Глава 2. Помешанные на идеальности
Я вернулся в место, которое едва ли назвал бы своим домом. Скорее, это дом Ричарда, особняк Мэнсонов, гнездо, из которого отец со спокойной душой выпнул нас с матерью. С тех пор, как они разошлись, я лишь изредка приезжал сюда.
Ашер был поздним (и, вероятно, незапланированным) ребёнком, и бабушка с дедушкой умерли задолго до его совершеннолетия. Отцу пришлось забрать его на воспитание, что всегда считалось достаточным оправданием того, почему он не интересовался моей жизнью и не помогал маме.
После возвращения в компанию Мэнсонов, я навещал отца гораздо чаще, так обязывали дела, но особой радости никогда не испытывал. Повсюду виделась жизнь, которой Ричард лишил меня.
Войдя в дом, никто бы и не подумал о нашем родстве. Здесь не было ни одной фотографии: ни моей, ни маминой, а о совместных и упоминать не стоит. Впрочем, выглядел он скорее как выставочный, нежилой, разве что плёнки на мебели не хватало. Семейный уют не для отца, порой не понимаю, для чего он вообще женился на маме и зачем у них родился я.
После перелёта я решил принять душ. Думал, что он поможет расслабиться, но получилось ровно наоборот: я раскис, как таблетка для посудомоечной машины. Будто вместо воды на мою голову пролились воспоминания и сожаления. Много, очень много! Пришлось сжать челюсти, чтобы сдержать слёзы.
Не хватало ещё, чтобы Ричард увидел меня таким — слабым и жалким. Порой на него находили отцовские чувства, и в те редкие встречи он не упускал возможности поучать меня, а заодно высказываться о том, что воспитание матери никуда не годится. В свой адрес я слышал немало нелестных слов: "Слабак, нытик, трус. Ты, Лео, безвольный, как половая тряпка!" Он даже не пытался разобраться, почему я плачу или злюсь, лишь повторял, что слезы — это слабость, а слабость — удел сопливых дураков. Ричард себя таковым не считал и, даже стоя на могиле бывшей жены, не проронил ни слезинки.
Я тоже старался держать лицо перед ним, даже когда мою ногу насквозь пронзил гвоздь, я лишь прикрыл глаза от боли и закусил щеки, но не издал ни звука. Но на похоронах мамы я, конечно же, сдался, и не Ричард утешил меня — это сделал Ашер.
Тогда мне не было стыдно перед ним, я вообще не беспокоился о том, что он подумает, но сегодня не тот случай. Мне и так придётся объяснять, почему неожиданный отпуск закончился так скоро. Я не хотел говорить отцу о Кае, а об Ашере — тем более. Они оба были в нашем доме под запретом: Кая — с самого начала, а Ашер — после конфликта и раздела родительского имущества между ним и моим отцом.
Я прислонился лбом к прохладному кафелю. Невозможно даже представить, как собрать из меня нормального человека, который вновь сможет работать без сбоев. Во мне будто загоралось табло "мусор", при каждом воспоминании о прошлом. Меня отправили в утиль сразу два человека, в которых я когда-то верил, и любил. Как выбросить их из больной головы?
Раньше, увлечённый работой, я видел мир словно таблицу в Excel. Сетка, сетка, сетка, и в ней цифры. Часто забывал о банальных вещах, вроде еды или сна. Сейчас линии в таблице сменились прутьями, цифры — двумя именами, а сам я застрял в этой клетке и не понимаю, как поверить в абсурдную реальность? Моя девушка с озорным блеском в глазах рассказывает о моём же дяде и их поцелуе. Разве в такое можно поверить?
Если бы в голове существовала функция, позволяющая стирать воспоминания, не только плохие, но и хорошие, я бы, не задумываясь, воспользовался ею и жил спокойно.
Не понимаю, зачем Кая сняла то видео, на котором обнимает Ашера в больнице и признается ему в любви? Она приводит меня в пример, а потом добавляет, что со мной всё было иначе и наши чувства — не настоящие.
«Страсть и нежность в одном флаконе: вот ты каков, Ашер Мэнсон» — эти слова ещё долго будут звучать в моей голове.
Знаю — сам виноват. Нечего было лезть в облако, которое незаметно превратилось в её личный дневник. Я надеялся, что там смогу найти маленькую ниточку, по которой верну наши отношения, но оказалось, что меня там вовсе не ждут. И как она так легко от меня избавилась?
У меня не было сил. Любовь- гораздо хуже гриппа, потому что во втором случае, ты можешь принять жаропонижающее с малиновым или лимонным вкусом, и оно рано или поздно взбодрит. От любви лекарства нет, но она тоже приносит физическую боль и недомогание.
Сейчас точно нельзя хандрить, вечером у отца состоится праздник, по случаю контракта с испанцами, и поскольку я вернулся невовремя, он точно не простит отгула. К тому же, это касается и меня: именно я наладил связь с представителями одной из самых крупных торговых площадок Испании, что позволило химии Мэнсонов выйти на новый рынок.
Я знаю, что это не единственный и, возможно, не основной бизнес отца, но в другие его сделки я никогда не хотел вникать. Интересно, что-то изменилось бы, вырасти я под его крылом? Он неохотно признавал, что во мне есть толк, и даже не представлял, каких усилий мне это стоило. И конечно, я старался не ради его поощрения; если бы не болезнь Грейс (матери Каи), я бы ни за что не согласился работать в связке с Ричардом. Наш дуэт как сода с лимонной кислотой: всё бурлит и шипит угрожающе, и один обязательно погасит другого.
Поначалу я стал для отца «мальчиком на побегушках». Он давал мне мелкие поручения: «Отвези бумаги в северный филиал», «Метнись в архив» или даже «В офисе закончился кофе, а доставка назначена через два дня, ты знаешь, что делать». И я знал. Злился на отцовскую ухмылку, которая не скрывала, насколько я ничтожен в его глазах. Но всё равно шёл до чайной лавки и выбирал нужные зёрна. Как будто это могло научить меня, как найти прореху среди множества отчётов, а затем выяснить, на каком из заводов пропала крупная часть партии. Этому я вскоре тоже научился, и тогда отец назначил меня главной ищейкой. Я, подобно секретарю, звонил поставщикам, чтобы узнать, как скоро приедет партия; потом другим, которые отгружали готовый продукт от нас; связывался с магазинами, как розничными, так и торгующими через интернет.
Отец загружал меня по полной, и я выполнял работу за двоих, а то и за троих. Я молча соглашался, забывая обо всех обидах и самоуважении, потому что знал, что он в любой момент снова закроет мне доступ к счетам, и я больше не смогу оплачивать лечение Грейс. Я думал, что подкоплю немного денег и после операции открою небольшое кафе, нам с Каей этого хватило бы с лихвой. Но потом выяснилось, что организм Грейс начал отторгать донорскую печень, и мне пришлось перейти к следующему этапу семейного бизнеса.
Я лез из кожи вон, заучивал перед первой встречей с партнёрами тонны производственных терминов, пересмотрел львиную долю учебников по маркетингу и даже химии, чтобы разобраться во всех процессах, подконтрольных отцу. Во времена колледжа преподаватели знали, что Лео Мэнсон тот ещё раздолбай, и я, пожалуй, держался исключительно на обаянии и умении вести диалог. Но мне пришлось перекроить себя, вырасти и научиться брать ответственность. Из меня даже вышел бы неплохой предприниматель, и однажды отец наконец это понял и передал в моё полное управление несколько заводов: в Денвере, Далласе и Милуоки. С тех пор я разрываюсь в постоянных разъездах. Я наконец стал для отца примерным сыном, но перестал быть надёжным парнем для Каи.
Да, обо мне думали и, вероятно, думают до сих пор, что я сынок богатенького отца и сам ничего не добился. Что невозможно построить карьеру моего уровня за какие-то полтора года, и я склонен согласиться: такой шанс действительно выпадает не каждому. Но мало кто знает, сколько унижений приходится терпеть, когда твой начальник не только отец по совместительству, но и человек с манией величия, который считает достойной лишь собственную персону. К тому же он до сих пор не снял с меня ошейник, а лишь ослабил поводок.
Я вышел из душа, переоделся в пижаму и спустился на первый этаж, чтобы выпить кофе. На лестнице мне повстречалась Миранда — помощница по дому.
Я не произнёс этого вслух, но за время, которое мы не виделись, она сильно постарела: на лбу пролегли новые морщины, губы чётко очертились из-за натянутой кожи, а под глазами появились рыхлые мешки. Из прежнего в ней остались строгое чёрное платье и красные волосы, собранные в пучок на макушке. Миранда удивилась, увидев меня здесь в домашней одежде. Даже после того, как я вернулся в отцовскую компанию, я сначала жил в квартире Каи, а после ссоры остановился в гостинице, надеясь, что снова смогу к ней вернуться.
Подумать только, что помимо рабочих встреч, вынужденных ужинов и корпоративов, мы снова будем видеться каждое утро на общей кухне. Такое мне виделось только в страшных кошмарах. Но теперь, когда моя жизнь и так превратилась в сплошной кошмар, это перестало меня заботить. Всего лишь очередная неприятность, и даже не самая большая.
— Добрый день, Лео. Вы к нам надолго? — спросила Миранда.
— Насовсем, — ответил я и откашлялся.
— Меня не предупредили. Сегодня же постелю вам свежее бельё.
— Не стоит. В моей кровати никто не спал, меня устроит то, что есть сейчас. — Я обошёл её и спустился на несколько ступенек, но остановился и добавил: — Миранда, могу я попросить вас подготовить для меня фрак?
— Конечно. Желаете кофе? Я только что засыпала новые зёрна, могу сварить, а потом приступлю к оставшимся делам.
— Справлюсь сам.
С улыбкой я отправился на кухню. Отец настолько привык раздавать обязанности, что самостоятельно разве что подтирался и держал ложку. Я и правда не помнил и даже не мог представить, как он варит себе американо или даже бреется. Для последнего у него был проверенный барбер, и только ему он доверял свою бороду; в каком-то смысле, он и себя доверял ему больше, чем мне. Я устал биться за заветное место в его близком кругу, но, несмотря на приложенные усилия, он всегда находил ошибки. Будто только родившись с гордой фамилией Мэнсон, я должен быть идеальным: самым первым, самым быстрым, самым умным. Если подобрать любое описание и прибавить слово "самый", получится именно то, чего требовал отец. Он не терпел, если я справлялся с задачей хорошо, и постоянно твердил: "Либо идеально, либо никак".
К дому он был не менее критичен. Чем толще становился отцовский кошелёк, тем выше разрастался особняк Мэнсонов, и теперь он выглядел совсем не так, каким я помнил его в детстве. Из небольшого, но уютного коттеджа он разросся до замка в четыре этажа и в ширину стал вдвое больше. Повсюду царила стерильная идеальность, с которой окончательно утратился домашний уют.
Периметр первого этажа выложен белоснежным кафелем, даже в небольшой кладовке с инструментами, гладильной доской и прочим барахлом, к которому Ричард и пальцем не притрагивался и, вероятно, даже не знал, что там лежит. Кухня из уютной бежево-серой превратилась в белоснежную, ледяную. Кажется, даже в операционных было комфортнее, чем здесь, и грязь с большей вероятностью нашлась бы там, а не на этой кухне. Теперь понятно, отчего лицо Миранды так скоро постарело, мне даже стало жаль её, наверняка она дни и ночи напролёт носилась с тряпкой и пульверизатором в руках, боясь разгневать Ричарда.
Я засмотрелся, как из кофемашины тонкими струйками вытекает эспрессо. В этом было столько очарования, что я не сразу заметил огромные окна. Завешенные рулонным полотном, они растянулись едва ли не во всю высоту стены и теперь скорее походили на двери. Я дёрнул за верёвку, и кухню залил яркий свет. Одного только не мог понять: зачем превращать стены в витрины, когда даже сердце твоё сокрыто от всех за толстокожестью?
Я оперся на мраморную столешницу, наблюдая, как соседский работник натирает и без того чистый автомобиль, и задумался: есть ли в этом районе хоть один человек, не помешанный на идеальности?
—Лео?
Сбоку раздался отцовский голос с хрипотцой, так неожиданно, что чашка выпала из моих рук. На кафеле огромным пятном разлился кофе, а осколки разлетелись по всей кухне. Я окинул отца взглядом и увидел, что он прикрыл глаза и сжал челюсти. За этим выражением обычно следовали упреки в том, что руки у меня растут не из того места и в голове перекати-поле, но, к моему удивлению, его лицо расслабилось, расплываясь в улыбке. Он расставил руки, шагнул навстречу и сжал меня в объятиях, похлопывая по спине. Я не понимал, как относиться к проявлениям нежности, совершенно неподходящим к нашим отношениям.
— Ты давно вернулся?
— Пару часов назад.
— Что-то случилось между тобой и твоей... — отец перебирал пальцами, словно подбирая имя, но не мог найти нужное.
— Её зовут Кая, и между нами всё кончено.
— О-оо, — протянул отец и с притворным сожалением цыкнул, будто не ожидал этого все пять лет. — Мне так жаль, честное слово, но ты ведь знал, что такие, как она, совершенно непредсказуемы. Рано или поздно они всегда находят кого-то получше, кто готов их содержать. Было бы о чём печалиться.
— Не говори так о ней.
От злости мои пальцы впились в край столешницы. Мы вовсе не расстались друзьями, каждый из нас сделал всё, чтобы этого не произошло, но я не позволю никому оскорблять её, а тем более Ричарду.
—Извини, сын, наверное мой язык слишком колкий. Понимаешь, мне обидно, что она так обошлась с тобой: заменить тебя на этого идиота, нужно быть полной ровней ему.
Я почувствовал, как брови сошлись на переносице, да и сам я весь напрягся:
—Ты знал?! И как давно? Почему ничего не говорил мне?
—Сколько не гоняй кота с плиты, он не перестанет лезть, пока не подпалит усы. Ты должен был сам увидеть её натуру, и она не заставила себя ждать. Но всё это лирика, я надеюсь ваш разрыв не скажется на твоей работе? Мне ждать тебя на сегодняшнем вечере?
—Да. —Сказал я и прошёл мимо отца, сбегая к себе в комнату.
И без него я ощущал себя дерьмово, а эти его нотации, сдобренные натянутой улыбкой, и правда выглядели так, будто он кунал меня мордой, как глупого нагадившего котёнка. Мне стало тошно от него и его притворства. Он получит то, что хотел: я приду на встречу, где снова притворюсь, что я такой же холодный и твёрдый, как мрамор в нашем доме. Удивляться было нечему, я знал, что не получу от него ни грамма отцовской поддержки и тем более любви. Он не приемлет слабости, рассеянности и вообще каких-либо человеческих чувств. Все они далеки и ненавистны ему, а я всё сильнее отдаляюсь и ненавижу его самого.