Дворец разбитых судеб

Деймон

«Деймон, задержись на пару минут»

Слова, которые я всегда ненавидел, но в то же время ждал с нетерпением каждый раз, когда групповая сессия подходила к концу. Они звучали одинаково от раза к разу, неизменные, почти обыденные. И всё же с каждым произнесением внутри меня разгоралось двоякое чувство: раздражение на их предсказуемость и необъяснимое облегчение, что этот момент снова наступил.

Я замер на пороге, удерживая дверь открытой, а мой взгляд скользнул по опустевшей комнате. Несколько секунд я просто стоял, будто пытаясь впитать оставшуюся в воздухе напряжённую атмосферу. Все участники уже разошлись, оставив за собой лёгкое эхо сказанных слов, будто кто-то потихоньку стирал их присутствие. Тишина заполнила помещение, но в ней всё ещё чувствовались тени того дискомфорта, который сопровождал нас во время сессии.

Со вздохом, который звучал громче, чем я ожидал, я всё-таки закрыл дверь. Щелчок замка показался окончательной чертой, отделяющей меня от всех тех лиц, что только что были здесь. Медленно, почти лениво, я вернулся к своему стулу. Это движение, словно специально растянутое, давало мне ещё немного времени, чтобы остыть и прийти в себя.

Усевшись в привычной для себя манере, я небрежно откинулся на спинку стула, позволяя телу расслабиться. Руки скользнули в карманы, а ноги привычно вытянулись вперед. Я словно возвращался к своему обычному образу — спокойному, чуть беззаботному, почти равнодушному. Но в глубине души я знал, что эти разговоры наедине с психологом всегда оставляют после себя что-то большее, чем я хотел бы признать. Под внешним фасадом безразличия пряталось что-то ещё — мысли, которые я пока не был готов разбирать.

— Что-то не так, мисс Амелия? — спросил я, так и не удосужившись поднять взгляд на эти добрые сочувственные глаза.

Взгляды, которые встречали меня здесь, были острее ножей. Каждый из них оставлял порез на моей душе, делая боль всё глубже с каждым новым днём. Но её взгляд — особенный, спокойный, проникающий до самой сути, с той тихой ноткой разочарования, которая всегда выводила меня из равновесия. Именно этот взгляд обжигал сильнее всего, ведь он отражал то, что я сам в себе ненавидел: слабость, неспособность взять себя в руки, мои проступки, что становились всё более неконтролируемыми.

— Деймон, — голос Амелии, мягкий, но настойчивый, прорезал мою напряжённую тишину. Она подняла голову от своих записей, её взгляд встретился с моим. — Мы снова возвращаемся к твоей борьбе с самим собой. Хочешь рассказать, что именно вывело тебя из равновесия?

Её слова, аккуратные и точно подобранные, ударили прямо в цель. Челюсти сжались так, что скрип зубов казался невыносимо громким для моего собственного слуха. Смысл её вопроса был мне ясен. Слишком ясен. Я прекрасно знал ответ, но даже в собственной голове его произнести было мучительно. Этот ответ был, как заноза, глубоко засевшая в сознании, болезненно напоминающая о своем присутствии каждый раз, когда я пытался её вытолкнуть.

Мой взгляд метнулся в сторону, стремясь избежать её настойчивого ожидания, но комната стала вдруг слишком маленькой, а её голос слишком громким, хотя она говорила тихо. Я хотел что-то сказать, но вместо слов в груди поднималась ярость — на неё, на себя, на всё происходящее. Казалось, будто дыхание стало тяжёлым, а каждая секунда её молчания растягивалась на целую вечность.

Амелия терпеливо ждала, её руки всё так же лежали на столе рядом с блокнотом, а выражение лица оставалось спокойным. Но в её глазах читался вопрос, который был уже задан. И мне нужно было ответить. Хотя бы самому себе. Но это оказалось сложнее, чем я мог себе представить.

— Это он, — коротко бросил я. — Кэмерон... Ему так легко говорить. Он не понимает, что значит... — я замолчал, чувствуя, как слова застревают комом в горле.

Я медленно опустил голову, позволив волосам скрыть лицо, как щитом, который мог бы уберечь меня от её проницательного взгляда. Пальцы невольно сжались, захватывая пряди, и боль от этого жеста оказалась почти приятной в своей остроте — единственное ощущение, что позволяло мне сосредоточиться, найти в себе силы на ответ.

— Он не понимает... — начал я, голос мой прозвучал глухо, словно исхудалый огонёк сквозь густой туман, — что значит просыпаться каждое утро и бороться с тем, кто внутри тебя, кто живёт тобой.

Я сделал паузу, мои слова словно висели в воздухе, отравляя его самой своей сущностью. Грудь ощутимо сдавило, будто не хватало воздуха, чтобы продолжить. Образы в голове сменяли друг друга — каждый день, каждая борьба с этим неуловимым "кем-то", обитающим во мне.

— Это... словно ты живёшь в комнате с собственным отражением, — продолжил я, не поднимая глаз, — которое каждый день готово разбить стекло и взять тебя за горло.

Я стиснул зубы, чувствуя, как челюсти напрягаются до боли. Голос больше не мог выдерживать эту тяжесть, и я замолчал, с трудом переводя дыхание.

Но она ждала. Ждала молча, терпеливо, не перебивая, оставляя пространство для моих слов, даже если они больше не хотели рождаться. Я не выдержал. Собрав все остатки смелости, я медленно поднял взгляд. И то, что я увидел, выбило меня из этого водоворота напряжения.

Её мягкая улыбка. Не осуждающая, не жалостливая, но наполненная теплом и какой-то странной уверенностью в том, что я способен справиться. Это был единственный свет в этом мраке, который внезапно вынудил меня выдохнуть — тяжело, глубоко, но всё же выдохнуть. Воздух, который казался таким тяжёлым, стал легче. Я так и не понял, выдохнул ли я от облегчения или это было просто освобождение от того давящего ожидания, что мучило меня все это время. Но её взгляд и эта улыбка были как тонкая нить, за которую я смог удержаться.

— Это твоя сила и слабость одновременно, Деймон. Осознание своей борьбы делает тебя сильнее, но иногда оно становится цепью. Я верю, что ты все еще хороший человек, несмотря на все обстоятельства, но, чтобы излечиться — для начала перестань себя ненавидеть.

Её спокойствие и её уверенность во мне, казалось, мягко разбивали мои защитные стены, оставляя меня перед этой внутренней борьбой один на один. И хотя я не произнёс ни слова, её взгляд, наполненный терпением, был как якорь, который удерживал меня от полного погружения в отрицание. Её вера заставляла меня задуматься, хоть я этого и не хотел.

Я сглотнул противный привкус на языке и прокрутил услышанное в собственной голове еще пару раз. Как бы я ни хотел признавать, но ее слова были правдой, оголенной изуродованной, но правдой. Я был пропитан насквозь ненавистью к тому, кем я являюсь, и я всегда ощущал себя лишним в этом мире, но...

Тяжело вздохнув, я поднялся. Движение далось нелегко, будто груз, накопленный за время сессии, стал ещё тяжелее, прибавив к моим плечам то, что я даже не знал, как назвать. Я направился к двери, и каждый шаг чувствовался, как удар по тому стеклянному куполу, который я так тщательно строил вокруг себя. Этот купол — моя защита от всего, что могло дотронуться до моих чувств, но с каждым сеансом он покрывался трещинами, маленькими, незаметными на первый взгляд, но такими значимыми при детальном осмотре.

Чем больше ответов я находил, тем больше новых, более запутанных вопросов появлялось и все это напоминало мне лишь замкнутый круг, по которому мне предстояло скитаться всю свою осознанную жизнь, пока мой очередной срыв не убьет меня или пока тюрьма не откроет для меня свои ворота.

Прямо у дверей я неожиданно столкнулся с ней — Стефани. Её образ всегда внушал мне смесь трепета и бесконечной боли. Хрупкая, словно фарфоровая кукла, с которой судьба обращалась так жестоко, что её тонкая красота стала напоминанием о чистой несправедливости. Она была ангелом в мире, который неспособен ценить таких, как она.

Каждый раз, когда мои глаза встречались с её образом, сердце сжималось от острой боли сожаления. Это чувство было невыносимым, разрывающим изнутри. Казалось, будто я сам был источником всех её бед, будто моё существование только усиливало её страдания. Иногда эта мысль становилась настолько сильной, что мне хотелось вырвать это чувство из себя, даже если для этого пришлось бы причинить себе боль. Но всё равно оно оставалось, цеплялось за душу, как заноза, которую невозможно вытащить.

Лицо Стефани застыло в странной смеси испуга и удивления, которое, как ни странно, стало привычным. Этот взгляд, лишённый уверенности, всегда будоражил меня, оставляя за собой терзания, от которых невозможно было избавиться. Она была как отголосок чего-то чистого и сломленного одновременно, и этот парадокс не давал мне покоя.

— Прости, — пробормотал я, делая шаг назад, пытаясь отойти, освободиться от её взгляда, который словно проникал внутрь, заставляя осознать свою беспомощность.

Но она почти не слушала. Как и всегда, Стефани оставалась в своём мире, тщательно ограждённом от окружающих. Это был её собственный мир, куда не пускали никого, кроме Эмили. Я видел, как рядом с ней Стефани становилась другой — её искренние улыбки были редкими, но именно с Эмили они появлялись, наполненные теплом и неуловимой радостью. С ней она чувствовала себя в безопасности, как будто только в её компании этот мир мог стать хоть немного ярче. А я оставался за границей этого света, в тенях её мира, беспомощно наблюдая, как он закрывается передо мной.

Руки беловолосого ангела дрожали, когда она потянулась к стойке за своим телефоном. Очевидно, она вернулась за ним.

— Стефани, — позвал я, сам не зная, зачем, но в тот момент мне казалось это правильным.

Она замерла, но не обернулась, ее плечи в ту же секунду напряглись, и вся поза девушки была олицетворением чистого страха. Казалось, весь мир вокруг нас исчез, оставляя только тишину и тонкие нити тяжести и дискомфорта, который так и норовил вшиться в самую глубь моего сознания. Я не мог дотронуться до нее, хоть и желал успокоить, не мог протянуть руку и прикоснуться к мягким на первый взгляд белокурым локонам, я не имел права даже дышать с ней одним воздухом, но почему-то не предпринял попытки сдвинуться с места.

Каждая попытка найти слова для объяснения или оправдания казалась бесполезной. В её глазах отражался страх, настолько всепоглощающий, что он становился зеркалом моей собственной боли, моих ошибок. Это был чистый ужас, который напоминал мне о том, кем я был, а точнее кем я пытался не стать. Но каждый раз неумолимо возвращался к тому же, разрушая всё вокруг не по своей воле.

Вместо того чтобы продолжать терзать её своим присутствием, я молча развернулся. Ни одного слова больше не вырвалось из меня, и я поспешил покинуть кабинет. Моя тень мелькнула на фоне толпы, ожидающей начала занятий. Люди говорили, смеялись, но их голоса звучали приглушённо, как далёкое эхо. Я прошёл мимо, стараясь не встретиться с ними взглядами, словно лишний контакт только усугубил бы моё состояние. Каждый шаг казался тяжёлым, будто ноги вязли в невидимой трясине внутреннего напряжения.

Когда я добрался до своей комнаты, ощущение одиночества, прочно поселившееся внутри, стало ещё явственнее. Учёба сегодня потеряла всякий смысл — она была слишком далека от тех мыслей, которые разрывали меня. Я закрыл дверь за собой и направился к ванной. Единственное желание, которое занимало мой разум в этот момент, — оказаться под холодным потоком воды. Это должно было успокоить, убрать хотя бы часть боли, которая никак не отпускала.

Но я знал, что вода не сможет смыть то, что составляет мою сущность. Она не заберёт с собой тех ошибок, что я совершил, не облегчит бремя, которое я продолжаю нести. Холодные струи, какими бы сильными они ни были, окажутся бессильными перед тем, что я ощущаю. Но всё равно я надеялся, что хоть и ненадолго, но они принесут облегчение, позволят забыть, хотя бы на мгновение, весь этот бесконечный круг самокопания и тьмы.