Лида. 2003
t.A.T.u. – Не Верь, Не Бойся, Не Проси
В коридоре общежития меня поймала коменда, когда я выходила из общего душа с мокрой головой:
– Мещерякова, нам нужно серьезно поговорить.
– Сейчас, Раиса Васильна? – раздраженно спросила я.
– Сейчас. Света мне всё рассказала.
На секунду мне показалось, что речь пойдет о фотографиях. Что меня собираются либо распять за аморальное поведение, либо пожалеть за то, что я попала в такую неприятную ситуацию.
Мы прошли в её тесный кабинет и уселись на диван-ровесник моей бабушки. Высушить голову мне никто не дал, дело было неотложное.
– Не гадала я, конечно, что мне придется с тобой вести такие разговоры, но это, Лида, просто возмутительно. Знали бы твои родители, но лучше, кончено, чтобы они ничего не знали. Спать людям будет спокойнее.
Я потупила глаза, не зная, что ответить на её многозначительную тираду. Неужели кто-то развесил эту похабщину с моим участием по общежитию или принес полюбоваться комендантше. А почему ей?
Волосы коменды, выкрашенные в рыжий, горели на свету будто языки пламени. Наверное, это репетиция Страшного Суда, подумала я.
– В молчанку со мной играешь, Мещерякова? Строишь из себя дурочку? Дурочка может и дурочка, только руки загребущие. Кто украл у Светы деньги на праздниках?
– Не знаю, – пролепетала я явно неубедительно.
Неделя выдалась тяжелой, очень суетной. Про светкину тысячу я совсем забыла, о таком в ежедневник не запишешь. Да ещё и много о чём, с чем мне приходилось иметь дело после майских.
– Зато я знаю. А ты можешь не прикидываться. Я в свою смену такого не потерплю. Мы уже переговорили с советом и по-честному всё решили: до конца недели тебе надо выселиться.
Меня это известие ошарашило. Такой подлости я не ожидала ни от своей жизни, ни от комендантши, ни от Светки.
– Как выселяться? Из-за тысячи рублей, которые взяла, может, и не я. Слава тоже не уезжал на праздники. Почему именно я? – безуспешно попыталась я побороться за место под солнцем и на кровати в «208» комнате.
– Вот ты себя и сдала. Ну и паршивка. Я, конечно, не хочу переходить на личности, но по-другому тебя назвать никак не могу. Разве я сказала, сколько украли? – с каждым предложением её голос всё больше походил на визг. – Мы хотим как лучше, а она врет. Сидит и врет прямо мне в глаза. Дуру из меня сделать хочет. Да на моем месте... да кто бы другой милицию вызвал, не разбираясь, и в воспитательную колонию, чтобы проучить. А я по-хорошему хочу, слово за тебя молвила, чтобы в училище не узнал никто. А ты, – не закончив предложение, она махнула рукой и отвернулась.
Вопила коменда так громко, что моё выселение, верно, перестало быть секретом для всего общежития.
– Почему сразу выселять? А как же первое предупреждение? Почему мне просто не вернуть эти деньги? – затараторила я, теребя мокрое полотенце, которое у меня всё это время было у руках.
– Ты у всех уже наклянчила столько, что не расплатишься до конца учебы. И предупреждений было полно. Официально тебя выселяют за неуплату. Долг там скопился ого-го. Я всё это терпела-терпела, краснела за тебя, но теперь всё – моё терпение лопнуло. До пятницы жду ключ от «208».
Светка всё это сделала под шумок. Чем-то я ей не угодила. Вместо того, чтобы разобраться тет-а-тет, как взрослые люди, она побежала ябедничать. Небось хотела водить кого-то в нашу комнату, но я ей мешала своим присутствием. Вот так, боясь поговорить и высказать всё как на духу, она решила разрушить другому человеку жизнь. Идти мне было некуда. А в Кашин я бы не стала возвращаться под дулом пистолета.
Одна маленькая ошибка – и все полетело в тартарары. Оставшиеся до конца недели дни я проплакала, укрывшись одеялом. Светка так и не явилась. Наверное, договорилась с кем-то предупредить её, когда я съеду, чтобы со мной не столкнуться. Если она могла днями не появляться в общежитии, зачем оно ей, вообще, сдалось? А мне оно прям нужно было, но придумывать какие-либо способы отвоевать свою «208» не было сил. Обещать покрасить спортзал? Руки не из того места. Купить коробку конфет коменде? Денег не было, и 300 долларов, и 1000 рублей уже давно канули в лету, а до стипендии время не дошло.
Когда я мало-мальски перестала реветь белугой в подушку, принялась собирать скромные пожитки в клетчатую драную сумку. Она лежала сложенной в глубине шкафа, и я надеялась, что достану её только через 4 года. Где мне было жить оставшиеся три курса, я не представляла.
Наматывая сопли на кулак, я позвонила Роберту из телефона-автомата. Визитку его я так и не выкинула. На тот момент мне не представлялось ничего лучше, чем снова пережить то унижение, но хотя бы обеспечить себя крышей над головой. С каждым гудком перед глазами всплывали по очереди четыре последние фотографии. Может, они вышли не такими ужасными, как мне представлялось. Может, всё не так плохо.
– Хелло-o-у, – протяжно выговорил мистер Джонс с какими-то победными нотками в голосе.
– Вас беспокоит Лида, и я по поводу вашего предложения, – произнесла я с явными нотками поражениям.
– Кончено, конечно. Только я уехал из города на время, следующая неделя устроит?
– Нет, к сожалению, нет, мне уже сейчас нужны деньги, – решила сказать прямо, не прибегая к сказкам про любовь к красоте.
Я приземлилась на свою и так пострадавшую сумку, полная отчаяния. Даже на дорогу в Кашин денег не хватало. Все всегда спрашивают, проходя мимо Киевского вокзала, как люди становятся бездомными. Как же можно было так себя довести. Так и можно, очень легко. Без СМС и регистрации.
– Я, конечно, не могу оставить такую чудесную девушку в беде. Можешь приехать ко мне в отель.
– В отель? Вы разве не уехали из города?
Я почувствовала тут что-то неладное, но отступать ещё пока не собиралась. Отступать было некуда.
– Отель есть, а меня нет. Я снимаю комнату в «Измайлово» на постоянной основе. Когда приезжаю в Москву, она всегда есть.
– И как я туда попаду?
– Через дверь, – сказал он и сам же рассмеялся своей глупой шутке. – На ресепшене скажешь дать ключ от «1530». Я их предупрежу, что зайдёт моя сестра, – эта выдумка слетела с его губ безо всяких раздумий.
Я схватила в охапку свою клетчатую сумку и потащилась на метро до Измайлово, про себя постоянно повторяя номер, чтобы не забыть. Один. Пять. Ноль. Три. Одинпятьнольтри. Выглядела я жутко, неряшливо, после дней и ночей, проведенных уткнувшись в подушку. Так и решались все мои проблемы.
Наконец появился какой-то проблеск - маячащая неподалеку гостиница в 30 этажей. И я зашла в ее распахнутые огромные двери. Проволочив свою ношу по вычищенному красному ковру, я подошла к ресепшионисту, подозрительно на меня посматривающему. Я назвала номер, повторения не прошли даром, ко мне обратились «мисс Джонс» и выдали ключ. Всё оказалось слишком просто, я даже не успела разволноваться и всё перепутать.
Большая кровать, раза в три больше той, что стояла в «208» и скрипела пружиной. Пузатый черный ящик и пустые шкафы. Зачем снимать номер и не оставлять здесь даже сменных носков? Эта мысль недолго меня мучила, я её тут же забыла, когда выглянула в окно, вид с 15 этажа завораживал. Всю жизнь прожив в частном доме, я смотрела на измайловский парк, как на землю в иллюминаторе.
Мне захотелось позвонить маме. Мы созванивались с ней раз в неделю по общажному телефону. В основном слушала я, она жаловалась мне на брата, на отчима, на жизнь, полную разочарований, а я кивала, постоянно забывая, что она не видит. Я ей соврала, что не смогу приехать, потому что я в сборной по волейболу и нам надо на соревнования, отстаивать честь медучилища. «Ну, молодец, молодец, скоро лето – свидимся. Совсем не разнагишайся, а то у нас ветер какой-то нехороший, у вас поди тоже». Я кивнула и попрощалась. Мне хотелось позвонить ей снова, сказать, какой тут большой парк и какие маленькие люди, какая в номере ванна и какие белоснежные простыни. Но тогда бы пришлось рассказывать, что меня выселили. Зачем добавлять ещё одно разочарование в кучу?
День-два Роберт не появлялся. Я уже поверила, что поселилась в этом номере навсегда. Я заваривала кипятком сухую картошку-пюре из пакета, в номере был электрический чайник, экая невидаль. Пила чай с конфетами, разбрасывала фантики и смотрела по пузатому телеку Евровидение. Болела за наших девчонок и расстраивалась, когда выиграла Турция. Я плакала, закатывала джинсы, как Юля Волкова, и изображала перед зеркалом, что тоже пою «Не верь, не бойся, не проси». Тогда я не знала, что это тюремная поговорка. Тогда я вообще ничего не знала. Не знала, что на пятнадцатом этаже «Измайлово» я буду жить не вечно, что в целом я буду жить не вечно и что я больше никогда не созвонюсь с мамой.
Роберт Джонс прибыл на третий день с востока, как тот дед в халате. Он улыбался, спрашивал, как у меня дела, как учеба. Я совсем про неё забыла, про всю эту фармакологию и зачеты по гигиене. Я слишком боялась, что за моей спиной будут шептаться в училище и поэтому вовсе решила туда не ходить.
Я всё ждала, когда Роберт скажет мне готовиться к очередной унизительной фотосъемке. Если он мне действительно даст 600 долларов, с этих денег я обязательно куплю себе телефон, думала я.
Мысленно я уже стояла перед витриной «Евросети», как вдруг мистер Джонс заговорил со мной совершенно о другом:
– Лидия, я хочу представить тебя одному моему хорошему знакомому, - сказал он, по-прежнему проглатывая букву «Р».