Часть 2
Скачет Волк, несёт княжича – далёко уже от моста умчали, и не видать позади погони: ни Полкана нет, ни Змея Горыныча. Стелется дорога, сквозь поля холмистые, каменистые, вьётся. Тихо кругом, даже слишком.
Тут – раздался свист, засверкали мечи да топоры – встала перед путниками свора тёмная, разбойная. Не было никого, а моргнул Забав – окружён уже. Куда ни прыгнет Волк, всюду перед ним разбойники, не уйти, не убежать.
Заслонила солнце ясное тень чёрная, необъятная – что гора встала, небо подпёрла. То вышел вперёд атаман разбойничий, Одолище Поганое. Тулово у него огромное, будто сена стог, голова на нём лысая, что чан медный, сидит на плечах – шеи не видать. Ухмыляется он пастью широкой, в усы длинные усмехается, да глазками змеиными, маленькими, поглядывает, и горит в них огонь недобрый, душегубный.
Содрогнулся Забав – и хотел бы биться, подороже жизнь свою молодецкую продать, да нечем. А Одолище лапищи свои медвежьи, косматые, тянет: одной рукой Волка схватил, другой – княжича, да и сунул себе за пояс.
***
Ночь стоит, лунный серп горит. Мечется над холмами каменистыми песня пьяная – то пируют в лагере своём разбойники, крепким квасом, ненасытные, упиваются. За частоколом высоким укрылись, как за неприступной препоной, во шатре Одолища собрались, на подушках бархатных расселись, кубками, кувшинами да ендовами драгоценными обставлены, а в них плещется хмель-дурман – колдовской змий.
Во дворе у разбойников – Волк на цепь железную посажен, пасть железом скована, а и княжич сам – тоже на цепи, да не железной, а златой, и не во дворе, во шатре Одолища Поганого, подле него сидит, из кафтана алого вытряхнут, во шелка тонкие одет, а словно и раздет вовсе.
Пируют лиходеи, бочку за бочкой опорожняют, вождя своего славословят, да о добыче спорят, добро чужое, ими награбленное, делят, а Одолище как князь во дворце над ними возвышается, одним глотком сорокаведёрку осушает.
Только слышно вдруг – будто ударил кто снаружи по вратам дубовым. Притихли разбойники, поприслушались. И ещё удар – зашатался частокол, затрещали колья дубовые, в три обхвата толщиною. А на третий удар полетели щепки, затряслась земля, заходило всё вокруг ходуном, и попадали крынки да ендовы, кувшины да кубки – растеклись квасы медяные да ягодные. Встрепенулся княжич, смотрит: влетает в шатёр душный, хмельным жаром скованный, витязь – будто ветра свежего порыв. Вскочили разбойники, выхватили ятаганы да палицы, накинулись на него, да как волны о скалу прибрежную разбились, брызгами разлетелись, наземь осели. Ударом единым меча могучего опрокинул их витязь, встал посреди шатра: роста великого, станом стройный, во червлёную чешую закован, за плечами широкими плащ крылами алыми плещется, на челе венец чеканный, а на венце том — лалы драгоценные кроваво рдеют. Стоит грозный воин, с Одолища Поганого взгляд на княжича переводит, а и княжич, оцепеневши, во все глаза на гостя нежданного глядит. Смотрит на очи янтарные, на лицо белое, на волосы огненные, по плечам могучим разметавшиеся.
Но взревел тут Одолище Поганое:
– Кто таков будешь, что посмел ко мне врываться, мой пир тревожить!?
Взглянул на нечестивого витязь с презрением, свергнул очами гневно, ничего не сказал, толь меч поднял. Вскочил Одолище, схватил бочку квасом полную, подле него стоявшую, да метнул её в своего недруга. Только тот от неё, как от пушинки невесомой отмахнулся, да ещё шагнул вперёд, меча не опуская.
Взревел поганый, заскрипел зубищами, замахал кулачищами, глаза кровищей налились. Выхватил он ятаган огромный, о кости человеческие, им изрубленные, зазубренный, да как прыгнет на витязя. Но готов к тому статный воин неведомый, уклонился, только плащ взмахнул, да опустил меч свой на голову лысую. Засверкали искрами капли кровавые, затрещала кость, только череп крепкий выстоял. Засмеялся Одолище, пуще того замахал ятаганом, только попусту – не нанёс ни удара витязю.
Звенит схватка жестокая, по всему шатру мечется. Как гора на врага Одолище наваливается, силится раздавить, сокрушить врага. Бьётся с ним витязь отважно, мечом метко разит, рубит. Следит за каждым его движением княжич, глаз не отводит, тревожится, сердцем трепещет. И метнулся бы, поспешил помочь, хоть не знает – чем, безоружен ведь, да цепью всё так же скован.
Наконец, видит Забав – задышал тяжело Одолище, свистом хриплым из груди изрезанной воздух вырывается. Берёт верх витязь таинственный, одолевает Поганого.
От удара последнего, могучего, пал на землю атаман разбойничий – содрогнулась земля, будто гора обрушилась. Закрылись навсегда глаза змеиные, сжались зубищи, прикусили язык поганый.
Победил витязь славный врага страшного, подошёл ко княжичу, на колено припал: глядит на перси молочно-белые, едва шелками заморскими прикрытые, на губы алые, на румянец щёк. Но коснулся взгляд янтарный шеи лебединой, заприметил ошейник золотой с цепью скованный, и сверкнула в нём ярость страшная. Протянул ладони, голыми руками разорвал драгоценную проклятущую окову, в сторону её с гневом отбросил, освободил княжича. Тот глядит на спасителя, ни шелохнуться, ни слова молвить не смеет, трепетом объят неясным.
Так глядели бы друг на друга всей ночи остаток, да следующий день, и ещё неведомо сколько, но очнулся витязь от наваждения, поднялся с колен, поднял княжича:
– Здравствуй, славный князя сын свет Забав Миромирович.
Заалело лицо Забава, заплескали ресницы, тихо выдохнул:
– Почём знаешь, будто княжич я?
Отвечает ему витязь ласково:
– Видал я князя Вечор-городского, знаю о трёх сынах его, двух видал, а третьего – не довелось. До сей поры. Хоть и разные вы, и синеют очи твои ярче, и золотятся кудри светом невиданным, а одного золотого гнезда соколы, брат ты братьям своим, и сын отцу – узнаю тебя, светлый княжич.
Смутился Забав, потупил взор:
– Знаешь ты и меня, и отца моего, и братьев, а я не видал тебя ни при дворе княжеском, ни в дружине ратной. Не знаю тебя, а ты спас меня, и тебе я обязан жизнью и свободой своей. Как мне звать тебя, сердцу милого?
Улыбнулся витязь:
– Имя мне – Драгомир, но зови меня, княжич, как сердце тебе повелит.
И стоят они, один перед другим, ближе некуда, вновь молчат, тишину слушают. Высок Драгомир, головой рыжей в купол шатра упирается, рядом с ним Забав, хоть бы даже в шапке был, а всё равно и до плеча не достал бы витязю.
Но опомнился княжич, вспомнил, что одет, словно раздет, заметался по шатру, ищет кафтан свой, и кушак, и шапку с сапожками. А Драгомир всё стоит, улыбается да смотрит.
Сыскал Забав наряд свой, переоделся, в сапожки обулся, сразу лучше себя почувствовал и увереннее. Подошёл сам к витязю, в лицо его взглянул, в очи янтарные, и молвит, сам не ведая от чего и почему на духу всю правду выдавая:
– Спас ты меня, свет Драгомир. Пред тобой в неоплатном долгу, но должен путь я свой продолжать. Должен я сыскать пропажу мою великую, сойтись в битве страшной с врагом. Я о том мечтал от младых ногтей, как пойду по свету, как сыщу подвига великого, о каких в песнях бают. Но сперва должен взять я меч достойный. Только им проложу путь к победе. Велика опасность, и не ведаю, сколь долог путь будет, но отступать не желаю, и не отступлюсь.
Отвечает Драгомир уветливо:
– Это добрый путь, начинанье верное. Я с тобой пойду рука об руку, буду для тебя опорою и подмогой.
Не нашелся чем возразить Забав, да и не желал возражать – сам в душе хотел, чтобы остался с ним витязь пламенный.
Вышли они из палатки вместе, выручили Волка из плена, да стали в путь собираться. Только выяснилось, что нет у Драгомира коня доброго. Удивился княжич: как же оказался здесь славный витязь? Ничего не ответил храбрый воин, только улыбнулся, да сказал, на Волка лукаво глядя:
– Придется Волку могучему понести двоих. Не серчай, серый братец мой, что ноша твоя приумножилась.
Поглядел Волк на двоих молодцев глазами жёлтыми, вздохнул печально, ничего не ответил.
И уже по холмам долгим мчат они втроём, и чувствует княжич на поясе своём – руки сильные, на шее – дыхание горячее. И от этих касаний нежных, распаляющих, в кафтане от жара невтерпёж ему стало. Подставляет он лицо ветерку встречному, свежему, только легче совсем не становится. Пожалел тогда Забав и вспомнил одежды шёлковые, лёгкие, в каких был в шатре у Одолища Поганого. В них бы быть сейчас – самое то ему...
Стрелой летит Волк, остаются позади каменистые холмы, перелетает он через овраги глубокие, кустарником колючим, непролазным, полные, и вступает в лес, да не лес – а чашу страшную, густую, непроглядную. И уже скрывают кроны высокие солнце на небе, и кругом обступают их тени.
Вдруг поднявши голову златокудрую, говорит встревоженный княжич:
– Что мне чудится за диво – песнь доносится из чащи? Будто грудь сжимает цепью, проникая в моё тело...
Оборачивается назад морда Волчья, горят глаза золотые, молвит пасть клыкастая голосом человечьим, глубоким:
– То не диво, и не чудо. Это лес, где нету зверя, над которым птицы не летают. Ветер травы не колышет, не касается деревьев, не качает елей лапы. Это дом кота Баюна, он живёт в чащобы сердце, на железном старом дубе. Его песни – всем погибель.
Испугался забав Волчьих слов, затрепыхалось сердце в груди, чувствует – глубже проникает песнь далёкая, колдовская. Сковывает, пленяет. Вдруг сила чужая прижала его, пригнула к самой волчьей шее – это Драгомир, ни слова не молвив, грудью своей накрыл княжича, навалился на него, ладонями горячими уши заалевшие ему прикрыл.
Так и ехали они, Волк ускорил бег. Ничего не слышит княжич, только видит – мелькает в стороне, меж деревьев, по ветвям спутанным, тень чёрная, лохматая. А у тени той – глаза круглые, словно золото колдовское горящие, и в них стрелки-зрачки тёмные, зоркие.
Бежит Волк, только с каждым взмахом лап могучих всё ближе тень. Не успел моргнуть, уже по пятам мчит, а и вовсе настигает, рядом летит. Скачет дикий кот Баюн, и то лапой своей цепкой огладит Волка по морде, то башкой ушастой боднёт в серый бок. Шатается Волк, но бега не сбавляет, и уже видит Забав совсем близко пасть клыкастую, зубы белые, как мечи острые, но прыгнул Волк, да вдруг из леса выскочил, из тьмы на свет вылетел. Исчезло сразу наваждение, скрылась тень – позади осталась чащоба и кот жуткий.
Остановился Волк на миг, дыхание перевёл, тяжко выдохнул, поглядел назад, на стену лесную, да опять на бег сорвался. Дальше путь-дорога стелется, за собой влечёт вдоль дубравы древней, мимо поля просторного.
Тут на встречу им – бредёт вдохновенный кудесник. Волосы его седые до самой земли опускаются, борода густая всё тело оплела, а в руке у него посох ясеневый. Увидал старик путников встречных, остановился, поклонился до земли. Поклонились ему и Забав с Драгомиром, и Волк голову косматую наклонил. Молвит Забав:
– Скажи мне, кудесник, сыщу ли я долю добрую, или ждёт меня толькое злое лихо?
Отвечает ему мудрый старец:
– Иду я из далёкого Беловодья, из края дивного. Там от первых волос до седой головы постигал я знания тайные... Грядущие годы таятся во мгле, но вижу я, княжич: на пятки судьба наступает тебе, нагонит, и в руки отдастся.
Обрадовался княжич словам туманным кудесника, а Драгомир у него за спиной остался хмур, недобро глянул на старца чудесного. А тот всё глаголет:
– Только говорю тебе, того не жди и не ищи. Лучше поворачивай, да домой воротись. Судьба та – опасная! Неведомо, что тебе она на крылах своих несёт.
Мотнул головой княжич, кудри золотые расплескал:
– Не могу я отступить, отец мой, не проси. Последую вперёд.
Грозен стал лик волхователя, сошлись брови седые:
– Поворачивай!
Тут уже вступил Драгомир:
– Не слушай, княжич, его, себе верен оставайся.
– Поворачивай! – взревел кудесник, но увидал, что не отступит княжич.
Засверкали глаза старца, взмахнул он руками, потряс посохом – поднялся ветер могучий, задул в лицо княжичу, силясь обернуть его вспять, увлечь к отчему дому.
Огромной силы взыграла буря, камни де деревья из земли выворачивает, всё опрокидывает. Только Волк лапищи могучие в землю упёр, держится, держится на спине его и княжич, а за спиной его опора несгибаемая – грудь Драгомирова, в чешую червлёную закованная.
Не отступает кудесник, колдовство своё творит, очами мутными, белёсыми, зыркает. Но сверкнули в ответ очи Драгомировы, янтарные. Протянул витязь руку, поймал дуб мимо пролетавший, ударил им оземь – облетела листва, обломались ветви. И уже не дерево у него в ладони, а дубина могучая. Ухватил он её поудобнее, взвесил, да метнул в небо. Высоко взлетела дубина, о небо расшиблась – громом шумным отозвалось небо. Искры с небосвода посыпались, молния пламенная в землю ударила, под самые ноги кудесника.
Стихла буря, отступил волхователь, глянул в последний раз на княжича, да ушиб оземь посохом – в ворона обратился, взмахнул крылами чёрными, взмыл в небо и был таков. Тяжелым взором проводил кудесника Драгомир, ладонь свою на плечо спутника возложил, и молвил:
– Не верь жрецу воронов...
И вновь мчат они по дороге, оставляя позади края и земли. Сменяются над ними часы и дни, луна и солнце. Вот вокруг уже – степь да степь, и дорога по ней вьётся, в даль убегает. Но встаёт перед ними рать несметная, в кольцо берет железное. Крутится Волк, вертится. Ищет выхода, но кругом только копья щетинятся.
Выступает вперёд конь могучий, серый в яблоках, грива белая. На спине его – седло алое, а седле сидит поляница могучая – степная дева-воительница, рати своей хозяйка бесстрашная. На челе её шишак крылатый, на плечах плащ виссоновый, на груди кольчуга золочёная пылает. Выезжает она, грозно хмурится, глядит на Драгомира насмешливо:
– Здравствуй, витязь доблестный. Вновь в степи своей тебя вижу я. По земле моей ступаешь, да не один, сотоварищи, – взгляд бросает на княжича. – Люб мне спутник твой, заберу его, а ты – проваливай, уползай в своё логово.
Хмурится Драгомир, с Волка спрыгивает, за спиной своей могучей княжича скрывает:
– Бились мы с тобой, Златыгорка, дважды. Был за мной один бой, и один – за тобой остался. А сегодня в третий раз сойдёмся – не отдам тебе княжича.
Смеётся поляница, в лицо хмурое глядя:
– Коли княжич он, то тем более заберу его. Будет он в шатре моём золотом мне прислуживать, слугою и рабом станет мне. Как взгляну на него, так тебя, Драгомирушка, вспомню, над тобою, неразумным, от души посмеюсь.
Но сходит поляница с коня своего, встаёт перед Драгомиром – обнажаются мечи. Сталь поёт, искры сыплются. Тревожно Забаву, сердце у него не на месте – за Драгомира дрожит, кулаки бессильно сжимает, губы алые прикусывает.
До заката длится битва лютая, не сдаются Драгомир со Златыгоркой.
Но сверкает последний солнца луч, с его отблеском ломается меч Драгомиров, от удара поляницы раскалывается. Безоружен встаёт храбрый воин, но врагу его нужен честный бой – честь степная дороже крови вражеской. Отдаёт Златыгорка витязю собственный меч, а сама берёт меч соратника, к ней ближнего.
Кипит сражение под звёздами, сходятся клинки, и опять ни один не может одолеть другого. Все силы свои призывает Драгомир, сыплются удары, но смеётся под ними поляница:
– Я-то думала, меня комарики покусывают, а это витязь пощёлкивает...
Так бьются не час и не два – дольше, и ещё дважды разбивали мечи: сперва Драгомир рассёк Златыгорки меч, а затем и оба меча рассыпались, силы несметной не выдержали.
Смеётся Златыгорка, к Драгомиру подходит, по плечу хлопает:
– Хоть сошлись с тобой, Драгомирушка, вновь ничья у нас. Так пойдём же мы разными дорогами. Забирай себе своего княжича, не нужен мне, пусть с тобою будет.
Кивает Драгомир усталый, пот со лба отирает, венец свой чеканный оправляет, волосы рыжие растрепавшиеся приглаживает.
И уходит рать степная, за храброй поляницей следуя, скрывается за горизонтом, а Драгомир стадится на Волка. И чувствует спиной своей княжич, как приваливается к нему устало витязь, как кладёт голову ему на плечо, и дыхание его жаркое совсем близко – шею обжигает. Дремлет Драгомир, спутника своего обнимая, а Волк мчит вперёд, ровно скачет – тихо просит его Забав осторожнее быть, не будить воина усталого.