Глава 3. Человек-ананас
Прическа, тщательно уложенная гелем на одну сторону так, чтобы не торчало ни одной волосинки. Черный костюм, выглаженный, с отпаренными стрелками – всё как полагается. Отцовский визажист (да, оказывается, теперь и такой имеется) даже закрасил синяки на моём лице и то же проделал со сбитыми костяшками на руке.
Теперь я скорее походил на кукольного Кена, чем на живого человека. Мне совершенно не нравилось отражение, такое же холёное и притворное, как всё в нашем доме. Я с трудом сдерживался, чтобы не встряхнуть головой, рассыпав почти часовую укладку, и не расстегнуть пуговицы на рубашке, из-за которых было трудно дышать.
При виде меня отец искренне улыбнулся. Ну конечно, теперь я соответствовал его «стандартам качества». Сам он недалеко от меня ушёл: волосы на голове заметно поредели за последние годы, но он продолжал красить их в чёрный цвет, пытаясь избавиться от седины, тронувшей даже бороду, выстриженную точно под линейку. Костюм на несколько размеров меньше, под которым он носил корсет, чтобы скрыть возрастной живот. На кипенно-белой рубашке — синий жилет в белую полоску, а в кармане — неуместная искусственная лилия. Не нужно быть стилистом, чтобы понять, что дорого — вовсе не значит «к лицу», даже если ты подлец. Но вряд ли кто-то сказал бы ему об этом, да и я не настолько смел.
Я вошёл в банкетный зал, раздвинув штору из стеклянных гирлянд. Повсюду стояли цветы, не искусственные, как украшение отца, а настоящие. Целая поляна попусту полегла, чтобы кучка богатеев устроила вечер лести, после которого каждый выложит одинаковое фото. Я улизнул, едва завидел фотографа, понимая, что рано или поздно попаду в объектив.
Возле стен расположились столы с накрахмаленными скатертями, на которых пёстрыми пятнами разложились угощения: от корзинок с икрой до канапе со всевозможными видами сыра. Официант, одетый менее богато, но столь же ухоженно, раздавал гостям бокалы с шампанским; один он предложил и мне, и я не стал отказываться.
Осматриваясь вокруг, я наделся найти кого-нибудь, кто мог бы скрасить этот вечер. И вдруг увидел её. Эмма стояла неподалёку и ослепительно улыбалась.
Я хотел было уйти, затеряться в толпе, но она уже заметила меня.
—Лео!
Не было никакого желания встречаться с Эммой, говорить или даже просто вспоминать о ней. Секс между нами произошёл спонтанно, но по обоюдному согласию. Чего я точно не хотел, так это чтобы она сняла всё на видео и отправила моей девушке. И теперь, глядя на Эмму, я видел образ Каи, плачущей и заставляющей меня смотреть кадры измены. Да уж, вот такой подарочек выдался! Для нас обоих.
—Чего тебе?
Эмма смотрела на меня кукольными голубыми глазами. К сожалению, я не нашёл в них коварства, сколько бы не пытался. Она даже не понимала, что натворила.
—Ты до сих пор обижен на меня?
—Нет, что ты! —Бросил я холодно и направился в сторону уборной.
С каждым шагом мне казалось, что воротник рубашки оплетал горло, словно змея, и вздохи становились всё труднее. Я расстегнул верхнюю пуговицу и склонился над раковиной. Даже умывание прохладной водой не помогало: Кая никак не выходила из головы. Чёрт! Прежде я не видел её настолько подавленной, и не знаю, как скоро чувство вины оставит меня, позволит забыть растёкшуюся тушь и дрожащие губы Каи. Я ненавидел себя за то, что предал её. А сколько же глупостей я ей наговорил!
Я с головой опустился под кран, наплевав на половину тюбика лака для волос, который стилист потратил впустую. Вода стекала по позвоночнику, до самых брюк, заставляя одежду прилипать к телу. Меня пробрала дрожь, но я бы целиком залез в раковину, лишь бы избавиться от удушья.
Из горла вместе с первым глубоким вздохом вырвался не то стон, не то рык. Я снова мог дышать и делал это с жадностью.
Кто-то прикоснулся ко мне. Я обернулся и увидел встревоженную Эмму. Она не задавала вопросов, молча расстёгивала мою рубашку, а я стоял заворожённый и не знал, чего она хочет.
Расправившись с последней пуговицей, Эмма сняла с меня рубашку и засунула её под электросушилку. Я прижался оголённой спиной к холодному кафелю и наблюдал за тем, что будет дальше, так и не найдя, что сказать.
— Ты выбрал не лучшее время для душа, как впрочем и место. —Только и произнесла Эм, перекрикивая шум.
— Зачем ты пошла за мной?
—А я бы и не пошла. Хватило адреса, по которому ты меня отослал. Мистер Мэнсон попросил найти тебя, сказать, что скоро начнётся его речь и ему не помешало бы немного твоего внимания, но я не знала, что ты...— Она наконец убрала рубашку и сушилка затихла, как на время замолкла и сама Эмма. Она осеклась, пытаясь подобрать слова,— давно с тобой началось такое?
—Нет. Второй раз.
—Похоже на паническую атаку или вроде того. Ты обращался к доктору?
— Да, я... да. — сказал я, забирая рубашку и снова надевая её. — Спасибо, что помогла.
Эмма смущённо улыбнулась, и мы вместе пошли в зал. Я продолжал застёгивать пуговицы на ходу, что, конечно же, не ускользнуло от всевидящего отцовского взгляда — эдакое око Саурона, но с вольным толкованием. Когда я подошел к нему, отец неловко откашлялся, извинился перед собеседниками и, взявшись за мой локоть, увел в сторону. Отец решил воспитывать меня, порицая, как мальчишку, втихаря скурившего сигарету во время семейного застолья. Сохраняя улыбающуюся маску, Ричард процедил сквозь зубы:
—Ты что такое творишь? Хочешь чтобы отец Эммы решил, что ты блудня какая-то? Неужели не мог дождаться окончания встречи?
—Это не то, что ты подумал. Совсем не то. Я намочил рубашку и...
Я понял, что оправдание звучит нелепо, да оно ему и не нужно, поэтому выставил перед ним ладонь, намекая, что не готов к семейной драме, тем более здесь, при всех.
—Извини, отец. Я ужасно себя чувствую. Наверное, мне стоит поехать домой, чтобы не раздражать никого кислой миной.
Я устало потёр переносицу. Сил у меня и правда не оставалось, и всё о чём я мог мечтать— как бы скорее оказаться в постели и хотя бы на время забыться во сне. Но отца не убедили ни мои слова, ни вид, который, как я думал, подтверждал их.
—Тебе не пять и даже не десять лет, и мы ни в школе, чтобы ты мог окунуть градусник в кипяток и попросить у меня записку. И, по-моему, ты заигрался в героев-любовников, пора возвращаться к делам.
Я прошёл уже столько официальных приёмов, на которых улыбался по большей части вынужденно, а иногда и вымученно, что давно нащупал кнопку переключения на своём эмоциональном пульте. Но судьба — несправедливая сука, способная не только вытащить батарейки, но и вырвать провода, оставляя после себя безжизненный пластик. Примерно то же было и у меня внутри: зияющая, сквозящая пустота.
– А теперь позвольте предоставить слово человеку, без которого этого вечера не случилось бы, Ричарду Мэнсону! – объявил ведущий и пригласил его на импровизированную сцену, представлявшую собой стол, стоящий перпендикулярно фуршетным и украшенный драпированной органзой и цветами.
Отец встал перед ним и взял в руки микрофон:
—Добрый вечер, господа и прекрасные дамы! Эту речь я хочу начать с благодарности каждому из вас за то, что вы пришли, а также за годы нашей плодотворной работы. Я не буду загружать вас лишними графиками, статистиками и прочей ерундой, которая сейчас совсем не важна...или вы всё же хотите официальную речь?
Его смех проскрипел в микрофон и окружающие сделали вид, что шутка и впрямь выдалась смешной. Я смотрел в их лица, расплывшиеся в искусственной благосклонности и чувствовал себя лишним. Даже Эм сжимала в руках бокал, с недопитым шампанским и лизоблюдствовала, попеременно глядя на моего отца и переговариваясь со своим.
Джером Бабино, так его звали, был известным шоуменом, прибывшим с дочерью и женой из Франции. Отец прожужжал все уши, раз за разом повторяя, что союз с этим человеком способен принести компании огромную прибыль: именно в таком показателе отец ценил партнёрские, приятельские и даже романтические связи. Наверняка так же измерял нас и сам Джером.
А я ведь и правда чуть не поверил, что Эмма отличается от них, что она, как и я, — застряла в шкуре отпрыска богатых родителей и попросту не имеет права голоса. Но с каждой встречей я всё больше убеждался, что и в ней прорастает скверная предпринимательская жилка, твердящая: «Любой ценой».
Ей нравились все эти костюмы, рюши, дорогое шампанское в не менее дорогих фужерах. Поэтому она сама никогда не нравилась мне. Наша связь — не более чем ошибка, глупая, хоть и повторившаяся. Эмма пробудила во мне желание, но точно не интерес, чего, пожалуй, не случилось бы никогда. Подобные девушки не в моем вкусе.
Я прокручивал между пальцами золотистую шпажку, не знаю, как она попала ко мне в руки, но завладела всем моим вниманием. Отец говорил и говорил, но его слова пролетали мимо моих ушей. Я знал, что когда мы сядем в машину, получу от него приличную порцию ругани из-за несобранности, что, в общем-то, было оправданно. Но чего я точно не ожидал, так это того, что Ричард пригласит меня на сцену, тем более в таком виде: мокрого, взлохмаченного и совершенно рассеянного.
— Давай, сынок, гости ждут тебя! — повторил он тошнотворно-приторным голосом.
Я подошёл к его столу и непонимающе оглядел гостей. О чём он только что рассказывал? А что же говорить мне, если я даже не готовился?
Пальцы неуверенно сжали микрофон. Мне никто не аплодировал, но зрители затихли в ожидании. На меня смотрели все, а сам я уставился на Эм, пытаясь хотя бы в ней найти подсказку. Она молчала. Сделала глоток шампанского и ехидно подмигнула мне. Должно быть обиделась, но зачем тогда помогала мне?
—Ну же...—сквозь зубы шепнул отец над моим ухом.
Я случайно провёл микрофоном по одежде, и колонки громко зашуршали, заставляя зрителей зажмуриться. Меня охватило чувство, будто я стоял перед ними голым. Или что я всё ещё в пятом классе, впервые выступаю на школьном мероприятии и никак не могу вспомнить текст.
— Простите, мне нехорошо, — пробурчал я, установил микрофон на подставку и поторопился на выход.
Отец взял положение дел в свои руки, снова отшутился и продолжил выступление. Я слышал отдаляющийся бас его голоса, но чем больше я отходил от конференц зала, тем тише он становился.
—Лео! Стой! Да что с тобой происходит?!
Я поднял голову, Эмма перегнулась через перила, стоя на самом верху лестницы. Ничего не ответив ей, я поспешил уйти. Она была слишком хорошей девочкой, чтобы поступить так же, поэтому снова вернулась под крыло Джерома, в очередной раз напоминая о пропасти между нами.
Дожидаться отца явно не стоило: его презрение всё равно догонит меня дома. Я подошёл к первому попавшемуся такси и назвал домашний адрес. В голове не было ни единой мысли. Я опустел, как виноградная кисть: ветка осталась, а на ней ничего.
Мимо лениво проплывали дома. Пробок не было, но водитель не слишком торопился, да и я не настаивал ехать быстрее. Спешат туда, где ждут, а по мне теперь никто не скучает. Всё, что у меня осталось, — холодная кровать в ненавистном доме.
Когда такси повернуло на Маркет-стрит, меня будто осенило. Я попросил водителя остановиться возле Push/Pull — канцелярского магазина, в который я не раз бегал по поручению отца, в начале карьеры.
Расплатившись, я не стал дожидаться сдачи, оставив чаевые. Я замер перед входом в здание из красного кирпича, и почему-то мне стало неприятно, будто я опять приехал, чтобы закупиться кипой бумаги и несколькими коробками мелочей вроде ручек и скрепок. Наверное, отец специально посылал меня сюда, отказываясь от доставки, чтобы лишний раз указать, где моё место без его помощи и «доброты душевной».
Внутри магазин совсем не изменился: всё те же разноцветные стены, деревянные стеллажи и даже персонал прежний. Одного из них я знал лично — Майка, паренька моего возраста с фиолетовой шевелюрой. На самом деле, сейчас она фиолетовая, а когда я приезжал в последний раз, его макушка была зеленой, и, одетый в жёлтую футболку, он походил на ананас. Наверное, именно поэтому мы и познакомились: когда чувствуешь себя ничтожеством, «человек-ананас» очень даже поднимает настроение.
— Новый цвет? — сказал я, дёрнув за волосинку из его копны.
— Какие люди! Здорово, чувак, как жизнь? — Он по-приятельски отбил мне «пять».
— Нужна помощь. Подбери мне блокнот: простенький, главное, чтобы его было удобно часто носить с собой.
Он щелкнул пальцами и уверенно прошагал к одному из отделов. Остановившись перед стеллажом, заваленным записными книжками, Майк по очереди вытаскивал блокноты, и совсем скоро они уже не помещались у меня в руках. Большие и малые, на кольцах или сшитые нитками, с твердой и мягкой обложкой — мы перебрали с десяток, но ни один из них будто не подходил. Наверное, это глупо, в моём возрасте людей беспокоят вещи намного серьёзнее, но Люси сказала, что он должен быть особенным, и я почему-то поверил ей.
Мой взгляд остановился на небольшом ежедневнике, самом обыкновенном, даже без линовки. На его обложке изображено ромашковое поле, и, взглянув на него, я понял: это именно то, что мы искали.
— Возьму этот, — сказал я и передал Майку стопку, которую он накопал прежде.
— Да ну, он порвётся через неделю — слишком хлипкий. Хочешь, покажу те, что с кожаными переплётами?
Я отрицательно покачал головой.
—Меня всё устраивает.
Майк помог найти ручку, от которой не болели пальцы, и на кассе умудрился продать мне несколько банок газировки, которые мне, вообще-то, и не были нужны. Не знаю, как ему это удавалось, но я не раз своими глазами видел, как он разводил людей на полные пакеты канцелярии, когда те заходили всего лишь за влажными салфетками или ластиком. Фиолетовая башка явно оказалась куда способнее, чем выглядела на первый взгляд, поэтому я держал его на карандаше, если вдруг компании понадобится толковый продажник.
Мы договорились встретиться как-нибудь в баре и обменялись номерами, после чего я ушёл.
Погода на улице была хорошая, и мне захотелось прогуляться. Вдоль Двадцатой авеню, примерно в пятнадцати минутах ходьбы, располагался парк Салмон Бэй. Неделю назад я бы не поверил, что захочу тащиться куда-то пешком, но разбитое сердце сделало из меня сентиментального романтика, который бродит по парку с блокнотом в руках. Блокнот с ромашками, при виде которого я думал о Кае. Такое же прозвище прицепилось к ней спустя неделю после нашего знакомства, и, вспоминая об этом, я невольно улыбался, даже сейчас, когда каждая мысль приносит жгучую боль.
Добравшись до Салмон Бэй, я устроился на лавке и уже знал, о чём будет моё письмо, которое никогда не дойдёт до адресата.