Желание принцессы. Лунное затмение.

Мы шли от сада в кабинет Императора, оставив толпу позади. Стража отделила нас от них, создавая ощущение, будто мы пересекаем невидимую границу между хаосом и порядком. Воздух был наполнен напряжением, и каждый шаг отдавался эхом в тишине.

- Летиция, вы целы? - Авива смотрела на меня, её глаза полны тревоги.
Я кивнула, и её взгляд упал на отца и Кайла.
- Почему вы в крови?!.. - мой голос дрогнул, и я сама вздрогнула, словно только сейчас заметила это.

Гудфрид, стоявший рядом, мрачно произнёс:
- Произошло нападение.

Кайл, как всегда, невозмутимый, добавил:
- Всего-то пол-бездны явилось почтить Императора Саяжана. - Он слегка ткнул пальцем в бок Императора, словно это была шутка.

Гудфрид взорвался:
- Как ты смеешь?! - Его голос прозвучал как глухой рык, наполненный яростью.

Кайл лишь усмехнулся:
- Не рычите. Сначала весь двор напугали, теперь ребёнка хотите запугать?
Саянж, молча смотрел.
Неловкое молчание, только не для Кайла.
Авиву держу за руку, она тёплая, мягкая, без перчатки.
Мы продолжили идти по коридору, но, вопреки ожиданиям, молчание нарушалось только голосом Кайла. Он говорил всю дорогу, словно не замечая тяжёлого молчания остальных. Его слова лились легко, как будто он рассказывал о чём-то обыденном, а не о вторжении монстров, которые прервали бал и превратили праздник в кровавый бой.

— Авива, — начал он, - ты бы видела себя в тот момент. Вся в панике, металась по залу, как будто потеряла самое дорогое. А Летиция, оказывается, уже была в безопасности. — На лице была усмешка, но в его голосе не было злобы, только лёгкая ирония.

— А Астрея, — продолжал он, - она сверкала пятнами, как кошка в темноте. Настоящее зрелище!
Сдавленый стон от Гудфрида.

Я молчала, чувствуя, как Гудфрид, идущий рядом, напрягается всё сильнее. Его недовольство было и слышно, и видно: каждый его шаг отдавался глухим стуком, а взгляд, брошенный в сторону Кайла, мог бы прожечь дыру в стене.

— Асмодей, — вдруг произнёс Кайл, словно читая мои мысли, — не так страшен, как его малюют. Да, он демон, но разве это делает его опасным? — Он повернулся ко мне, и в его глазе мелькнул странный блеск.

Гудфрид не выдержал:
— Хватит! — его голос прозвучал как гром. — Ты говоришь о демонах, как о старых друзьях. Ты забыл, что они принесли с собой смерть и разрушение?

Кайл лишь пожал плечами:
— Я просто говорю, что не всё так однозначно. Но если тебе удобнее видеть мир в чёрно-белых тонах, пожалуйста.

Гудфрид и Кайл — как огонь и вода, свет и тьма. Их противоположность бросалась в глаза с первого взгляда.

Кайл, выглядел как юнец, я не знаю сколько ему лет. — пока был в хорошем настроении. Но когда его охватывала хандра, он становился хуже старика: ворчал, забывал поесть и мог часами сидеть, уставившись в одну точку. Он был ниже Гудфрида на голову, а то и больше, и казался ещё меньше из-за своей сутулости. Его длинные шатеновые волосы были растрёпаны, а лицо чисто выбрито. Жёлтый глаз, яркий и пронзительный, всегда привлекал внимание, но второй глаз скрывался за прядью волос, будто Кайл намеренно прятал его от мира. От его парадной одежды осталась лишь рубашка и штаны, да и те были испачканы кровью. Обувь он, видимо, потерял где-то по дороге.
Перчаток не было хотя он  всегда в них, но руки закрытые, длинными рукавами.
Мне неизвестно, откуда он взялся. В моём окружении никогда не говорили о его происхождении. Он был единственным, кто мог прекословить моему отцу. Для всех он был придворным магом.

Гудфрид, напротив, был воплощением порядка и силы. Его высокий рост, седые коротко остриженные волосы и чисто выбритое лицо делали его похожим на статую воина. Он был облачён в доспехи, которые, несмотря на царапины и вмятины, всё ещё блестели в свете факелов. Каждый его шаг был уверенным, каждый жест - точным. Даже сейчас, после боя, он выглядел так, будто готов был снова броситься в схватку.

Их противостояние было не только внешним. Гудфрид, с его строгими принципами и непоколебимой верой в порядок, не мог понять Кайла с его беспечностью и странными взглядами на жизнь. А Кайл, в свою очередь, наслаждался тем, как его слова и поступки выводили Гудфрида из себя.

Авива выглядела как воплощение изысканности и утончённости. Её голубое платье, сшитое с безупречным мастерством, подчёркивало её стройную фигуру. На груди платья располагался декор в виде равномерных параллельных защипов, полосы которых изящно сужались книзу, создавая эффект лёгкого движения. Воротник, полностью закрывающий шею, был обрамлён голубым кружевом, добавляя образу нотку скромности и изящества.

Рукава платья, слегка сужающиеся к запястьям, были украшены потайными застёжками в швах, что делало их одновременно практичными и элегантными. Края рукавов, как и воротник, были отделаны тонким кружевом, которое мягко обрамляло её руки.

Юбка платья, длинная и пышная, спереди доходила до пола, а сзади удлинялась, формируя небольшой шлейф, который стелился за ней, словно шлейф из тумана.

Поверх платья Авива носила белый фартук, который завязывался сзади на аккуратный бант. Нижний край фартука был украшен широкой белой тесьмой, добавляющей образу завершённость.

Её образ дополняла изящная бижутерия, белая гипюровая перчатка, подчёркивающие её утончённые руки, и шляпа-канотье с голубой лентой, которая придавала её внешности лёгкую игривость и очарование. отсутствие.

Но её истинная красота заключалась не только в одежде. Авива была высокой и стройной, с лёгкой грацией в каждом движении. Её кожа была бледной, почти фарфоровой, с едва заметным румянцем на щеках, словно от лёгкого ветерка. Густые каштановые волосы, уложенные в аккуратную причёску, обрамляли её лицо, подчёркивая изящные черты. Большие голубые глаза, словно два озера, светились теплом и добротой, но в их глубине иногда мелькала тень загадочности. Её губы, естественного розового оттенка, были слегка приоткрыты, будто она вот-вот собиралась что-то сказать.

На её лице всегда играла лёгкая улыбка, которая освещала мою жизнь.
Её движения были плавными но в них чувствовалась лёгкая нервозность, будто она всегда была настороже.
Как сейчас например.
Саянж.
— Он выглядит моложе своих лет благодаря физической форме и ухоженности, но сейчас его лицо искажено усталостью и напряжением.
— Темно-русые или же каштановые волосы с проседью на висках слегка растрепаны, несколько прядей выбились из аккуратной укладки.
- Его холодные серо-голубые глаза, обычно пронзительные и ледяные, теперь горят яростью и решимостью. Взгляд хмурый, но в нем читается глубокая сосредоточенность.
- На лице видны следы боя: царапины, пятна крови, которые контрастируют с его обычно безупречным видом.
- Его высокие скулы, прямой нос и сильный подбородок подчеркивают его властность, но сейчас он выглядит почти зловеще.

- Его богато украшенный мундир и плащ в темно-синих тонах с золотой вышивкой и символикой империи теперь испачканы кровью. Эполеты с драгоценными камнями слегка повреждены, но все еще блестят в свете факелов.
— Перстень с печаткой отсутствует — возможно, потерян в бою, но кольцо на  месте.
— Массивный меч на поясе покрыт кровью, рукоять слегка поцарапана, но он все еще крепко сжат.
—Высокие сапоги из черной кожи, обычно идеально отполированные, теперь в крови и грязи.
Я растворилась среди них, и что можно сказать обо мне? 
Летиция смотрит на Авиву с удивлением и подозрением:
— Авива... Как ты нашла меня? Тогда на кухне ты сказала, что опасно... Почему ты здесь?

Авива растерянная и печальная:
— Я была в зале все это время.

Гудфрид стал ещё более хмур  — Она была в зале... Все это время. Значит, демон... — Скрестив руки.

Кайл же не меняясь в лице, все еще весело предположил:
— Демон. Значит он нам помог.
Гудфрид яростно, вскинув руки:
— Ты совсем из ума выжил?!

Кабинет Императора был просторным и величественным. Высокие потолки, украшенные резными деревянными панелями, создавали ощущение простора, а стены были покрыты богатыми гобеленами с символикой империи. На массивном дубовом столе в беспорядке лежали карты и документы, словно их только что бросили в спешке. Окна, широкие и высокие, были распахнуты, и свет, льющийся из них, заполнял комнату, создавая мягкие тени на полу.

Кайл, как всегда, первым бросился в действие. Он торопливо зажигал свечи, расставленные на массивных подсвечниках, чтобы добавить света в комнату. Его движения были резкими, но точными, словно он делал это сотни раз.

— Авива, закрой шторы, - бросил он через плечо, не отрываясь от своей задачи.

Авива, не говоря ни слова, подошла к окнам и начала закрывать тяжёлые бархатные шторы. Её движения были плавными и грациозными, несмотря на напряжение, которое читалось в её позе.

Я, чувствуя усталость, опустилась на диван, обитый тёмно-бордовым бархатом. Его мягкость была приятной, но я не могла расслабиться - слишком много произошло за последние часы.

Гудфрид, стоявший рядом, смотрел на Кайла с явным недовольством.
— Ты тут демонов призывать собрался? — его голос звучал резко, почти как удар меча. — Чёрт ты, Кайл!

Кайл, не оборачиваясь, усмехнулся:
— Не лысый. Волосы видишь? Завидуй. Всему свое время.

Он к чему-то готовится ?
Как я рада их видеть живыми.
Асмодея рук дело нашествие монстров?
Что за игра? Кто "она"?
Он способна приказывать самому Асмодею?
Он выглядел, как человек, тогда я не знаю почему поняла что он демон.
В старых книгах. он другой.
(У него три головы: одна из них - человеческая, две принадлежат животным (овце и быку).

Человеческое лицо имеет острые зубы и уши.

Изо рта он может извергать пламя.

Шея похожа на драконью, есть крылья.

Ноги описывают как крупные лапы, схожие с птичьими.

Есть хвост, который покрыт чешуей.

Асмодей способен принимать любой из трех обликов.)
Может я ошибаюсь. Так было написанно про него в книгах.

А что делает Кайл ? Я не знаю.
Ритуал или что, он загадка
После Гудфрида похорон, он исчез на полгода. Возвратился с сединой в висках, хотя ему как мне казалось, едва исполнилось двадцать, и языком, отнятым то ли скорбью, то ли ядом. В церкви святой Элигии он часами стоял перед статуей Скорбящей Матери, пока монахини не начали шептаться, что он вымаливает не прощение, а ответы. Его болезнь началась с кашля — лепестки роз, окровавленные, падали из горла на церковные плиты. Говорят, в последнюю ночь он рисовал на стенах своей комнаты углем: переплетение оленей и змей, а под ними - цифры из придворных учетных книг. Сошёл с ума?
Сокол Кайла, умер через день после хозяина. Птицу нашли в клетке с переломанными крыльями, словно она билась о прутья, пытаясь дотянуться до хозяина?
Гудфрид погиб на охоте. Говорят, его нашли в чаще, пробитого клыками вепря, но я никогда не видела ни тела, обезображенного грязью и кровью, ни похорон, где рыдали бы вдовы и звучали погребальные роги. Для меня он просто исчез, как тень на закате, оставив после себя шепот слухов: «Не смог удержать лук», «Споткнулся о корень», «Слишком самоуверен». Я носила траур из воображаемого крепа — плакала в подушку, рвала на себе платья, пока пальцы не немели от ткани, а в горле не оставалось слез. Но скорбь без могилы — это дым без огня. Она разъедала душу, не давая закрыть глаза.

Саянж... Его лицо — маска из морозного мрамора. Даже когда принесли весть о Гудфриде, он лишь стиснул резную рукоять кинжала на поясе, будто выжимая из металла невысказанную боль. Глаза – два осколка льда – не дрогнули. Он никогда не говорил о смерти, не позволял мне спрашивать. Его скорбь была тихой, как снег, падающий на лезвие меча. Но Авива, шептала другое: «Он пел, дитя. Перед балом, когда твоя мать надевала платья с жемчужными росами. Его смех звенел, как колокольчики на сбруе коней, а лютня в его руках плакала от счастья». Я пыталась представить: его пальцы, теперь всегда сжатые в кулаки, перебирают струны; голос, хриплый от молчания, поет баллады о луне и вине. Не верю. Теперь его песни - это скрип пергамента под печатями, его танцы - шаги по коврам с гербами, где каждый узор - петля из шипов.

Иногда, пробираясь в запретную западную башню, я находила следы их прошлого: лютню с порванными струнами, запылившуюся под парчовым покрывалом; миниатюру на стене, где чьи-то руки стерли краску до дерева. Нет портретов. Нет ее лица. Только в зеркале, когда я щурилась, мне чудились ее черты - изгиб бровей, ямочка на щеке. Саянж уничтожил всё, даже память. Или пытался.

Но я помню иное. Раньше... Его руки, поднимающие меня на седло, запах кожи и мяты от его плаща. Он учил меня читать звезды: «Вот Олень - беги за ним, и он приведет к весне». А потом - стена. В день, когда мне он мне подарил кинжал он сказал («Ты больше не ребенок»), он отстранился, как будто я стала чужим стражем у его трона. Его смех умер с ней. А я осталась меж двух бездн: между призраком матери, чье имя стало табу, и отцом, который хоронил себя заживо.
Я хочу, чтобы он встал из своего гроба. Чтобы каменная плита, которая придавила его имя, раскололась, как скорлупа, и он вышел - не как тень, не как призрак, а живой. Чтобы его глаза, всегда такие холодные, снова загорелись, как угли в камине, когда он смотрел на неё. Чтобы он пришёл с новой лютней, не той, что пылится в башне, а другой - из тёмного дерева, с резьбой в виде крыльев, чтобы струны звенели, как слёзы, падающие на стекло.

Я хочу, чтобы он запел. Чтобы его голос, который я никогда не слышала, наполнил эти пустые залы, разогнал тишину, что висит здесь, как саван. Чтобы он пел о ней - о маме, о её смехе, о том, как она кружилась в танце, а он смотрел на неё, как на солнце, которое нельзя удержать. Чтобы в его песне была жизнь, а не смерть. Чтобы она была о нас - о том, что мы потеряли, и о том, что ещё можно вернуть.

Я хочу, чтобы он обнял меня. Чтобы его руки, всегда такие жёсткие, такие далёкие, обвили меня, как тогда, когда я была маленькой и боялась грозы. Чтобы я почувствовала его запах - не пыли и чернил, а кожи, мяты и дыма, как раньше. Чтобы он не отпускал. Чтобы он держал меня так крепко, как будто боится, что я исчезну, как она. Чтобы он сказал: «Прости». Чтобы он сказал: «Я здесь».

Я хочу, чтобы он ожил. Не для себя. Не для замка. Для меня. Чтобы я могла смотреть на него и видеть не ледяную статую, а человека, который умел смеяться, танцевать, петь. Чтобы я могла понять, почему он стал таким. Чтобы я могла простить его. Чтобы он мог простить себя.

Но больше всего я хочу, чтобы он знал, что я помню. Помню, как он поднимал меня на руки, чтобы я могла дотянуться до звёзд. Помню, как он шептал: «Ты - моя девочка». Помню, как он был счастлив. И я хочу, чтобы он знал, что это счастье не умерло. Оно здесь, во мне. И я готова отдать его ему, если он только вернётся».

Летиция закрыла глаза, и мир вокруг неё растворился. Вместо кабинета она оказалась на "площади казней". Холодный ветер гнал по небу серые тучи, а толпа, собравшаяся вокруг эшафота, гудела, как рой разъярённых ос.

Она увидела себя - закутанную в плащ. Её рука была в руке отца, но его лицо было каменным, без эмоций.

На эшафоте стояла Авива. Её руки были связаны за спиной, а лицо - бледным, но спокойным. Она смотрела в толпу, и её глаза встретились с глазами Летиции.

- Прости, маленькая, - прошептала Авива, но её слова донеслись до Летиции, как крик.

Затем появилась Астерия. Она вырвалась из толпы, её платье было в грязи, а волосы растрёпаны. Она бросилась к эшафоту, крича:
- Она пыталась убить и меня! Она предательница!

Летиция почувствовала, как её сердце сжалось. Она помнила этот день. Помнила, как... кричала, как её голос дрожал от ярости и страха.

- Авива... - прошептала она, но Астерия не слышала.

Саяжан поднял руку, и толпа затихла.
- Авива, обвинённая убийстве Императрицы, приговаривается к смерти.

Летиция хотела закричать, хотела остановить это, но её голос застрял в горле. Она видела, как Авива улыбнулась - не страху, а освобождению.

- Я сделала это для тебя, Летиция, - сказала Авива, прежде чем палач опустил меч.

Кровь брызнула на доски, и Летиция почувствовала, как мир вокруг неё рушится. Она упала на колени, её тело сотрясали рыдания.

*Ле-ти-ци-я*

Император, до этого момента молчавший, вдруг упал на пол рядом со мной. Его доспехи громко загремели, нарушая тишину комнаты. Он выглядел бледным, почти прозрачным, и его дыхание было прерывистым. А глаза выглядят как Ирнимит, с яркими синими прожилками и пятнами, которые неравномерно распространены в вишнёво-серой радужке глаза. И закрылись.
( Ирнимит. Яшмовидная горная порода с яркими синими прожилками и пятнами, которые неравномерно распространены в вишнёво-серой, серовато-оранжевой или голубовато-серой основной массе камня.)