Нас связал грех

«За все те синяки, что я нанёс, за все слёзы...

За всё то, что я натворил, за все эти годы!

Да, за все те искры, что я затоптал ногами,

За все те идеальные моменты, что я пропустил.

Я буду хорошим, я буду хорошим,

Я полюблю этот мир, как и должен»

Jaymes Young - Iʼll be good

До чего свежо дышалось после грозы!

Анна с детства боялась небесного гнева и в эту ночь дрожала под одеялом, как олененок под кустом, всякий раз, когда гром сотрясал стены монастыря. Но стоило буре закончиться, а тучам рассеяться, как девушку буквально потянуло в сад, и она позволила себе эту маленькую вольность - прогуляться среди цветущих розовых кустов и ярких клумб за полчаса до подъема, нарушая распорядок дня.

Монахиню успокаивало знание, что она была не одинока в своих маленьких нарушениях. Например, сестра Клара тайком таскала себе еду, когда работала на кухне, сестра Саманта прятала у себя в келье какой-то развлекательный светский журнал. Кто-то опаздывал, кто-то по ночам бегал в гости в подружкину келью... в общем, Анна была не единственным нарушителем правил среди молодых монахинь.

Пробиваясь сквозь освободившиеся от воды тучи, искрилось солнце в каплях на потрепанных цветах и листве. Анна с наслаждением вдыхала аромат свежести, всем своим телом впитывала красоту природы. Ей всегда казалось, что Бог ближе к душе не в церквях - хотя и там, безусловно, витает его дух, - а здесь, в этой яркой сочной зелени, в пении птиц, в пестром танце бабочек и в жужжании мошкары.

Сад был её любимым местом в обители. Когда Анна только стала монахиней, она имела неосторожность попросить, чтобы ей поручили уход за цветами. Просьба эта старшим монахиням почему-то не понравилась, и Анну отправили чинить одежду и помогать на кухне в свободное от шитья время. Сестра Эдит, будто предвидя недовольство девушки, пояснила, что Анне выпал уникальный шанс научиться смирению и послушанию. Ну кто бы сомневался.

Сбросив обувь, монахиня принялась бродить по мокрой траве и жирной черной земле. Рыжие волосы от влажности закрутились в мелкие кудряшки: еще одна вольность, которую она себе позволила - выйти на прогулку без тесного чепца монахини.

А, может, ей потом исповедаться отцу Франциску в том, что нарушила режим и самовольно бродила по саду, пока все спят? С тех пор, как он появился в монастыре, девушка ни разу с ним толком не заговорила. Небольшая исповедь - чем не предлог? Впрочем, чтобы получить прощение, нужно было искренне покаяться и пообещать больше так не делать. Анна же не жалела о своих редких прогулках, да и прекращать их она не собиралась. Интересно, хватит ли проницательности отцу Франциску, чтобы ее раскусить?

Не слишком пристойные мысли сестры прервал высокий силуэт, чернеющий на фоне благоухающего сада.

Анна встала, как вкопанная, завороженная одним его видом. До чего он был бледен и худ! Только сейчас она смогла поближе его разглядеть: кожа болезненного серого оттенка, волосы тусклые, под глазами чернеют мрачные тени. Отец Франциск замер прямо посреди тропинки, светлые глаза напряженно вглядывались куда-то в пустоту.

Да, Господь действительно решил пошутить над ними, послав после толстенького отца Флинна и престарелого отца Павла молодого статного священника. Сегодня впервые Анна взглянула на него открыто, смогла очертить взглядом каждую линию его бледного лица.

И вдруг он обернулся. Пронзил её льдисто-серыми глазами, так, будто с самого начала знал, что она здесь.

Вздрогнув, монахиня обомлела. Вот и все, попалась она с поличным, да еще кому - отцу Франциску! Лучше бы это была Матушка, та хотя бы была предсказуема и немного пообвыклась с выходками Анны. А Франциск... Девушке довелось слышать, как строг он бывал к некоторым монахиням, и ей вовсе не хотелось испытать все это на себе!

Оставалась одна надежда - на то, что священник не запомнил ни имени её, ни лица. Опустив взгляд, монахиня сорвалась с места и бросилась бежать обратно в свою келью.

«Ну что за выходка, Анна ОʼДаун? - корила себя девушка через бешеный стук сердца. - Куда ты побежала, как маленькая девочка?»

Только примчавшись в свою келью, девушка вдруг поняла: а обувь-то так и осталась валяться на тропинке! К комнате преступницы вели жирные следы мокрой черной земли.

***

Тем же утром отец Франциск с невозмутимым видом читал проповедь в церкви.

- Людям кажется, что тело несовершенно и полно соблазнов, - говорил он, обращаясь к монахиням, - однако оно, несомненно, служит большой цели для человеческой души. Оно как обувь для босой ноги...

Анна вздрогнула, метнула взгляд на священника и тут же стыдливо опустила голубые глаза долу.

- ... позволяет душе свободно путешествовать по миру, созданному Господом, и познавать его величие.

Он специально. Ну конечно, он специально! Пунцовая, как спелая редиска, Анна готова была провалиться сквозь землю, на самые глубинные круги ада, лишь бы не слушать эту речь.

- Наверное, моя речь покажется вам слишком образной, - продолжил отец Франциск, - но... Некоторое время назад Господь действительно послал мне на пути пару женских туфель. Во французском нет этого выражения, но, думаю, здесь все с ним знакомы. «Побывать в чьих-то туфлях» - то есть, испытать его судьбу на себе. Возможно, Господь с присущим ему чувством юмора хотел намекнуть, чтобы я лучше понял вас, женщин, чтобы сдружиться и помочь вам очистить души от невзгод и печалей.

Воображение тут же нарисовало Анне высокого серьёзного священника в её маленьких сандаликах. С волосатыми ногами, торчащими крупными пальцами, в общем, всё как полагается. Не удержавшись, девушка хихикнула.

Ближайшие монахини с недоумением и даже негодованием шикнули на неё. Анна кашлянула в кулак, безуспешно пытаясь подавить улыбку.

- А я хочу напомнить вам, как важно неукоснительно соблюдать правила, даже если никто, кроме вас, не знает, что вы их нарушаете, - казалось, голос Франциска стал чуть строже. - Господь знает. Да, миряне живут куда свободнее, чем монахи и монахини, но их мир - другой, сложный и опасный.

Анна прислушалась, затаив дыхание. Что-то в груди болезненно сжалось.

- Вам же подарена возможность прожить счастливую жизнь в тишине и безопасности, вдали от мирских забот, посвятив себя Господу и слушая его в тишине монастырских келий. В блаженном уединении. И всё же, чтобы услышать его голос отчётливо, недостаточно просто выбрать тихое место, именно поэтому мы смиряем себя, живём в аскетизме и строгости. Чтобы, наконец, ощутить нашими закованными в смертные тела душами то, что мечтает ощутить каждый человек. Тёплое отеческое касание. Его касание.

Анна не сразу заметила, что заворожённо уставилась на священника во все глаза. От его слов, таких точных, таких правильных, перехватило дыхание, причём, судя по восторженным взглядам остальных монахинь, не у неё одной.

И сразу почему-то захотелось раскрыться Франциску, довериться. Анной овладела странная уверенность, что он всё поймёт. Выслушает, не осудит. Будто его устами говорит сам Господь. Хм... в каком-то смысле, так оно и было...

А раскрыться священнику придётся в любом случае. Ведь обувь девушка себе так и не вернула.

***

Что ж... возможно, она погорячилась.

Прошло два дня, прежде чем Анна убедила себя достоять в очереди к исповедальне до конца и поговорить с Франциском о своём недавнем промахе.

«Какая же ты всё-таки трусиха», - вздохнула про себя девушка, нервно покусывая уже успевшую припухнуть губу.

Отец Франциск был странным - по рассказам тех, кто успел с ним пообщаться. То строгим, то мягким, то холодным, то даже немножко тёплым. Больших усилий стоило не пуститься наутёк, тем более, что сердце так бешено колотилось в груди от волнения. Всё равно они узнают. В монастыре, если долго не исповедуешься и не причащаешься, станут задавать вопросы. И лучше бы Анне этих вопросов избежать.

Пришлось долго топтаться около исповедальни, ожидая, пока очередь рассосётся. Ногам было жарко - в отсутствие летних сандалий ей пришлось надеть обувь на следующий сезон в надежде, что никто этого не заметит.

Глубокий вдох. Пахло деревом, ладаном и лаком.

Анна вошла внутрь кабины и встала коленями на низкую скамью. Взволнованно покосилась на решётчатое окно, за которым сидел отец Франциск, по-прежнему бледный и уставший, похожий на мраморное изваяние.

- Слава Иисусу Христу, - сбивчиво пробормотала монахиня.

- Во веки веков, - кивнул священник.

От волнения Анна едва не перекрестилась другой рукой, понадеявшись, что Франциск ничего не заметил. Тот в свою очередь осенил её ответным Крестным знамением и в воцарившейся тишине стал терпеливо ждать, пока девушка подготовится и успокоится. Лишь затем он произнёс:

- Слушаю, дитя моё.

Анна вздрогнула. Моргнула. Это ведь был их первый разговор, а она даже не знала, с чего начать. Все слова раскаяния и извинения вылетели из головы, будто стаю птиц спугнули выстрелом из ружья.

- М... мои с-сандалии у вас, да?..

Священник усмехнулся.

- Я знал, что нарушительница найдётся.

Сердце Анны ёкнуло и забилось быстрее, щёки стремительно покраснели.

- Я... знаю, что не должна была нарушать порядок... Я просто совсем недавно дала обеты, а раньше было не так строго...

- И всё же это нарушение, - напомнил Франциск, шелестя чётками за тонкой стенкой. - Жизнь монахини, особенно в первые годы, - это жизнь в строгости и смирении, дитя моё.

Анна нетерпеливо вздохнула, нервно заламывая пальцы.

- Мне хотелось погулять в саду в одиночестве, пока там никого нет. Кому от этого плохо? Я всего лишь на пять минут...

И почему она сейчас чувствовала себя такой виноватой? Раньше ведь даже не думала раскаиваться в таких незначительных проступках.

- Дело не в этом, - сквозь узорчатую решётку послышался отчётливый вздох. - Жизнь в монастыре не будет такой, как в миру. Если не научиться жить в этой аскезе, не научиться довольствоваться малым, ты всегда будешь страдать от того, как мало доступно монахине. Это грустная жизнь, разве не так?

Анна обречённо повесила голову. Ну, право же, чего она хотела? Тихой спокойной жизни вдалеке от опасного мира? Всё хорошее нужно выстрадать, заслужить, в её случае платой за желаемое были обеты, правила и аскеза.

- Потом, когда привыкнешь, будет гораздо проще, - подбодрил девушку священник. - Ты... тебя что-то гложет?

«Гложет, что постоянно приходится смирять себя. Гложет, что я здесь будто чужая. Что не по призванию. Что обманываю всех вокруг и себя в первую очередь, что смогу...»

- Нет, - отстранённо ответила девушка, задавив в себе порыв выговориться. Какая же она всё-таки трусиха! - Вы правы, отец Франциск. Я готова понести наказание за нарушение.

Поймав на себе усталый взгляд серых глаз священника, Анна вздрогнула.

- Ты искренне раскаиваешься? - спросил он негромко.

Монахиня постаралась прислушаться к себе. Даже сейчас, когда она, казалось бы, согласилась со словами Франциска, что-то глубоко внутри неё упрямо твердило: «Нет».

- Я... не знаю, честно, - растерянно пробормотала Анна.

- Без осознания никакая епитимья тебя не очистит. За сандалиями можешь зайти ко мне в келью после ужина.

Голос священника звучал отстранённо и как-то... разочарованно?

- Я всё же надеюсь, что ты придёшь к раскаянию. Ступай, если больше ничего не хочешь мне сказать.

***

Жилище монастырского священника располагалось в отдалении от остальных келий. Снаружи - скромный одноэтажный домик на краю злополучного сада, а внутри - Анна там ещё не была.

Как ей и велели, она пришла сюда после ужина, когда монахиням выделялось два часа свободного времени до вечерних молитв. Девушке было ужасно стыдно перед Франциском: её не оставляло противное чувство, будто она не оправдала его ожиданий. Хотя какие могут быть ожидания, если они знакомы всего ничего?

Ладно, она всего лишь пришла вернуть свою обувь, а не на очередную исповедь. Может, Франциск даже не пригласит её внутрь, а просто вынесет сандалии на улицу. Поздороваться, забрать и уйти. Делов-то!

С этими мыслями Анна робко постучалась в дверь, прислушиваясь к звукам внутри дома.

Что-то скрипнуло. Шаги раздались с запозданием, но через пару мгновений тяжелая дверь распахнулась, и на монахиню с высоты своего роста странно посмотрел Франциск. Он выглядел как-то по-домашнему, несмотря на всё ту же строгую чёрную сутану. Светло-русые волосы, кажется, чуть растрепались, и туфли, всегда начищенные до блеска, сейчас сменили шлёпанцы.

Мгновение Франциск как будто не понимал, что происходит, а затем расслабился, губы тронула вежливая улыбка.

- А. Ты, наверное, за обувью.

Анна вздрогнула и отступила на пару шагов назад. Поспешно опустила взгляд, вспомнив, что неприлично так бесцеремонно пялиться на священнослужителя. А носки у него без дырок, между прочим.

- Да, - пробормотала девушка. - Я... вы говорили зайти после ужина.

- Проходи, я сейчас их вынесу, - Франциск жестом пригласил Анну внутрь и сам шагнул в глубину приёмной комнаты. - Только... Прости, я ещё не выучил все имена. Ты, кажется...

- Анна, - кротко ответила монахиня и опасливо шагнула внутрь.

Приёмная комната казалась небольшой, немного мрачной и аккуратной. Она умещала в себе камин, сейчас холодный и забытый, напротив которого стояли овальный кофейный стол со следами грубого ошкуривания и два видавших виды гостевых диванчика цвета пыли. Напротив входа в стене располагалось окно, дававшее комнате большую часть света, и прямо под ним умостилось множество картонных коробок с какими-то вещами. Наверное, новый хозяин жилища ещё не успел разобрать все свои пожитки.

Франциск прошёл за диван и вытащил из одной из таких коробок пару сандалий. Задумчиво повертел их в руках и протянул монахине.

- Приятно познакомиться, Анна.

Девушка снова вздрогнула от звука своего имени. Несмело забрала обувь из бледных холодных ладоней священника. Вот ведь странное у них знакомство вышло.

- Спасибо, отец Франциск. И... мне тоже приятно. Только... наверное, я произвела на вас дурное впечатление.

- Моё впечатление не имеет значения, - покачал тот головой. - Главное, чтобы ты, как и другие девушки здесь, нашла свой путь к Господу, верно?

- Да... верно...

Анна чувствовала себя неловко. Стояла, словно фонарный столб, посреди комнаты, жалко прижимая обувь к груди. Что сказать, не знала, только чувствовала себя по-прежнему ужасно виноватой. Хотя не похоже было, чтобы священник на неё злился.

- А вы, отец Франциск... почему гуляли в саду так рано? - вдруг ляпнула монахиня, прежде чем даже подумать успела.

Мужчина нахмурился. Отвёл глаза в сторону, как будто ему вдруг стали интересны чёрные остатки сажи на стенках камина.

- Я молился, - негромко ответил он, наконец.

- Вам, наверное, можно выходить так рано, да? - не подумав, спросила девушка, вдруг обидевшись на здешние правила. Одним можно, а другим нельзя. Всегда так.

И тут же спохватилась.

- Простите, что спросила... я... не подумала, - буркнула Анна.

- Ты, скорее всего, решила, что это несправедливо, - подметил Франциск, лукаво прищурившись.

Щёки монахини вспыхнули, пальцы взволнованно сжали сандалии.

- Это неправильно - так думать. Мне не следует... обижаться. Я ведь дала обеты вполне осознанно.

Священник чуть наклонился и слабо улыбнулся.

- Скажи, тебе было бы проще держать свои обеты, если бы я отказался от прогулок в саду? По крайней мере, до тех пор, пока твоя душа успокоится.

Анна озадаченно уставилась на священника.

- Ой... что вы... разве я вправе просить о таком?

- Не ты просишь - я предлагаю. Так что? Это поможет?

Анна молчала, какое-то время обдумывая его слова, а затем отрицательно покачала головой.

- Я... я не знаю. Сейчас мне всё кажется таким глупым. Мой проступок, мои прихоти, мои обиды. Всё это так мелочно. И... мне не хочется, чтобы из-за меня вы себя ограничивали. Это будет эгоистично. Недостойно монахини.

Франциск тоже ответил не сразу.

- У тебя чуткое сердце, Анна. Это очень хорошо, я уверен, что Господь видит его и очень тебя ценит. Что ж, я не буду настаивать. Но если тебе понадобится помощь, всегда можешь о ней попросить.

Губы девушки сначала дёрнулись в улыбке, а затем скривились. О нет, не хватало в очередной раз поддаться гордыне!

- Вы очень добры, отец Франциск, - тихо ответила Анна, опустив голову и сверля глазами серые носки священника. - Господь преподнёс нам настоящий подарок, направив вас в наш монастырь.

Тот смущённо кашлянул и глянул на часы над камином.

- Мне нужно готовиться к службе.

Девушка спохватилась, снова заливаясь краской.

- Ой... да, конечно! Не буду вас отвлекать! Простите. Я ведь всего лишь за вещами пришла, а вместо этого разболталась.

- Всё хорошо, - успокоил её Франциск, проходя к двери и открывая её. - Не беспокойся так много обо всём.

Легко было сказать!

Анна пискнула на прощание что-то невнятное и выбежала на улицу, не смея больше надоедать вежливому священнику.

Закрывая за монахиней дверь, Франциск почувствовал облегчение. Что-то уже начало у него получаться, хотя он думал, что в женском монастыре ему придется гораздо труднее. Правда, это было только началом. Ему ещё предстояло совладать с сильными и порывистыми чувствами своих подопечных, направить их в правильное русло, поддержать. Ведь это такой сложный возраст.

В восемнадцать она была ещё златовласым ангелом...

Сердце кольнуло.

Возраст, когда всё может очень резко перемениться - вот с чем ему придется столкнуться здесь. После уже стойкие в своей вере монахини не будут нуждаться в такой поддержке и контроле. А пока он должен быть с ними не слишком строг, не слишком мягок.

Что ж. Цель: постепенно заработать доверие монахинь и матери-настоятельницы и вернуть жизнь в мирное русло.

А пока написать епископу о своих первых успехах.

***

Сказал, что у неё чуткое сердце.

Анна зажмурилась, силясь унять бешеный стук в груди. Перехватила сандалии локтем и прижала прохладные пальцы к горящим щекам.

Наверное, это было неправильно. Наверное, ей нельзя было испытывать радость от этих слов. Все эти чувства - от лукавого, призваны сбить её с истинного пути.

И тепло, зародившееся в груди и разливающееся сладкой патокой по всему телу, тоже. От лукавого.