брел рядом, его плечо иногда почти касалось моего локтя. Он выглядел вымотанным до предела, будто нес на себе невидимый груз.
Бункер ученых был недалеко, спрятан за ржавыми воротами и бетонными блоками. Я уже поднял руку, чтобы постучать по массивной железной обивке, как Женя вздрогнул от громкого удара – моего. Я знал ритуал: камеры смотрят, узнают, шипящий механизм запустится. Тихий смотрел на тяжелую дверь с явным недоверием, его пальцы бессознательно потянулись к кобуре. Казалось, он бы предпочел остаться даже с фанатиками из "Долга", чем снова нырять в неизвестность.
Дверь с шипением и скрежетом отъехала в сторону, выпуская волну прохладного, стерильного воздуха и гула генераторов. Я шагнул внутрь знакомого гулкого пространства. С учеными приятно иметь дело: они платят исправно, не жадничают с информацией, а иногда делятся не только аптечкой, но и постелью, душем и настоящей едой – редкая роскошь в Зоне.
— Степан Васильевич! — Я махнул рукой в сторону знакомой сутулой спины в белом, уже посеревшем от пыли халате. — Я тут не один.
Академик Степан Васильевич обернулся. Облик классического ученого мужа: роговые очки сползли на кончик носа, огромная залысина блестела под лампами дневного света, редкие седые волосы торчали вихрами. По сравнению с нами, закаленными и прожженными Зоной, он выглядел бледным, почти прозрачным, щуплым. Он встрепенулся, будто только сейчас осознал, кто пришел.
— А, Кияз, Кияз, да... Заходи, заходи. У нас как раз аптечки привезли, может... — Он засуетился, забегали глаза. — Давайте я вам чаю погрею. С сахаром. Настоящим!
Его любезность была искренней. Я много раз вытаскивал для него образцы из самых гиблых мест. И только рядом с Женей и его упорными поисками начал понимать, что за годы в Зоне сыскал не просто репутацию надежного сталкера, а что-то вроде уважения. Не дружбу, конечно, но основу для мирного сосуществования.
— К ЧАЭС ведёшь? — Академик кивнул головой в сторону Жени, разливая душистый чай по несуразным, толстостенным советским чашкам с позолотой.
— Если бы, — я плюхнулся на скрипучий стул, жестом приглашая Женю сесть рядом. — Ищем человека. Он тут был недавно. Наёмник.
— Александра Котлерова, — поправил меня Женя, его голос прозвучал четко, но чуть сдавленно. — Может, знаете такого?
Степан Васильевич буквально всплеснул руками, едва не расплескав чай:
— Кота-то? Ещё бы! Славный человек, командир отряда. Вот отправил их отчёты из лаборатории выудить, а их нет и нет. Уже выброс прогремел, второй даже. И пси-поля сдвинулись. А их все нет.
Я почувствовал, как Женя рядом сжался. Направление теперь было ясным. Но цена этой ясности – почти приговор. Шансы найти отца живым таяли с каждым словом.
— А когда папа... — Женя запнулся, поправил респиратор. — Когда отряд Котлерова выдвинулся?
Лицо Степана Васильевича вытянулось. Он насупился, его пальцы забарабанили по столу. Глаза забегали, избегая прямого взгляда.
— Это... отчёты надо поднять, я так сразу и не вспомню. Котлеров... Он и не говорил, что у него сын есть. Дочки да, хвастался. Фотографию показывал. А сын...
Повисла тяжёлая, густая пауза. Я молча потянулся к чашке, отпил горячей, сладкой жидкости. Вот те на. Не хвастаться сыном можно только в нескольких случаях. Или сын – уродец последний, что явно не про Женю. Или Котлеров его нагулял, жил на две семьи – но по рассказам Левинцева, на отца это не похоже.
— Я смогу с вами о нем поговорить? Может, чуть позже, за отчётами, — негромко, но твердо предложил Женя, его пальцы сжали край стола.
— Конечно, конечно! Кияз, — академик повернулся ко мне, — ты знаешь, где столовая, иди, отдохни, перекуси. Я тут с Женей поговорю.
Кажется, моё присутствие стало лишним. Они быстро нашли общую тему – или общую загадку. Мне это не нравилось, кололо где-то под лопаткой предчувствием, но спорить не стал. Захочет – сам расскажет, – подумал я тогда. И рассказал. Потом. В этом же бункере. И как оказалось, академик был не зря академиком – его мозг работал быстрее и тоньше моего, привыкшего больше к прицелу, чем к книгам.
Через минут двадцать, когда я уже успел в маленькой каморке-казарме с блаженством стянуть с себя потный, пропахший порохом и пылью бронежилет и просто выдохнуть, в дверь просунулась лысая макушка Степана Васильевича.
— Кияз, вы останьтесь здесь. На пару дней. В душ сходите, отдохнете. Я пока все отчёты достану, вечером маршруты проложим. Может, недельку постоите – Александр сам вернётся. Всяко бывает. – Его голос звучал почти отечески.
Я, удивлённый такой внезапной щедростью, позволил себе не копаться в мотивах. Чем ближе искушение – горячая вода, чистая одежда, сон без кошмаров под защитой бетона – тем сильнее немело тревожное чутье. Я не стал долго думать – шанс смыть с себя въевшуюся грязь, пот и копоть Зоны под настоящей горячей водой был бесценен. Перед уходом вспомнил:
— У Жени нога. Перебита несколько недель назад. Посмотрите, если медик свободен.
— Посмотрим, посмотрим, — отмахнулся академик, уже скрываясь за дверью.
* * *
Горячая вода смыла с меня не только грязь, но и слой постоянного напряжения. Я стоял под почти кипящими струями, закрыв глаза, чувствуя, как каменеют мышцы спины и плеч, отпуская зажимы. Мыло, бритва – простые вещи превратились в акты забытой цивилизации. Я не знал, сколько времени провел под душем, оттаивая и отмокая, в кой-то веке позволяя себе просто быть.
Вернувшись в маленькую комнатку, выделенную нам, я замер на пороге. Женя не услышал моего прихода. Он стоял спиной, только что выйдя из соседнего душа. Мокрые волосы, отросшие за месяцы в Зоне, были небрежно смазаны назад, капли воды стекали по шее на воротник чистой, но просторной хлопковой футболки, выданной учеными. Он был в таких же чистых штанах, босиком. Задрав подол футболки, он усердно, с привычной ловкостью наматывал эластичный бинт вокруг торса, поверх тонкой майки, туго стягивая область ребер и живота. Мышцы спины и плеч напряглись от усилия.
В ту секунду я еще раз удивился тому, какой Женька худой, несмотря на крепчавшие от тягот Зоны мышцы. Без брони и мешковатой сталкерской одежды, в мокрой майке, проступали острые лопатки, контуры позвоночника. Он казался меньше, чем обычно. "Старая травма? Ребра? Или просто парень такой, кости да кожа..." – мелькнуло у меня в голове. Его постоянная бледность и худоба давно наводили на мысли о какой-то хронике.
Он заметил мое отражение в запотевшем осколке зеркала на стене. Резко дёрнул футболку вниз, обернувшись. В его глазах мелькнули испуг и мгновенная настороженность, быстро сменившиеся привычной сдержанностью. Лицо оставалось нейтральным, но в уголках губ читалось напряжение.
— Как тебе академик? Подружились? – спросил я, делая вид, что просто зашел, и отводя взгляд к своему рюкзаку. Не хотел его смущать.
Женя вздохнул, явно пытаясь совладать с дыханием после резкого движения, и потянулся, изображая расслабленность.
— Да... Он сказал, что папу есть смысл ещё подождать. Побыть в городе. Погулять здесь. Он подберёт маршруты, маякнет им. И нам... отдохнуть. – Голос звучал устало, но с ноткой облегчения.
— Они с Котом дружили, получается? – уточнил я, доставая чистую, хоть и поношенную, футболку.
Женя усмехнулся, и в этот раз усмешка показалась искренней, теплой:
— С папой сложно не сдружиться. Он умел располагать к себе. Как и ты, кстати. – Он бросил быстрый взгляд в мою сторону, и в его глазах мелькнуло что-то неуловимое, что я счел простой благодарностью.