Грибная тропа
Побратимы бежали наперегонки так, что даже обогнали Варнека, но тот вовремя наказал снимать лыжи.
- Полно вам две лыжни тропить! Силы бы лучше поберегли. Тут лагерь разобьём.
Варнек, помимо увесистой сумы с припасами, вёз за собой небольшой возок дров, но всё равно старался не уступать двум молодым, которым лишь предстояло стать охотниками.
Лыжи упали на землю, а подростки вместе с Варнеком вытаптывали вокруг снег, дабы развести костёр. Спустя полчаса огонь начал свой безумный танец. Куперт достал из своей сумы уже небольшой котелок: в него накрошили сухих овощей на бульон. Варнек, присев поудобнее, начал рассказ:
- Сегодня, ребята, у вас важный день, - оба слушателя понимали, о чём сейчас пойдёт речь, и, скрывая почтенную радость, навострили уши, - И есть одна, самая последняя история, которую я вам до сих пор не рассказывал, - сам бывалый охотник вовсе не был седовласым, но всякий раз, когда он что-то рассказывал, казалось, что Варнеку в пору заиметь хоть пару морщин. - До сих пор в наших краях ходит сказание о Линике и Лисморне.
Это было в самом начале наших времён. Люди в то время лишь выращивали зелень. Половину сами ели - половину отдавали богам. Жил народ по одному, да не в домах, какие мы сейчас привыкли видеть, а в шалашах. Еле зимы переживали, плодились изредка, но почитали себя счастливыми, так как с ними были Боги.
И так бы оно всё и текло, пока в один прекрасный день не родился Лисморн - человек, что смог заговорить с богом, да не с абы каким, а с Лиником.
Линик, бог-воитель, давно смотрел на людей с жалостью. Пусть они и давали ему и другим богам дары, никому из Высших даром не нужна была та пшеница и те яблоки. Высшие просили то лишь как подаяние - знак верности своим царям; а Линик единственный понимал, что без этих царей жизнь людей станет проще, вот и предложил он тогда Лисморну несметное счастье, что будет крепче и лучше всей нынешней жизни людей. Линик предложил человеку, да и людям в целом, Свободу, - это слово Варнек особенно выделил, - и указал путь. "Съешь, - сказал бог-воитель, - сердца пятерых зверей, которых сам и выберешь, и люди получат своё".
Год наблюдал Лисморн за зверьми. И больше всего приглянулся ему кабан за его заботу о своём потомстве, и за его опрятность, несмотря на грозный внешний вид. И тогда Лисморн взял на берегу моря острый камень, привязал его конопляной верёвкой к палке, и получил копьё. Пришёл к кабану и кричит: "Отдай мне своё сердце". Кабан в ответ лишь рассердился, разбежался, да так его Лисморн на копьё и насадил. Человек съел сердце кабана - и все люди стали заботиться о своих детях, как о самих себе.
Но Лисморн увидел, что люди совсем не могут совладать ни с кем из других семей, тогда-то он и увидел благородного оленя - лесного князя, который ко всем учтив и брежен. Лисморн закол того оленя копьём, съел и его сердце. Тогда все люди начали водить дружбу между семьями, но были и конфликты.
Старшие обижали младших, а старших обижали звери. И тогда Лисморн.., - в очередной раз сказав это имя, Варнек заметил, что его слушатели зазевались, но он всё равно продолжил. - И Лисморн увидел горного орла - гордого и сильного. Но человек не мог летать, как птица, а потому соорудил лук и стрелы, выследил орла и умертвил. После того, как сердце орла было съедено, люди стали такими же сильными и гордыми, и могли дать отпор и зверям и друг другу.
Через год напал на поселение медведь. Люди по одному шли на хищника, но все погибали. И Лисморн вспомнил, как видел стаю воронов, которые все вместе обглодали труп дикой коровы, что была в разы больше. И Лисморн пристрелил ворона и съел его сердце, чтобы люди тоже могли все вместе дать отпор медведю.
И тогда люди начали идти друг на друга войной. Лисморн вспомнил, что говорил ему бог-воитель Линик. Оставалось съесть лишь одно сердце. Долго выбирал человек зверя, достойного остановить войну, и такой нашёлся - Волк, чьи разум и благочестие были до того велики, что волк сам пожертвовал своё сердце, дабы война между людьми остановилась. И после того, как Лисморн увидел, как хороша стала жизнь людей, он умер, передав потомкам своё ремесло.
Смекаете, ребята? Линик, бог-покровитель охотников, дал людям силу и ум из мяса животных. И так люди обрели свободу, так они стали независимы от богов. И так родился первый охотник - Лисморн. Но позже появились и те люди, которые по-прежнему предпочитаю своей свободе преклонение богам. И люди пошли на компромисс - в пяти княжествах своих они перестали убивать по одному из пяти животных, чтобы и боги не гневались, и люди были хоть сколько-то свободны.
Человек - царь леса, царь мира, если очень захочет. Он может совладать как со зверьми, так и с богами, так и с самим собой, но он будет свободным. В этом и есть наш промысел - промысел охотника. И сегодня вы станете одними из нас. К слову, я же говорил, как проходит инициация у охотников?
В ответ послышалось невнятное мычание издали похожее на слова. Варнек давно знал, что такие звуки значат недоумение и стыд, а потому продолжил:
- Итак, малышня. Вы должны мне доказать, что готовы стать хозяевами леса. Прямо сегодня. Грамоту мне уже вручили, - учитель достал из пиры бересту, на которой зияла аккуратная княжеская печать. За такими охотники всегда приходили лично в столицы, дабы получить право увести с княжеских земель пару-тройку туш. Вот только в этот раз в грамоте тушка значилась лишь одна. - Вас двое, - продолжил Варнек, спешно убирая бересту, - стало быть, труднее вдвое будет. Только не бойтесь особо, добро? - обычно, когда хоть кто-то говорил такую фразу, Голг сразу понимал, что бояться есть чего, Куп старался эти мысли обходить. - Вы должны принести мне медвежью лапу.
Из мальчиков тут же посыпались вопросы:
- Как? Медвежью? Зимой? Да откель мы.., - Куперт мигом сомкнул уста, когда заметил, что перебил.
- Поговаривают, не спится в этих краях одному... Людям страхотно. Вот вы и людям дело доброе сделаете, и... В общем, к Рогатому я вас после отведу. Ступайте, мальцы! Я там, за холмом, обожду, - и учитель, дядя и просто добрый друг поднял свои сумки да на лыжи встал.
- Дядя, - крикнул в след Голг, - а коль мы не вернёмся?
Но дядя ничего уже не услышал, лишь Куперт ехидно фыркнул:
- Напрасно раз волков не клич, накличишь дичь - падёшь навзнич.
Метель в здешние зимы издавна страшным страхом была: ни зги не свидать - ни чих услыхать. А нужно было ещё хоть след медвежий найти. Охотники часто поговаривали, что на хищника охотиться - себе яму рыть, но в том и прелесть посвящения была: доказать, что ты достоин гордого охотничьего клинка. Оставалось лишь поверить в это...
Но когда охотники наткнулись на след шириной с целый аршин, всякая вера в себя исчезла. А деваться было некуда: раз ты нашёл медведя, стало быть, и он нашёл тебя. У такой твари не только лапа - и слух и нюх в десять крат лучше.
Голг, по обычаю своему, хотел выследить добычу сверху, да позвал Куперта за собой. Ветка за веткой, медленно, но уверенно Голг шагал на дерево, свесив лыжи на сучке, дабы не провалились. В увесистой шкуре охотник управлялся ничуть не хуже, чем в рубахе, засучив рукава. Но вот Куп такой науке обучен не был. Тяжёлыми и неуклюжими шажками трясущиеся, что осиновый лист, ноги словно делали первые в своей жизни шаги: вечно приходилось на что-то опираться, оглядываться по сторонам...
Голга больше завлек лес, который за полчаса окутала беспросветная мгла. Стоило лишь завидеть недалеко громоздкую спину медведицы, как тотчас раздалось:
- Идёт! - и Куперт от неожиданности оступился.
Лишь раз нога у него угодила не туда, куда было положено - не на ветку, а просто вникуда. И вторая нога отчего-то потянулась следом. Искупавшись с головой в глубоком сугробе, охотник вынырнул, крича сидящему на дереве: "Я цел! Я тут!" - и размахивая руками.
Грозный бурый зверь медлить не стал, побежал на зов из сугроба так, что и на другом конце княжества шаги было слышно. И это стало для Куперта огромной неожиданностью. Страх чувствовался в самих костях ног, стоило лишь попытаться ими двинуть. Бывают и такие минуты, когда тело подводит человека, когда тебе нужно двигаться, но тело этого усиленно не хочет или не может. Голг, смотря на всё это, тоже оцепенел. Словно его, от пяток и до зрачков заморозила здешняя зима. Тело было настолько тяжёлым, что дереву стоило уже упасть. Но из оцепенения вывел Куперт, подползший к тому самому дереву вплотную. Он старался не смотреть на медведя, считая, что это поможет; он дышал медленно, надеясь, что его глубоких выдохов никто не услышит; он старался и сам двигаться медленно, не понимая - или не желая понимать - что для этого уже слишком поздно. А потом он это вдруг понял. Голова его стала такой невыносимо тяжкой, а виски такими холодными и давящими, что он просто лёг на дерево. Лёг и уснул.
А медведь этого принимать не желал. Он уверенно двигался вперёд к бессознательному телу своего потенциального убийцы. Недавно зверь и сам боялся не меньше.
Стрелы не были подходящим вариантом для прогулок с косолапыми: шкура у этих гигантов такая, что о неё и древко сломаться может. Первая мысль, которая возникла у Голга сразу после: "Может, просто оставить его тут? Он всё равно не жилец, мне-то зачем из-за этого помирать?". Но другая мысль тут же словно дала пощёчину. Друга бросать не гоже, а помирать - так вместе. В какой-то момент охотник нащупал на поясе ножны...
Стоило зверю сделать лишь ещё пару шагов ближе к дереву, как сверху с неистовым, поистине диким криком свалился кареглазый охотник с клинком в руке. Но Голг и не думал падать наземь. Нет. Как только отблески гладкого булата пропали в черепушке медведя, крик перешёл в резкий выдох, похожий на кряхтение. Зверь повалился на землю, а следом за ним - и медведь. Ещё с десяток раз острие клинка пронзило голову добычи, а сквозь хруст трещащих костей только и было слышно: "Помру. Но. Не брошу. Мы тут хозяева леса, Куп, мы! Мы тут хозязева".
Осенняя ночь пыталась быть приветливой, но её отвергали и она, ведомая местью, затмила луну тучами.
Голг кличил фазана, сидя на дереве. Так долго кличил, что в глотке пожар начался, а пернатый гордо сидел и наблюдал за тем, что происходит в другой стороне, как назло.
Кареглазый хоть и видел в охоте больше заработок, чем любимое занятие, всё равно рад был провести половину жизни вот так: вокруг листья да хвоя, ноги по-колено во мху, под гузном сыро; зато - тишина, лес живёт своей особенной тихой, но очень тревожной жизнью; все люди далеко отсюда, далеко вся эта деревенская и городская суматоха. Охотник, исколесив каждый населённый уголок своего Ламберга, был точно уверен, что нет ничего лучше для души и слуха, чем лесная тишь: звон комаров, пение птиц, кряхтение лягушек и редкий шелест травы.
Что касается тревожной лесной жизни, здесь этого было не видно, но повсюду, куда не глянь, кто-то кого-то ел. К западу, например, за зайцем гналась рысь, прямо под деревом - ёж рыскал в поисках червяков и чей-нибудь небольшой тушки. А человек... Человеку здесь было не место. Городские боязливо считали это слишком опасным и диким; деревенским же редко хватало ума, чтобы осознать, что человек слишком силён для леса, ведь ему под силу побороть любого зверя. А каждый охотник это знал, как знал и то, что если человек достаточно учтив и силён - он уже царь леса. Это было по нраву уже Куперту, уж ему-то впрямь было любо чувствовать превосходство над одними и набираться опыта, чтобы побороть других.
Этому и учили любого охотника, если, конечно, были учителя.
Птица, когда она пролетала над ветвями, показалась весьма крупной - такая как раз и просилась прямиком в живот.
Ветер был сильный и, пусть это не чувствовалось внизу, верхушки деревьев качались изрядно. Правильно молвят, что птицы погоду чуят: эта не то, что с места не двигалась - головы на голос охотника не повернула, выслеживала тучи.
Голг ближе и ближе передвигался к своей жертве по веткам, аккуратно переставляя ноги. Он двигался почти как волк на стаю овец. Волосы улавливали любой порыв ветра; руки лишь держались около стволов деревьев, но были готовы в любой момент вцепиться в кору хоть ногтями, да так, что и тремя кобылами не отцепишь.
Сосредоточение было полное, пока в один момент не налетела стая пищащих - словно бестии - комаров. Уж какие твари помехой не казались, но эти... эти лезли и на спину, и на руки, в глаза и - если очень повезёт - в уши с ноздрями начнут ломиться, как умалишённые.
- Ох ты ж чёрт! - раздался голос снизу. - Да что б вас всех, - повторилось ругательство. На Куперта тоже, видимо, напал этот ужаснейший хищник.
Услышав своего друга, да пытаясь отбиться от комаров, Голг замешкался, поставив ногу на дряхленьку ветку, а та треснула и повалилась вниз. От птицы только взмахи крыльев и увидели - усигнула дале в лес, что рыба под воду.
Голг решив, что позже они ещё нагонят свой обед, слез с дерева к Купу.
- Как же это раздражает... А ну брысь отсель, твари! Эти комары ко всему липнуть успевают! - начал тот, как только завидел рядом побратима.
- Ну как "ко всему"? Те же мухи...
- Да пошёл ты.
- Взял бы лучше, воском рубаху смазал. Ишь, тучи кучнятся?
И впрямь. Всего полчаса до этого ничего не предвещало, но теперь собирался напасть дождь. Где-то вдалеке сверкнула молния и, когда Голг досчитал до двадцати, разверзли небо первые раскаты грома, а на землю тотчас обрушился страшный ливень. Трава под ногами стала скользкой, небо полностью затянули тучи.
- Какое удачное начало дня, а? - с обыденным своим сарказмом начал Куперт. - И голод и холод, чтоб его...
В сапоги вода однако проникала; боязно было ноги застудить, оттого охотники затопали пуще прежнего.
По тому, как затопило дорогу, было видно - земля тут глинястая. Две сотни саженей вокруг видимость терялась, но в густом лесу - тем более ночью - это было не так и важно.
- Фазан точно сюда полетел? Ты уверен?
- Ох и мает же тебя эта заматня... Всё схвачено, полно волноваться.
Форестконт давно скрылся из виду, а до великой столицы оставалось пять-шесть вёрст.
Спустя время, деревья, как и листва на них, становились реже и реже. Трава также оставалась позади, и - догадка была верна - оставалась только глина и островки мха, они-то и стремилась дальше по пути стать гуще и противней.
Словно сговорившись со всем остальным, дождь и не думал прекращаться.
Скорбно, но и опасения Голга подтвердились: в надежде не идти по торговым путям, скоротать путь и пообедать, охотники зашли "немного" не туда.
- Не дрейфь! - в этот раз за Купертом был выбор дороги и он, оплошав, хотел подбодрить друга. - Авось и без мороки дойдём. Видишь, и дождь скоро кончится, земля осядет. Ты, токма, осторожно, да без паранойи, идёт?
- Весь можжевой сок мой, ясно? - Голг был взбешён тем, что столько всего свалилось на голову.
- Взрослый парень... Да ну тебя.
Минут через пятнадцать блужданий действительно начало светать и тучи становились всё светлее, убегая назад к Форестконту и Агрикасу.
На одном из деревьев; сидя так близко к земле, что и разглядывать не пришлось; дожидался погоды тот самый фазан; Куп это приметил и окликнул друга - оба приготовили луки. Куперт оробел, он всегда боялся дважды оплошать в одном месте, потому решил выждать удобного случая. Но стрела, вылетевшая из лука Голга так резво, что не успела и просвистеть, всё испортила или, вернее сказать, исправила. Туша пернатого рухнула на землю точно так же, как рухнула недавно ветка из под ноги Голга. Он-то и уложил добычу себе в пиру, в то время, как Куперт здоровой рукой снимал тетиву, дабы та не растягивалась почём зря.
Тем временем, продвигаться вперёд было боязно. Птица словно была здесь лишним, она была для того, чтобы отвлечь от чего-то или завлечь сюда.
И назад дорогу тоже словно обрезало, ибо, как гласили байки, домой эти места тебя не отпустят. Все байки - ложь, но всякая ложь - ложь лишь отчасти.
Желудки урчали: фазану давно следовало быть на огне.
Глеевая земля под ногами попусту таяла, и дождь никак не давал идти спокойно. Вокруг витал зеленоватый туман, на туман вовсе не похожий. Его охотники приметили ещё десяток саженей назад: такой густой, а летает не цельным облаком, а мелкими частичками, словно пыльца. На ветру заводили бурную песнь верхушки безлистных деревьев, а светлеющие тучи, похоже, и не плыли - лишь заволокли собой всё небо, ожидая солнца.
Деревья были голы, но земля до страшного кишела дарами природы. Через шаг нога сбивала головку гриба; на каждом дереве, куда ни глянь, указывал на север мох; а каждую, даже самую маленькую лужицу скрывал под собой тёмный рдест, из-за чего сапоги никак не могли высохнуть.
Очередной раз найдя ногой лужу, Голг застыл на месте:
- Стой! - воскликнул он другу. - Я тут... двинуться не могу. Вернее, могу, но боязно мне.
- Кончай дурачиться уже.
- Коль бы я дурачился, донимал бы тебя лишь упрёками! Меня что-то за ногу схватило...
- Вот чернь... Я сейчас, - Куп здоровой рукой достал из ножен клинок и начал медленно двигаться в сторону друга. - Сейчас, - затяжно повторил Куперт.
На поверхности лужи не было и следа наводного растения, кои тут везде. Тут охотники быстро сообразили, что да к чему.
- Можешь двинуть ногой? - подходя к краю лужи промолвил Куперт.
- Вроде как, - Голг рискнул пошевелить ногой. - Нет... Токма немного.
- Дёргаешь ногу, я режу, ясно?
В ответ Голг одобрительно кивнул.
"Раз! Два! Тяни!" - прозвучали команды Куперта, но нога осталась под водой. После ещё одной попытки нога стала двигаться свободнее. Ещё одна попытка. Вместе с ногой вверх взмыли крепкие стебли рдеста, которые тотчас разрезал охотничий клинок.
- Не кусила?
- Нет, вроде как, - Задумчиво ответил Голг. - Оно просто держало меня и всё. Тянем тетьвы?
- Тянем. Не поможешь мне - калеке?
Охотники и не знали о таком, но здешние обитатели умело делали капканы. Благо, хватило времени натянуть тетьвы на мокрые плечи лука.
Всё это было до того нежданно, что охотники и испугаться не успели. Вернее, это они так думали. Но сердца колотились, что молот о наковальню.
Пусть охотников и учили тому, что человек стоит выше природы, было и что-то выше человека. Были хищники, что обитают лишь на одном родном своём месте, но лишь ты к ним сунешься и ты уж и не жертва, ты просто мертвец, который доселе почему-то стоит. О таких хищниках и ходили байки, и о них же накануне рассказывал бедняга Ханс.
- Одному Ортону известно, что тут творится, - с дрожью в голосе начал Куперт просто чтобы увериться в том, что его побратим всё ещё рядом. - Говорят, что когда ты чего-то не видишь, ты того пуще боишься.
- Может, поскорее пойдём отсель? Авось, пронесло...
Куп согласился и, в попытке избежать опасности, охотники сиганули вглубь болота, пока царила торжественная тишина.
Но уже через дюжину саженей тишину резко прервал скрежет и скрип. Такие, словом, звуки, будто кого-то тошнило. Мерзко и в тоже время страшно, ибо откуда шёл звук было неясно. Но через деревья завиделся вдруг гриб, росший на пне поваленного давно дерева. Гигант - примерно, с два локтя - груздь шевелился, извивался, но не ходил. Стало ясно: он прикован к своему дому. Многоголовая тварь выглядела устрашающе со своей огромной пастью, из которой сочилась вовсе не слюна. То, что вытекало из его рта, имело желтоватый оттенок и выжигало всё, что ещё не было внизу выжжено. Точно Ханс описывал свои кошмары...
- Благо, тут нет комаров, - тихо сказал Куперт, боясь, что на него нападут.
Желчь, если её можно так назвать, всё капала вниз, но та, что попадала на пенёк, стекала дальше - к земле. Голг приметил это, и ему в голову ударила идея: наивная, но больше надежд не было. Охотник ринулся в сторону ствола и принялся ножом, а потом и голыми руками, отрывать кору дерева. Гриб успел учуять Куперта, который стоял и выжидал удара, когда со страшной силой прямо перед его носом воткнулся в землю кусок коры высотой в половину человека, вслед за корой, к другу запрыгнул и Голг. Гриб начал плеваться и вопить, но больше походило на то, что своими криками он просто набирается сил.
- Да эта штука стреляет лучше тебя, - Голг с усмешкой ударил друга по плечу.
- Я б тоже тебя с грибом сравнил, да грибу обидно будет, - Куп усмехнулся и ударил друга в ответ. В этот момент прямо в кусок коры ударила жёлтая субстанция.
- Вот видишь, ему плевать на тебя.
Слюна и впрямь не прожгла укрытие, но пошатнула его изрядно. Сколько ещё тут можно продержаться было неясно, нужно было действовать дальше. Ход мыслей безжалостно попортила стая огромных комаров, которая вылетела из дупла соседнего дерева. Страшно было представить, на что способны насекомые в лесу, где грибы плюются кислотой.
Около плеча Голга воткнулось крепкое булатное лезвие. Клинок, разделавший сотни зверей, с лёгкостью разрубил укрытие на две половины, словно кора была берёзовая. Охотники подхватили по части щита и затрусили в сторону, закрывая тела от любой капли желчи. Даже нывшая рука Куперта словно не хотела мешать укрываться.
С десяток саженей дальше всё стало только хуже. Одни грибы заставляли о себя спотыкаться, другие - так и наровили укусить.
Хотелось проснуться, ведь лишь во сне с такими атаками со всех сторон можно было остаться до сих пор невредимым. Всё больше походило на горячечный бред, чем на действительность.
Страшнейшие твари овивали уже каждое деревце вокруг, а "щиты" бы долго точно не смогли продержаться. Вот и человек - владыка леса. Но что же это за владыка, коль ему и страх не чужд и сомненье - спутник? Плата за гордость и предубеждения. Тысячи проклятий после будут осыпать это болото.
Всё бы и продолжилось так дико, если бы Голг не начал доставать из пиры бересту и склянку с особой жидкостью. Глубоко под землёй, в пещерах, цветут причудливые корни, которые назвали пламецветом. Из этих-то корней всякий путник и делает выжимку, дабы в дороге разжечь костёр поскорее.
Куп, смекнув, к чему тут склянка, перехватил и свою пиру поближе. Его раненная рука, трясясь, старалась держать тяжёлую суму как можно крепче, дабы принести хоть толику пользы. Голг же с робкой дрожью потянулся рукой к тулу, пытаясь ухватить серое неокрашенное перо - стрелу с костяным наконечником. Такую сломать не жалко.
Как только раздался звон разбивающегося стекла, стрела с окутанной пламенем тряпкой вошла прямо в обрызганное горючим соком дерево. Пламя тотчас отразилось в ошеломлённых глазах Голга, понявшего, что он только что натворил. Но новый звон стекла не дал собраться с мыслями: древко с намотанной тряпкой легло на измозоленный палец. Демоническими красными языками вспыхнуло ещё одно дерево, а мерзкие твари, забоявшись невиданного света и тепла, поспешили укрываться подале. Но охотники были слишком напуганы, чтобы остановиться, и лишь тогда, когда последняя - седьмая - вспышка огня принялась пожирать дерево, жар страха остыл.
А следом из земли словно полились стаи мелких пауков. Всё больше и больше хотелось открыть глаза и проснуться вновь в Агрикасе, но в глубине души охотники понимали, что это им не грозит. Волна мелких тварей точно чуяла добычу: она всё наползала и наползала на сбежавших на небольшую скалу охотников, пока наконец не добралась до ноги Голга. Как нога бедолаги не тряслась в попытке откинуть в сторону захватчиков, один укус всё же пронзил кожу сквозь ноговицы. И толи крик Голга, толи сам укус послужил тварям сигналом: нужно отступать. В тот самый момент вся волна расползлась, не оставив и следа на земле - точно ничего и не было. Охотник повалился на скалу, расшибив ещё и голову.
Не найдя в себе сил проронить и слова, Куперт разодрал ткань на ноге, за которую ухватился друг:
- Ноги три, руки три, а башки две. Как так? - решил подбодрить Куперт своего друга, скаля зубы. Вот только друг не ответил - он и дышал еле-еле.
Место укуса сразу стало хорошо видно: почти по всей ноге растекалось под кожей нечто, напоминающее гной. Нож вспорол кожу почти так же легко, как и лоскуты ткани; желтоватая жидкость нехотя через небольшой надрез поползла наружу, обливаясь кровью. Когда же почти всё удалось выдавить из под кожи, небольшой надрез обещал уже оставить немалый шрам. Перевязывая ногу ветошью из пиры, Куперт всё бубнил себе под нос: "Сдохну, но не брошу, братец. Мы тут хозяева".
Но тот, кто назвал себя хозяином леса, позже упал рядом со своим другом, не заметив на спине ничтожно маленького паука.