Глава четвертая: Внеслужебное задание
Ранним утром из ворот городской тюрьмы выехал открытый автомобиль. Впереди сидел шофер, сзади — Шилов и два чекиста по обе стороны от него. Скованные наручниками руки лежали на коленях. Егор безучастным взглядом смотрел прямо перед собой, потом закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Сопровождали его два молодых паренька в гимнастерках и кожаных фуражках. Лица их были неприступны — парни преисполнены сознания собственного значения.
У железнодорожного переезда машина остановилась. Шлагбаум закрыт. Пыхтя и отдуваясь, маленький паровозик пытался преодолеть пологую, но длинную гору. Он тянул груженный лесом состав. Шилов разлепил ресницы, увидел состав, уныло ползущий в гору, и снова закрыл глаза. Лицо его было спокойным, словно маска уснувшего человека.
— Мне нужно выйти, — тихо сказал он, не открывая глаз.
— Куда это? — поинтересовался чекист.
— По нужде.
— Ты что, раньше не мог?
— Раньше не хотел, — так же равнодушно ответил Шилов.
— Не положено, терпи! — отрезал чекист.
Паровоз продолжал штурмовать подъем.
— Не могу терпеть, — снова нарушил молчание Шилов.
— А чего я могу сделать? — вскипел чекист.
Наконец паровозик вполз на вершину горы и пошел вниз, убыстряя скорость. Тяжелые вагоны торопились за ним. Открыли шлагбаум. Медленно двинулись телеги. Обгоняя их, запылила машина. Опять узкие улочки, заросшие лопухами и крапивой заборы, частые повороты. Ближе к центру пошли каменные дома, мощенные булыжником мостовые.
— Костя, останови! — вдруг сказал Шилов.
Шофер, пожилой красноармеец, машинально нажал на тормозную педаль и виновато оглянулся на одного из чекистов. Голос Шилова он знал давно.
— Не позорьте меня, ребята. Я правда больше терпеть не могу, — медленно сказал Шилов. — Проводи, Алешин.
— Ладно, пойдем! — огрызнулся Алешин. Из-под фуражки у него выбивался пшеничного цвета чуб.
Они вылезли из машины. Шилов огляделся и пошел по улице, Алешин — за ним.
— Ты куда? — спросил он, когда они прошли уже метров двадцать.
— Ну не на улице же я буду, — ответил Шилов, прибавляя шагу. Он резко побежал вперед и нырнул в темную каменную подворотню.
— Стой! — крикнул Алешин, выхватывая из кобуры наган.
Как только чекист появился в освещенном квадрате подворотни, Шилов выбросил вперед сцепленные наручниками руки, подавшись всем корпусом. Алешин с налету наткнулся на кулак. Удар пришелся в челюсть. Чекист охнул и упал на спину. Шилов навалился на него, быстро нащупал в кармане ключи, открыл наручники. Потом выдернул из руки Алешина револьвер.
— Ты меня, Алешин, прости, — тихо сказал он. — У меня другого выхода нет... Меня завтра могут убить, а мне еще правду узнать надо.
Второй чекист, сидевший в машине, видел, как Алешин и Шилов скрылись за поворотом улочки. Он заволновался, посмотрел на шофера, потом открыл дверцу, вылез и быстро пошел вперед. Когда послышались на улице торопливые шаги второго чекиста, Шилов уже пересек небольшой захламленный двор, потом подтянулся на трухлявом заборе, спрыгнул по другую сторону и побежал.
***
— Нет, мне все же спросить охота, кому и зачем понадобилось вести Шилова в губком? — Кунгуров со злостью смотрел в спину Сарычева. — Да еще сопровождали его два юнца, в ЧК без году неделя.
— Я приказал привезти Шилова в губком, — спокойно отозвался Сарычев. Он стоял спиной к столу, смотрел в распахнутое окно. — Хотел поговорить с ним в последний раз.
Кунгуров посмотрел на Забелина, потом — на Никодимова. Забелин чуть усмехнулся, продолжая ковырять, спичкой в мундштуке. Никодимов погладил седые усы, проговорил глуховатым голосом:
— Чудно все это. Даже странно слушать. До каких же пор, товарищи, будет у нас процветать классовая близорукость, до каких пор ушами хлопать будем? А? Кто мне скажет?
— Василий Антонович его, как родного брата, защищал! — горячился Кунгуров.
— Ну и что? — Сарычев резко повернулся, прищурившись, посмотрел на Кунгурова. — Ты абсолютно уверен, что Шилов — враг?
— Погодите, товарищ Сарычев, — вмешался Никодимов. — Уж извиняйте темноту мою. Ежели человек не виноват, он из тюрьмы драпать не станет, потому как бояться ему нечего. Я правильно понимаю, товарищи?
— Правильно, — отозвался Забелин. — Хотя и невиновный из тюрьмы может убежать.
— Зачем? — спросил Никодимов.
— Чтоб самому доказать свою невиновность, — проговорил Сарычев.
— Ну, знаете... Ежели так каждый из тюрьмы шастать будет, — Никодимов развел руками, — это что ж тогда получится?
— Все это выглядит, мягко говоря, странно! — жестко проговорил Кунгуров.
— Мне бы хотелось, — Сарычев медленно подошел к нему, — чтобы ты хоть на минуту оказался в его шкуре.
— Это зачем же мне оказываться в шкуре предателя? — с вызовом спросил Кунгуров.
— Стоп, товарищи! — Забелин поднял вверх руки. — Руганью тут не поможешь. Давайте мозговать, как быть дальше.
-- А, кстати, - спросил Никодимов, - где особый уполномоченный? Почему он не явился на заседание?
-- Он выехал по важному делу в Ростов. – ответил Сарычев, - Сказал, что будет через дня два, а мы пока занимались бандой.
-- Ну, дела! – развел руками Забелин, - Это что же, товарищ Прайм уезжает на два дня, а мы должны расхлебывать всю эту кашу?
-- Придется! – мрачно сказал Кунгуров.
-- А если этот самый Центурион Прайм, - спросил Никодимов, - и есть тот самый предатель? То что тогда?
Но все присутствующие сразу же отвергли этот шизофреничный бред: репутация Центуриона, как командира Красной Армии и сотрудника ВЧК, одного из лучших, была хорошо известна по всей стране. И чтобы он предал ради каких-то жалких 500 тысяч – это звучало не просто глупо, но и дико. Однако ничего другого не оставалось, кроме как самим пытаться найти Шилова и золото.
***
Собрание на станции Кедровка затянулось до глубокого вечера. Ванюкин сидел в президиуме, рядом с ним еще несколько человек, работники станции. Женщина в красной косынке выступала перед собравшимися.
— За два субботника, товарищи, все можно сделать! — закончила она. Последние слова потонули в гуле одобрения.
Ванюкин посмотрел на свои карманные часы, лежавшие перед ним на столе.
— Ну что ж, — громко сказал он, — предложение правильное, за него и голосовать не надо. А теперь время позднее, товарищи. Собрание полагаю закрытым.
И все сразу зашумели, задвигали стульями, толкаясь, стали пробираться к выходу. Вскоре помещение опустело. Ванюкин остался один. Он распахнул окно. На улице уже совсем стемнело, и прохладный, свежий ветерок ворвался в душное, прокуренное помещение. Ванюкин, задумавшись, стоял у окна, и вдруг какая-то сила отбросила его назад; стул, перевернувшись, рухнул на пол.
И еще через мгновение Ванюкин стоял, прижавшись к стене, и холодное дуло револьвера больно давило ему в подбородок, а холодное дуло браунинга давило на его лоб.
-- Ку-ку, гнида! – сказал Центурион, упираясь Ванюкину в лоб пистолетом, в то время как Шилов давил ему в подбородок наганом.
— Ну, вот и мы, — тихо сказал Шилов, и по выражению его лица Ванюкин понял, что тот застрелит его, стоит только шевельнуться.
— Ты меня помнишь? — так же тихо и даже ласково спросил Шилов и слегка надавил дулом револьвера Ванюкину на подбородок.
Начальник станции едва стоял, лицо его мертвенно побледнело, на лбу выступила испарина. Он сказал:
— Помню...
— Ты-то все, гад, помнишь. Не то, что я, — губы Шилова дрогнули в усмешке. — Что, а? Помнишь?
— Помню... — повторил Ванюкин, и казалось, от охватившего его ужаса он теряет сознание.
— Вот сейчас и расскажешь. — Центурион слегка надавил дулом на лоб. — Расскажешь?
— Да, господин Прайм, расскажу...
— Вот и хорошо.
Шилов взял свободной рукой начальника станции за лацканы мундира и, все так же держа наготове наган, втолкнул Ванюкина в соседнюю комнату. За ним вошел Центурион, плотно прикрыв за собой дверь.
-- Рассказывайте, господин Ванюкин! – сказал он.
***
В лунном свете чернели искореженные, торчащие вверх фермы взорванного моста. Они подошли к самому краю.
— Вот тут... — Ванюкин показал рукой вниз, туда, где в кромешной черноте бесшумно несла свои воды Березянка.
Шилов стоял, засунув руки в карманы своей кожанки, потом повернулся к Ванюкину.
— Раздевайся! — приказал он.
— Зачем? — Ванюкин отступил на шаг, испуганно моргая глазами.
Черные тени легли на лицо Шилова, подчеркивая скулы и крутой подбородок, и от этого оно внушало Ванюкину еще больший страх.
— Я тебе не верю, — сказал Шилов.
— Ей-богу, не вру! — Ванюкин несколько раз мелко перекрестился. — Я... я и плавать-то не умею, господин Шилов. Ей-богу, не вру...
Тогда Шилов вынул из брюк тонкий сыромятный ремень, подошел к Ванюкину.
— Руки за голову! — приказал он.
Ванюкин торопливо вскинул вверх руки. Шилов туго стянул ремнем кисти рук начальника станции, привязал его к ферме моста.
-- Постой тут, козленочек! – сказал ему Центурион.
Потом Центурион и Шилов спустились по откосу к реке, разделись и вошли в теплую черную воду. Доплыв до середины реки, они посмотрели на мост, как бы примериваясь, при этом Центурион кивнул Шилову, и они нырнули. Некоторое время их не было видно, затем над водой показалась голова, за ним другая:
-- Ну как? – спросил Центурион.
-- Ни черта не видно! – ответил Шилов.
-- Давай еще! – сказал Центурион, они отдышались и нырнули снова.
Ванюкин с тоской смотрел вниз. Через минуту Шилов и Центурион вынырнули:
— Нашел... — проговорил Шилов.
-- Надо убедиться! – сказал Центурион, и они нырнули в третий раз. Когда Шилов и Центурион вышли на берег, в руке у Шилова была разбухшая от воды кожаная фуражка со звездочкой.
Они оделись, опять подошли к краю берега. Вода захлестывала сапоги. Они долго стояли, хмуро глядя перед собой. Потом Шилов произнес глухо:
— Все, что у меня есть на свете, ребята, революция! Никогда Егор Шилов не был предателем революции. Это я вам Лениным клянусь! — Голос Шилова дрогнул, он запнулся и умолк. Центурион же произнес:
-- Я клянусь вам, ребята: я найду этого мерзавца, который убил вас, и притащу его в Новороссийск вместе с золотом, живого или мертвого!
Потом они круто повернулись и быстро пошли на мост. Ванюкин широко раскрытыми глазами следил, как возникшие из темноты фигуры Шилова и Центуриона быстро приближались к нему. Шилов и Центурион подошли вплотную к Ванюкину, ощутив на лице его горячее дыхание.
— Кто... Кто ребят убил? Кто все это придумал? — еле сдерживая душившую его ярость, спросил Шилов.
Начальник станции дернулся, залепетал торопливо:
— Господин Шилов, господин Шилов, это не я... Ей-богу! Я ж вам не вру. Не я все это придумал. Я его даже в лицо не знаю, только по телефону, ей-богу! Те пятеро. Те его в лицо знали. Не я...
-- Не я, не я...- передразнил Центурион, - Все у тебя «не я», зануда! А того раненного красноармейца колчаковцам кто выдал?! Падаль!
Глаза Ванюкина расширились от ужаса:
-- Как?! – пробормотал он, - Вы и это знаете?!
-- А ты что думал? – презрительно фыркнул Центурион, - В ЧК ведь не дураки сидят, да и свидетели еще остались! Вот на этом-то тебя и подцепили, сволочь!
-- О боже... - пробормотал Ванюкин.
— Где они? — Шилов пристально смотрел Ванюкину в глаза.
— Не знаю теперь. — Ванюкин всхлипывал и заикался. — В банде, должно быть, если живы... Банда ведь налетела. Мы ж не думали. Лемке, Турчин, Лебедев. Они того и в лицо знают, и по фамилии.
Шилов отошел в сторону, присел на обломок парапета, устало опустил голову. По лицу Ванюкина и по тону, каким тот говорил, Шилов понимал, что начальник станции не врет.
— Стрелку ты переводил? — спросил Центурион.
— Я... — пролепетал Ванюкин еле слышно.
— Сволочь! — еще раз сказал Центурион и надолго замолчал.
— Господин Шилов, господин Прайм, — решился заговорить Ванюкин, — двадцать верст отсюда в станице Дарьино вчера людей из банды есаула видели. Харчи грабили. Может, и сам где рядом? — Ванюкин говорил вкрадчиво и тихо.
— Откуда знаешь?
— Обходчик говорил.
Шилов встал:
— Пошли.
— Куда?
— На станцию! — Шилов сделал несколько шагов по мосту, обернулся: — Ну, что стоишь?
— Господин Шилов... Вы же меня привязать изволили, — виновато отозвался из темноты Ванюкин.
Центурион чуть не рассмеялся.
***
— Новороссийск. Губком. Сарычеву, — диктовал Центурион.
Потный, измученный страхом, Ванюкин отстукивал текст на телеграфном аппарате. Шилов и Центурион стояли за его спиной, Шилов засунул сжатые кулаки в карманы кожанки.
— До нападения на поезд банды есаула Брылова золото было похищено пятью членами подпольного контрреволюционного центра «Свободная Россия» в полутора верстах от станции Кедровка. Убитые дорогие товарищи находятся в вагоне, сброшенном в Березянку со взорванного моста. Скорее всего, один из главарей центра окопался в ЧК и губкоме. Для выяснения обстоятельств и для возвращения украденного золото я и Егор отправляемся на тайное внеслужебное задание. Смерть контрреволюционной гидре. Прайм, Шилов.
Шилов тяжело опустился в кресло, вытянул ноги в мокрых сапогах. Ванюкин кончил передавать, вытер рукавом лоб, понуро опустил голову.
— Что, Ванюкин, жить охота? — после недолгого молчания спросил Центурион.
Ванюкин молча кивнул и еще ниже опустил голову.
— Слушай меня, как отца родного, гнида! — Голос Центуриона стал жестким и злым. — Если в ЧК есть враг, то после этой депеши он тебя шлепнет, понял?
Ванюкин опять молча кивнул и поднял голову. Губы его тряслись, в глазах стояли слезы.
— Завтра здесь наши будут, поднимут вагон. Возьмут и тебя! Мой тебе совет — пойди и покайся. Расскажи все, что вы со мной делали. Слышишь? Я ведь про тебя в депеше не упомянул. Это тебе шанс будет, последний, понял?
Ванюкин снова кивнул.
— Если ты этого не сделаешь, я тебя из-под земли достану и покараю, понял?
Ванюкин с готовностью закивал, губы его тряслись, он не мог выговорить и слова. Шилов и Центурион молча поднялись и вышли, без стука прикрыв за собой дверь. Ванюкин обессиленно опустился на стул и заплакал.
— О господи-и, погиб!.. — бормотал он, всхлипывая. — Господи!
Потом вдруг вскочил, начал лихорадочно застегивать мундир, схватил со стола фуражку и бросился вон из комнаты.
* * *
Справа тянулась глухая стена гор, слева — холмистая, с темными пятнами кустарника, степь, а потом начинались горы, лесистые, с синими и белыми потеками снега и льда. За горами — Грузия. У подножия холмов петляла дорога, вытоптанная гуртами скота.
Восемь всадников, выбравшись из степи, поскакали по этой дороге. Впереди — есаул Брылов. Взошло жаркое, слепящее солнце, стояла безветренная тишина. Рядом с есаулом ехали двое казаков с погонами полусотников на плечах. За ними — матрос в тельняшке, перетянутый патронными лентами, двое молодых мордастых парней: один — в меховой безрукавке, надетой прямо на голое тело, другой — в бекеше и длиннополом халате с газырями, перехваченном в талии кушаком. Лицо круглое, скуластое с бородой, задубевшее от солнца и ветра, глаза карие. Есаул обернулся к нему:
— Другой дороги нету, Тургай?
— Нету, — коротко ответил чеченец.
— С обозом на перевале застрять можем, — осторожно заметил пожилой полусотник.
— Прорвемся, — с небрежной улыбкой ответил есаул.
— Эх, ваши слова да в уши господу, — вздохнул пожилой полусотник.
— Напоследок еще пару станций выпотрошить можно, — подал голос второй полусотник.
Неожиданно вдалеке на дороге показался человек. Он вырос словно из-под земли и теперь стоял, раздвинув ноги, поджидая всадников.
Есаул придержал коня. На груди у матроса в тельняшке болтался большой полевой бинокль. Матрос поднес его глазам, некоторое время смотрел, потом тихо выругался:
— Комиссар, бисова душа. — Матрос снял с плеча винтовку.
— Погоди, — остановил его есаул. — Может, он не один...
Матрос снова приставил к глазам бинокль, пробормотал:
— Нема никого.
Человек продолжал неподвижно стоять на дороге. Можно было различить черную фуражку со звездочкой. Эту фуражку Шилов достал со дна реки Березянки. Чечен и парень в меховой безрукавке спешились, нырнули с дороги в кусты. Поводья своих лошадей они передали бандитам, ехавшим сзади.
— Тихо берите, — предупредил пожилой полусотник.
— Какого черта он стоит? — проговорил Брылов.
Они медленно ехали по дороге. Палило солнце. Лошади взмахивали головами, лениво переступали с ноги на ногу, в тишине позвякивала конская сбруя. Матрос в тельняшке снова поднес бинокль к глазам. Дорога и склоны холмов были пустынны.
— Нема никого.
— От Тургая и Гришки не уйдет, — усмехнулся пожилой полусотник.
Они остановились, ждали. Вскоре, с поднятыми руками, пугливо оглядываясь, вышли на дорогу чеченец Тургай и мордастый парень в безрукавке. Вслед за ними, держа винтовку наперевес, показался Центурион, за ним Шилов. На Центурионе был мундир деникинского поручика. Центурион что-то сказал чеченцу, и тот обернулся. Центурион протянул ему винтовку. Чеченец помедлил, неуверенно взял ее. А Шилов и Центурион подняли вверх руки и пошли впереди бандитов.
— Фью-ить! — присвистнул есаул и засмеялся.
Егор и Центурион остановились в нескольких метрах от всадников и опустили руки. Под глазом парня в безрукавке лиловел огромный синяк, а у чеченца была заметна ссадина на скуле и из разбитой губы сочилась кровь.
— Разбаловал ты их, есаул, — сказал Шилов, через силу улыбнувшись. — Совсем мышей не ловят.
— Кто такой? — резко спросил Брылов.
— Шилов моя фамилия. Егор Шилов, станицы Благовещенской.
— Федор Шилов, сотник, не родственником доводится? — вдруг спросил пожилой полусотник.
— Родной брат, царствие ему небесное, — ответил Егор.
Пожилой полусотник подъехал к есаулу, нагнулся и что-то зашептал ему. Брылов с интересом смотрел на Шилова, спросил насмешливо:
— В ЧК служишь?
— Служил.
-- А твой дружок кто?
Центурион в ответ щелкнул каблуками и приложил два пальца к фуражке:
-- Поручик Карцев, господин есаул! – доложил он, - Помощник господина Шилова!
-- Ну и чем же ты ему помогаешь? – насмешливо спросил есаул.
-- А это уже мои дела, есаул. – ответил Егор.
— Ко мне зачем? Только врать не стоит!
— Нас там к расстрелу приговорили. – ответил Центурион.
— За что? — Есаул направил коня прямо на Центуриона. Он не тронулся с места. Оскаленная конская морда моталась прямо перед его лицом.
— За дело приговорили, — ответил он. — У нас зря к расстрелу не приговаривают.
— У меня, думаешь, лучше будет? — так же зло и звонко спросил Брылов.
— Нам теперь все равно, — нахмурился Шилов.
— А на что вы мне нужны? — спросил есаул, хотя подумал, что именно такие ребята ему и нужны. Эх, ему бы сотни три таких ребят, сколько дел натворить можно было бы! И в Турцию уйти не с пустым карманом.
— Не нужны — дальше пойдем, — ответил Шилов.
— Если отпущу, — сказал есаул.
— Если отпустишь, — согласился Шилов и вдруг спокойно вместе с Центурионом двинулся сквозь скопление всадников, и бандиты, не, ожидавшие этого, сторонили лошадей.
Прищурившись, Брылов смотрел, как Шилов и Центурион уходят по дороге, и еще раз подумал: «Эх, сотни бы три таких казачков...»
— А ну, верни их! — приказал он, глянув на парня в меховой безрукавке.
Тот пришпорил коня и, помахивая над головой нагайкой, поскакал. Шилов и Центурион продолжали спокойно идти. Вот всадник поравнялся с ними, взмахнул нагайкой, но ударить не посмел — прямо ему в грудь смотрели дула наганов.
— Не балуй, — сказал Шилов и поманил парня пальцем: — Нагнись-ка...
— Чево? — Удивленный парень перегнулся через седло.
-- Да ничаво! – ответил Центурион.
Шилов мгновенно схватил его за руку, резко рванул на себя, и бандит, вылетев из седла, тяжело ударился о дорогу. Шилов одним махом взлетел в седло. Есаул от удовольствия покрутил головой и вновь засмеялся.
— Я ж говорю, мышей не ловят! — весело крикнул Шилов есаулу.
Бандит поднялся, шатаясь точно пьяный, сдернул с плеча винтовку.
— Не балуй, — спокойно остановил его Центурион. – Ну-ка, дай сюда! – и в одну минуту выхватил винтовку у бандита, тот накинулся на него, но Центурион одним броском через колено уложил его на землю.
-- Кончай валять дурака, - сказал Центурион, вешая винтовку на плечо, - А пушки – детям не игрушки. Вставай и не дури.
Бандит поднялся, злобно глядя на Центуриона, который стоял перед ним, и на Шилова, сидящего на лошади. Одной рукой он натягивал повод, в другой держал наган.
— Весь в брата, царствие ему небесное, — довольным голосом проговорил пожилой полусотник.
Потом Шилов, Центурион и есаул ехали впереди, негромко разговаривали. Бандит в меховой безрукавке сидел на одной лошади с Тургаем.
— А если по правде, зачем ко мне пожаловали? — спрашивал есаул.
— Твои ребята шестнадцатого поезд грабанули? — в свою очередь спросил Шилов.
— Ну?
— В этом поезде вещички наши кой-какие были.
— И дорогие вещички? — В голосе Брылова послышалась усмешка.
— Дорогие...
— Что такое, не пойму? — покачал головой Брылов, но голос его был по-прежнему веселым. — Офицерик тут на днях ко мне прибился, тоже что-то рыщет, нюхает.
— Как его фамилия? — быстро спросил Шилов.
— Ротмистр Лемке. Знакомы, что ли?
— Да нет, знакомиться не пришлось, — равнодушно ответил Шилов.
-- Вроде бы слышал о таком, - сказал Центурион, - Был один такой офицерик у Каппеля, палач, мать его! Сколько людей загубил - непонятно зачем! Баб убивал с ребятишками, женщин насиловал, мужиков сжигал. Мясник, короче говоря! Ему бы у черта за котлами смотреть да грешников жарить, а он на этой земле людей губит. Не человек, а дьявол. А зачем он тебе?
— Не верю я ему. — Брылов скользнул по Центуриону внимательным взглядом. — Впрочем, и вам тоже. — Он погрозил Шилову и Центуриону нагайкой и пришпорил коня.
-- Чувства взаимны, есаул! – ответил Центурион, пришпоривая своего коня.
Когда они въехали в расположение банды, Шилов отстал от есаула, спрыгнул с коня, протянул повод бандиту в безрукавке.
— Держи.
Тот взял повод, злобно посмотрел на Шилова.
— И гляди, на старших не замахивайся! — улыбнувшись, предупредил его Шилов и не спеша зашагал вместе с Центурионом через кустарник туда, где виднелись подводы. Шли и осматривались по сторонам. Прошли мимо спящих на еловых и кедровых лапниках бандитов, мимо коновязи, где были привязаны лошади. Вот подъехали еще четверо бандитов, спешились. За плечом у одного был заброшен объемистый мешок, и оттуда раздавалось поросячье хрюканье. У шалаша сидел казак и бруском точил шашку. Скребущие сердце звуки далеко разносились в сухом, хвойном воздухе.
Центурион с Шиловым дошли до реки, поглядели, как бандиты поили расседланных лошадей, и повернули обратно. Центурион увидел Лемке и сразу узнал его. Ротмистр направлялся к избушке, где жил есаул. Центурион кивнул Шилову, они встали за ствол сосны и, когда Лемке проходил мимо, резко выбросили вперед руки с наганами. Дула уперлись в спину.
— Спокойно иди вперед, господин ротмистр, — тихо проговорил Шилов.
Он оглянулся по сторонам — вокруг никого не было. Ротмистр стоял неподвижно, дуло нагана упиралось ему в спину.
— Иди вперед, — повторил Шилов.
Лемке медленно двинулся, Шилов и Центурион — за ним. Они шли все дальше и дальше в глубь тайги. Наконец заросли совсем скрыли их из виду. Шилов еще раз посмотрел по сторонам и тихо скомандовал:
— Стой.
Лемке стоял секунду неподвижно, потом повернулся.
— Признаешь? — спросил Шилов.
— Признаю! — В углу рта Лемке промелькнула усмешка.
И тогда Шилов неожиданно и коротко, с чугунной силой ударил его в челюсть. Лемке мешком осел на землю. Егор схватил его за грудки, рывком поднял на ноги и снова ударил. Ротмистр повалился, но Егор не дал ему упасть, подхватил и ударил опять. Лемке лежал, а Шилов присел на землю рядом, тяжело дышал, облизывая разбитые в кровь костяшки пальцев правой руки. Наконец ротмистр тяжело застонал, приподнялся и сел, наклонив голову и обхватив лицо руками.
— Это я тебе не за себя, — глухо проговорил Егор. — Это за моих погибших товарищей...
— Х-хам, — с трудом выговорил Лемке и сплюнул.
-- Но – но! – предупредил Центурион, - Полегче с выражениями, ротмистр, иначе мы можем и вас прибить почем зря.
— Где остальные? — спросил Шилов и, подождав, повторил: — Дружки твои где?
— Погибли. Когда банда на поезд напала, — медленно произнося слова, ответил Лемке. Скула быстро опухала, из рассеченной губы сочилась кровь.
— Вы думали, так легко из Шилова предателя революции сделать? — усмехнувшись, проговорил Центурион. — Думали, раз-два — и дело в шляпе? Врете, браточки! Мы вас, гадов белопогонных, с семнадцатого года били и до самой смерти бить будем.
— Х-хамлюга. — Ротмистр раскачивался и держался обеими руками за челюсть. — Жалко, тогда твоего дружка не пристукнули.
Тут Центурион ударил Лемке в солнечное сплетение. Ротмистр согнулся от боли.
-- Говорил же, полегче с выражениями! – презрительно бросил Центурион.
Пару минут спустя Лемке отдышался.
— Где золото? — после паузы спросил Егор.
— Не знаю... — простонал Лемке и опять сплюнул. — Где-то здесь, в банде...
— В ЧК ваш человек окопался?
Лемке отнял руку от скулы, вытер с ладони кровь, ответил более внятно:
— Окопался... Ну и что?
— Как фамилия?
Лемке молчал.
— Быстрее соображай! — поторопил его Шилов.
— Пшел прочь, хам! — окончательно придя в себя, ответил Лемке.
— А ты кто? — спросил Шилов.
— А я человек, — ответил Лемке и поднялся.
Шилов резко, словно распрямившаяся пружина, вскочил и снова, будто молотом, ударил ротмистра. Тот рухнул плашмя.
-- Ну и дурак! – сплюнул Центурион. – Ты такой же человек, как из шакала собака!
Шилов присел рядом с Лемке на корточки, спросил негромко:
— Так как фамилия?
— Х-хам!.. — снова выругался Лемке.
Центурион на сей раз ударил его в челюсть. Лемке от удара выплюнул сломанный зуб.
-- Послушайте, ротмистр, - сказал ему Центурион, - если вы не смените тон, то я вас прибью на месте! Мне все равно, знаете вы вашего человека, не знаете – мы его все равно найдем, как и золото. А что касается вас, то вы нам нужны лишь для допроса. Не будете отвечать – пристукнем на месте, и даже Брылову будет на вас наплевать.
— Есаул про золото знает? — спросил Шилов.
— Нет.
— А если узнает? Что он с тобой сделает?
— А если он узнает, что ты из ЧК пришел? — в свою очередь с улыбкой спросил Лемке. — За золотом?
-- Америку открыл! – фыркнул Центурион, - Брылов и так уже о нас все знает!
— А если я сам ему скажу про пятьсот тыщ, что он с тобой сделает? — улыбнулся Шилов. — Про нас он уже знает. У меня ведь брат сотником был. Мне верят. А тебе? Белопогонников теперь даже бандиты не уважают. Вышли вы из доверия, господин ротмистр. Докатились, «Союз» русского народа хренов!
Ротмистр с трудом поднялся. Шилов продолжал сидеть на корточках, глядя на него снизу вверх. Распухшая губа перекосила лицо ротмистра, светлые, навыкате, глаза смотрели зло и твердо.
— Про барона Врангеля слышал? — спросил Лемке. — Про Галиполийские поля слышал? Про генерала Кутепова слышал?
— Уа-ха-ха! – зевнул Центурион, - Старье! Это все там, ротмистр, за кордоном. Там вы водку хлещете и свою Россию вспоминаете. А у нас новая Россия, Советская. Ты про Первую Конную Буденного слышал? Про Красную Армию слышал? Как мы вашего Шкуро и Мамонтова трепали, слышал? Как мы вас из-под Одессы вышвырнули, слышал? То-то, ротмистр! Только барону Врангелю и атаману Семенову не с руки, жила тонка! У нас, ротмистр, Ленин! А у вас кто? У нас, ротмистр, марксизм! А у вас?
— А у нас правда. Российская правда, — ответил Лемке. — Вам, хамам, эту правду не понять.
-- Не правда у вас, ротмистр, - сказал Центурион, - а кривда! Была ваша Россия – и где она теперь? Одни только слова – а правды ни на грош!
— Пристрелю я тебя, ротмистр, — спокойно пообещал Шилов, доставая из-за пазухи наган.
— Нет... — Лемке усмехнулся распухшими губами и покачал головой. — Тебе нужна фамилия нашего человека в ЧК? Фамилию эту знаю теперь только я. И тебе никогда не скажу.
-- Не спешите с выводами, ротмистр, – ответил Центурион, - а теперь идите, у нас много дел.
Лемке повернулся и неторопливо пошел. Шилов молча смотрел ему вслед, поигрывая наганом, хмурился.
Ротмистр, отойдя на несколько шагов, вдруг обернулся, послышался его голос, полный издевки:
— Ну что ж вы? Стреляйте!
Шилов продолжал сидеть. Медленно спрятал наган за пазуху. Центурион лишь отвернулся в сторону.
— Боитесь? — усмехнулся Лемке. — Золото найду, тогда и фамилию узнаешь, может быть. Других шансов нет!
- Сначала его найдем мы. – сказал Центурион.
***
— Вы не заикайтесь, гражданин Ванюкин, вы по порядку излагайте, — говорил Кунгуров, глядя на стоящего перед ним Ванюкина. Тот бледнел, то и дело облизывал пересохшие губы.
— Старайтесь все вспомнить до мелочей, для нас это очень важно, да и для вас, я полагаю.
— Вместо Шилова подложили убитого обходчика. И потом его, то есть товарища, виноват, господина Шилова, усыпили и доставили ко мне на станцию, где он и пробыл в беспамятстве два дня. Я ему уколы опиума делал. — Ванюкин опустил голову, и последние слова прозвучали еле слышно.
— Что, что? — переспросил Сарычев, стоявший у окна. Он подошел к столу и сел рядом с Кунгуровым.
— Уколы опиума делал. Приказали, — так же тихо повторил Ванюкин.
— Продолжайте, гражданин Ванюкин, — попросил Кунгуров и со вздохом погладил свою круглую, бритую голову.
— Вся операция была разработана одним из руководителей центра, — продолжил Ванюкин. — Он где-то здесь. У вас. — И Ванюкин затравленно огляделся по сторонам, хотя в комнате, кроме Сарычева и Кунгурова, никого не было.
— Вы в лицо его знаете? — спросил Кунгуров. — Приметы какие-нибудь. Фамилию?
— Нет. Его знали только те пять человек, все бывшие офицеры. А я человек подневольный, меня запугали. Приказы я получал по телефону.
— Других людей из подпольного центра вы знаете? — продолжал спрашивать Кунгуров. — Здесь, в городе?
— Н-нет... — замотал головой Ванюкин, взгляд его маленьких, хитроватых глаз метался с Кунгурова на Сарычева и обратно.
Дверь в комнату отворилась, и показался Забелин. Он увидел стоящего перед столом Ванюкина и остановился на пороге.
— Зачем вызывал? — проговорил он, обращаясь к Кунгурову.
— Зайди позже, — ответил Кунгуров.
— Ладно. — Сарычев с Кунгуровым заметили: Забелин, закрывая дверь, еще раз внимательно посмотрел на Ванюкина.
— Когда к вам заходили Шилов и Центурион? — выждав время, спросил, Кунгуров.
— Прошлой ночью. Я им показал, куда вагон упал.
— Где они сейчас?
— Искать банду есаула ушли, — ответил Ванюкин и добавил: — Кажется. Я сам давно хотел прийти и чистосердечно...
— Хватит пока, — перебил его Сарычев. — Пусть уведут!
— Глухов! — крикнул Кунгуров.
В комнате появился красноармеец. Кунгуров жестом показал ему, что Ванюкина нужно увести.
***
Как искать золото, Шилов и сам толком не знал. Он бродил по лагерю банды, останавливался то у одного, то у другого шалаша, слушал бессвязные обрывки разговоров.
— Говорят, соловейковские ребята с повинной в чека пришли.
— Ну?
— Вот и ну! Всех помиловали, окромя атамана.
— Они тебя помилуют, так помилуют — устанешь кувыркаться.
Шилов остановился у телег, стоявших на поляне; растопыренные оглобли торчали в разные стороны. Время от времени он оглядывался по сторонам и не замечал, что за ним наблюдает казачок Гринька. Егор перешел ко второй телеге, оглядел. Где-то совсем рядом рубили дрова, коротко перезванивались топоры. Шилов остановился посреди поляны, сдвинул фуражку на затылок, покусывая травинку.
***
Рано утром Сарычев выступал на митинге. Во дворе казармы неровными шеренгами стояли спешившиеся красноармейцы и держали под уздцы лошадей. Островерхие буденовки, скатки шинелей, винтовки за спинами. Сарычев стоял на тачанке и размахивал крепко сжатым кулаком. Его сутулая, худая фигура в потертом пиджаке, с шарфом, обмотанным вокруг шеи, выглядела чужой и нелепой среди густой зелени гимнастерок и шинелей.
— Банды недобитой белой сволочи еще терзают наш советский Кавказ! Но даже это отребье теперь понимает, что возврата к старому не будет и быть не может! У Советской власти есть верный и грозный защитник — славная Красная Армия! Эта слава родилась в битвах с контрреволюционной гидрой под Петроградом и Царицыном, под Перекопом и Волочаевкой! Она пронеслась по необъятной нашей Родине от Варшавы до Владивостока! Берегите эту славу, дорогие товарищи красноармейцы! Множьте ее! Да здравствует наша пролетарская революция! Да здравствует свобода и братство трудового народа по всей земле!
Сарычев выпрыгнул из тачанки. Стоявший рядом Забелин поднял руку, протяжно скомандовал:
— По коня-а-а-м!..
Красноармейцы стали взбираться на лошадей. Никодимов, тоже в гимнастерке, с маузером на боку, подвел свою лошадь к какому-то пареньку.
— Подержи ее, сынок, — ласково попросил он. — А то мне уж годов-то много. Падать-то тяжело... Да и чего-то в поясницу вступило. — Паренек взял под уздцы лошадь Никодимова, тот вставил ногу в стремя и с трудом, охая, взобрался в седло.
Красноармейцы построились, медленно стали выезжать из ворот.
— Ну, ты как, Семен Игнатьевич? — Сарычев улыбнулся проезжающему мимо Никодимову.
— Скрипим помаленьку! — ответил Никодимов. Он приосанился, расправил седые усы, толкнул лошадь каблуками в бок, но тут же чуть не упал, едва успел ухватиться за переднюю луку седла. Сарычев засмеялся.
В ворота казармы въехал открытый автомобиль. Из него вышел Кунгуров, шагнул к тачанке, у которой стоял Сарычев. Лязгая подковами о брусчатку мостовой, через ворота казарм вытекал на улицу поток конников. Сарычев повернулся к Кунгурову. В двух шагах от них стоял Забелин, смотрел на конников.
— Я только что из ЧК, — сказал Кунгуров. — Ночью в камере был убит Ванюкин.
— Что ты сказал? — тихо спросил Сарычев.
— Ночью в камере был задушен Ванюкин, — повторил Кунгуров. — Связной подпольного центра.
— Ну, знаешь! — только и смог проговорить Сарычев.
Кунгуров не ответил, что-то искал, выворачивая карманы.
— Ты чего? — спросил его Сарычев.
— Да мундштук где-то посеял, черт подери! — раздраженно ответил Кунгуров.
Двор казармы опустел. Последняя четверка кавалеристов выскочила за ворота.
— О Ванюкине знали только два человека, — глядя в глаза Сарычеву, проговорил Кунгуров. — Ты понимаешь это, Василий Антонович? Ты и я.
— Мне бы надо остаться, — проговорил Никодимов.
— Обойдемся без тебя! — перебил Сарычев. — Как можно быстрее ликвидируйте банду. И помни — там золото, пятьсот тысяч народных денег.
— Будьте спокойны, товарищ Сарычев, — ответил Никодимов и погладил свои седые усы. — Исполним все в аккурате.
— Не понимаю, — проговорил Кунгуров. — Про Ванюкина знали только ты и я. Страшновато как-то.
Сарычев и Кунгуров остались стоять во дворе казармы. Неподалеку от них постукивал мотор машины.
— Ты всю ночь дома был? — спросил Сарычев.
— Дежурил в ЧК.
— Никуда не ходил?
Кунгуров посмотрел на Сарычева:
— Случилось что-нибудь?
— Да. Поехали. — И Сарычев направился к машине.
— Куда?
— В ЧК.
***
Сарычев некоторое время молча сидел на табурете, низко опустив голову. Угрюмое лицо его совсем осунулось, и без того сутулая фигура казалась сгорбленной. Врач осматривал лежавший на топчане труп. Кроме врача и Сарычева, в камере было еще несколько человек, среди них Забелин и начальник охраны Лужин — невысокого роста, плотный, с круглым добрым лицом. Сарычев, повернувшись к Лужину боком, слушал, как тот, растерянно моргая глазами, сбивчиво рассказывал. Потом умолк на полуслове.
— Ну? — глухо спросил Сарычев после паузы.
— Да я не знаю, что и думать, Василий Антонович, — опять заговорил Лужин, и в голосе его послышались жалобные нотки. — Один раз только из караулки отлучился на минутку, за кипятком сбегал. — Лужин растерянно обвел глазами присутствующих. — Камеры у нас запертые. Чужих никого не было, только свои...
— Кто? — спросил Сарычев, не поворачивая головы.
— Я заходил, — спокойно сказал Кунгуров. — Часа в два ночи заходил, интересовался...
— Да, — обрадовался Лужин, — Товарищ Кунгуров заходил.
С того момента, как Кунгуров заговорил, Сарычев не спускал с него глаз.
— Потом ребята спекулянтов привели, — продолжал Лужин. — С допроса уголовника из девятой камеры Волин привел. — Лужин ткнул в сторону молодого чекиста, стоявшего у дверей. Тот согласно кивнул. — Никодимова видел... Потом товарищ Забелин был.
— Ладно, — перебил Лужина Сарычев. — Иди, будь у себя. Вызову.
Лужин, виновато улыбаясь, вышел из камеры. Врач, закончив осматривать труп, накрыл его серым одеялом.
— Ну что? — спросил Сарычев и устало посмотрел на Христофора Матвеевича.
— Убит ночью, часов шесть назад.
Сарычев кивнул двум чекистам, тихо сказал:
— Унесите.
Чекисты положили тело Ванюкина на носилки.
— Сильный удар стилетом в область сердца, — вновь заговорил доктор. Сарычев быстро взглянул на Забелина. — Видимо, когда убийца вошел в камеру, Ванюкин проснулся и вскочил. Убийца кулаком оглушил его. С правой стороны лица — сильный кровоподтек, рассеченная губа, выбито два зуба. Вот пока и все, — тихо закончил доктор.
— Спасибо, — сказал Сарычев.
Проходя мимо Сарычева к двери, доктор протянул ему руку. Сарычев рассеянно хотел пожать ее, но доктор взял его за кисть, нащупал пульс и стал смотреть на часы. Секретарь губкома сначала ничего не понял, а потом раздраженно выдернул руку.
— Бросьте, Христофор Матвеевич! — хмуро сказал Сарычев. — Идите.
Доктор пожал плечами, в дверях обернулся:
— Товарищ Сарычев, с вашим сердцем можно работать только садовником, да и то в своем саду. — Он безнадежно махнул рукой и переступил порог. За ним ушли остальные, кроме Сарычева и Кунгурова. Сарычев продолжал сидеть на табурете, Кунгуров стоял у него за спиной. Потом Сарычев встал и медленно пошел в угол камеры.
— С правой стороны... с правой, — одними губами шептал он и трогал рукой правую щеку. Затем сунул руку в карман и вдруг, круто повернувшись, что-то кинул Кунгурову.
— Лови!
Кунгуров вздрогнул, но мгновенно среагировал и правой рукой поймал спичечный коробок. Изумленно уставился на Сарычева:
— Ты чего, Василий Антонович?
— Ничего! — улыбнулся Сарычев. — А я думал, ты левша.
Кунгуров продолжал некоторое время удивленно смотреть на секретаря, потом неуверенно произнес:
— Может, тебе и правда к врачу зайти, Василий Антонович?
Сарычев не слышал его. Он смотрел в маленькое подслеповатое окошко, выходившее во двор, и о чем-то думал.
Кунгуров медленно вышел, прикрыв за собой железную дверь. Сарычев прошелся по камере, сел на топчан, устало потер виски и вдруг замер, глянув на пол. Около своей ноги он увидел мундштук, желтоватый, из слоновой кости, с затейливой тонкой резьбой. Сарычев медленно наклонился, поднял мундштук и долго рассматривал его. Потом тихо сказал:
— Забелин.