when we were young [L.S.]

— Луи, почему именно вы должны занять место в художественном классе? — взгляд дамы полон напускной серьезности, но сквозь стекла очков все же просвечивает ее безучастность ко всему происходящему.

— Ну...— тянусь к стакану с водой, в надежде выиграть несколько секунд, но кисть предательски дрожит.

Пытаюсь прокрутить в голове вечер с Найлом и все его подсказки. Вот его бы комиссия сразу приняла, даже с учетом того, что он ничего не умеет. Точно. Он бы просто чуть повернулся вбок, удачно подставив свою рабочую сторону и хлопнул своими длинными ресницами. Все были бы в экстазе.

— Дружище, твоя проблема, — зубы Найла вгрызаются в несчастную утиную ножку.

К сожалению, узнать в чем моя проблема я не могу, потому что птица захватила все его внимание. Он словно хороший режиссер, который старается держать зрителя в напряжении как можно дольше.

— Твоя проблема, — начинает он и испускает усталый вздох, — я пиздец объелся и это самая плохая утка из всех, которые я пробовал.

— Напоминаю, мы в морском ресторане. Они готовят рыбу. Морепродукты. Это их конек. Почему ты вообще взял утку?

— Но соус очень классный попробуй, хотя я не люблю бруснику, если честно, — он отрывает кусок чиабатты и смачно макает его в соусник, отчего тот буквально хлюпает. Звук просто отвратительный.

Он почти заталкивает кусок хлеба, измазанный в варенье, ко мне в рот. Соус действительно неплох. Киваю ему в знак согласия.

— Так вот, твоя проблема, Луи, — он начинает мотать головой в поисках салфетки, а масляные руки держит на весу.

Боже милостивый.

Если бы был конкурс, где надо, закатив глаза, прочитать что написано у тебя на внутренней стороне века, я явно стал бы победителем.

Яростно вытаскиваю салфетку из стопки и буквально впечатываю ее ему в ладонь.

— Да говори уже блять в чем моя проблема.

— А чего ты злишься? Проблема в том, что ты из всего делаешь проблему.

— Что?

Теперь уже глаза закатывает он, словно я не уловил смысл самой простой истины, понятной даже ребенку.

— Ну вот, ты опять злишься

— Да не злюсь я, — нет, я злюсь.

Прекрасно знаю, к чему он клонит, но не понимаю, как это относится ко мне в данной ситуации.

Иногда у друзей есть темы, которые просто не нужно начинать обсуждать, потому что это чревато большим скандалом, высосанным из пальца. Даже наличие статуса «лучший друг с младенчества» не гарантирует тотальное понимание друг друга. Возможно, за то, что мы с Найлом все еще общаемся стоит поблагодарить лишь нас самих в те моменты, когда мы просто успевали вовремя заткнуться. Наши взаимоотношения гораздо важнее констатации правоты кого-то одного.

— Нет, злишься. Я же тебя знаю как облупленного. Может быть, ты просто не хочешь этого признавать, я понимаю...

— Найл, вот к чему это сейчас сказано, я не понимаю, — зарываюсь кистями рук в волосы и опускаю голову, тяжело вдыхая.

Чувствую тепло его кистей на моих. Он начинает трепать мои волосы и смеяться, пока я пытаюсь, не поднимая головы, отбиться от него. Может быть, сегодня скандала и не будет

— Я просто хочу сказать, — проходит буквально пару мгновений, словно ему требуется время, чтобы подобрать правильные слова, — хочу сказать, что ты придаешь слишком большое значение, вещам, которые не стоят того. И начинаешь волноваться и накручивать. Причем не только себя, но и всех окружающих. И.... перестаешь слышать что-либо. Тебе нужно в такие моменты остановиться. Просто выдохни.

И я выдыхаю. Не думаю, что это то, что он имел в виду, но на подсознательном уровне надеюсь, что это поможет.

— Найл, — теперь пришла моя очередь подбирать слова, ведь от одного неверного высказывания он вспыхнет как спичка, — я не уверен, что ты когда-либо сможешь понять меня должным образом.

— В плане? — он чуть прищуривается, но тем не менее, выражение лица становится предательски похожим на тупую рыбку. Меня бесит, когда он так делает, а делает он так постоянно.

Вот это глупое выражение лица, словно я резко начал разговаривать на японском, и он не понимает, что я от него хочу. Для меня все еще загадка, нарочно ли он это делает, чтобы тем самым вытащить из меня какую-то лишнюю информацию, пока я для него разжевываю мысль, которую хочу донести, или восприятие некоторых вещей для него в действительности настолько непросто.

— Я согласен со всем, что ты сказал. Да, так и есть, я замечаю это за собой. Но этот сраный художественный класс— это моя единственная возможность самостоятельно вылезти из всего того, в чем я нахожусь сейчас, понимаешь? Мне некому помочь,— возможно, на этом моменте мой голос выдает интонацию упрека, упс,— и я не могу не переживать по этому поводу, я очень волнуюсь.

И он снова прищуривается, только уже сильнее, и я могу заметить огонек злобы, мелькнувший в его зрачках и, возможно, даже слышу его фырк, который должен был быть беззвучным. Но тем не менее меня несет, несет так, что я просто не в силах заткнуться, хотя прекрасно понимаю, к чему это все приведет в итоге.

— И я так устал. Я буквально не могу расслабиться ни на секунду. Я либо готовлюсь к экзаменам, либо пытаюсь заниматься чем-то другим, но параллельно в моей голове кто-то продолжает говорить мне, что следует вернуться к подготовке, потому что мои шансы и так малы, а своим бездействием я их уменьшаю еще сильнее. Я так больше не могу, меня уже реально тошнит от всего этого.

— Если у тебя в голове кто-то говорит, то давай я оплачу тебе психиатра.

— Найл, блять... ты вообще хоть немного понял, что я хочу до тебя донести?

— Я сделаю вид, что не заметил твои слова, где ты завуалировано говоришь о том, что я якобы родился с золотой ложкой во рту. Но это неприятно.

— Но так и есть! — громкость голоса подскакивает куда-то очень высоко, так, что люди с соседних столиков обернулись практически одновременно, мы все еще находимся в ресторане, точно.

— Луи, повторюсь, мне безумно неприятно слышать такое от своего друга и я не заслуживаю такого отношения, но я терплю это, потому что как раз прекрасно осознаю в какой заднице ты находишься и насколько тебе тяжело сейчас.

— Да не можешь ты прекрасно осознавать, как же ты не понимаешь, ведь твоя бабуля...

— Да, моя бабуля. Моя бабуля сделала состояние для всей семьи и благодаря ей я могу не париться, и я ей всем обязан. Но и что с того? Мне теперь надо принести извинения всем, у кого этого нет? Или чего ты от меня хочешь я не понимаю? Мне тоже тяжело, и мне не все достается по щелчку пальца, как же ты не понимаешь.

Его тон жестокий и серьезный, но он меня ни черта не понимает. У него деревянная голова, я клянусь.

— Все, я не хочу ничего обсуждать. Я надеялся, ты поможешь мне со всем, мы порепетируем. А в итоге ты лишь смешал меня с грязью.

В отчаянии снова хватаюсь руками за голову и устремляю взгляд в тарелку с пастой. Она выглядит довольно тоскливо, холодное томатное месиво, превратившее в один толстый блин, который не выпадет из тарелки, даже если ты ее перевернешь. Пиздец, со всех сторон все плохо.

И в этот момент всего становится слишком много. Словно окружающие меня вещи резко начинают обрушиваться мне на голову. И до меня наконец-то доходит как глупо выглядит этот спектакль и я сам, нарядный как на утреннике. Хочется заплакать от досады и отчаяния. Сам себе придумал серьезность всей ситуации и хотел заставить мир подыгрывать мне. Окончательно добила меня мысль о полупустом тестере парфюма, спрятанном в прикроватном ящике. Как же все это отстойно.

— Что ты несешь?— слова Найла вытаскивают меня из мгновения самоуничижения и возвращают в реальность,— Ты вообще в своем уме, Луи? Я не смешивал тебя с грязью, я даже слова тебе не сказал. Это ты последние десять минут тыкаешь меня тем, что у моей семьи есть деньги. Прекрати жаловаться и жалеть себя. С чем я тебе могу помочь вообще? У тебя все есть для этого поступления, твои руки, которые буквально из любого листа бумаги шедевр сделают, навыки, особый взгляд на вещи. Как я могу тебе помочь? У тебя буквально нет шансов не поступить туда.

— Но есть десятки других учеников, такого же уровня. Чем я лучше их? — отчаяние берет вверх, и я сдаюсь.

— Услышь меня. Твое самобичевание ни к чему не приведет. Ты все знаешь и умеешь. И не надо ни к чему готовиться, понимаешь? — инстинктивно киваю, хотя вопрос явно был риторический, — просто заранее подумай о том, что ты чувствуешь, когда рисуешь, какие в тебе это вызывает чувства или что ты хочешь вложить в свой рисунок.

— В картину, Найл, — поднимаю глаза на него и чувствую, как мои уголки губ немного тянутся вверх, — рисунки были у нас в младший школе.

Смотрю на друга и понимаю, что он снова вернулся в настоящего Найла. Напряжение спало, лицо расслабленное, выражение воинственной тупой рыбки исчезло, мы снова друзья. Боже спасибо, буря обошла стороной.

— Ну картину, какая разница. Просто подумай, что ты хочешь рассказать им о себе и своей любви к делу. А там они уже сами сложат.

— А если не сложат?

— А если не сложат, значит тебе этот место не подходит. Везде должна быть взаимность. Это как с отношениями, понимаешь? Если человек не хочет быть с тобой, значит вы не будете вместе, как бы сильно тебе этого не хотелось и какими бы серьезными не были твои намерения. Это не будет иметь никакого значения, если второе звено отсутствует. Надо сразу пресекать себя, даже если это будет очень больно. Тешить надежду, которой нет, затея глупая и бесперспективная.

— Это самая умная твоя фраза за все время нашего общения, — говорю я ему и понимаю, образ сидящего Найла, вернувшегося к утиной ножке, никак не сопоставляется с фразами, вылетающими из его рта, — так а что мне делать в итоге?

— Ничего не делай. Просто сядь дома и говори все, что приходит тебе на ум, и связано с рисованием,— и, о боже, он начинает изображать меня, манерно поправляя челку и высокомерно смотря вперед,— " Меня зовут Луи, мне 18 лет и я рисую с тех пор, как в утробе матери у меня сформировались кисти... рук, я имею в виду. Мои навыки были высоко оценены Мистером Президентом Художников на закрытом мероприятии юных энтузиастов изобразительного искусства. Я благодарен живописи за то, что я научился выражать свои чувства, будь то боль или любовь через творчество и помогать другим людям, которые проходят через темный период своей жизни. И я считаю, что моя миссия", но миссию я уже не могу придумать, тут уж сам.

И, видимо, сейчас наступает момент, когда я должен поднять свою челюсть с пола, потом что, я клянусь, это звучит настолько убедительно, что я бы на месте комиссии принял Найла сразу же, не раздумывая ни секунды несмотря на то, что он рисует солнце в углу листа.

В завершение вечера с Найлом у меня в голове появился четкий план разговора с комиссией.

Правда, в нем было всего два пункта, но друг убедил меня в том, что это беспроигрышная формула успеха:

1. Говорить хоть что-то, даже бессмыслицу, если больше ничего не приходит на ум.

2. Делать это максимально уверенно.

И вот я делаю выход, пытаясь воздухом прогнать всю нервозность, застрявшую в ребрах, которой стало так много, что она буквально заставляет меня дрожать. Ангелы меня любят, потому что у меня получается мгновенно перестроиться и войти в роль самоуверенного гения живописи. Поднимаю голову, губы растягиваются в искусственно уверенной улыбке, и вот мой взгляд начинает в ответ пронзать главу комиссии даже сквозь толстые стекла ее очков.

— Почему именно я? — возможно даже чуть более, чем следовало высокомерный смешок вылетает из меня, но я уже не могу поймать его обратно и приходится доигрывать свою роль, — Вы знаете, весь прошлый год я посвятил поиску себя, пытаясь разобраться со всеми чувствами внутри меня, разматывая их как клубок. И я безумно благодарен художественному подготовительному классу, который научил меня техникам, выстраиванию композиции и подобным вещам, но еще больше я благодарен самому себе, если быть честным. Потому что теория— это здорово, когда меня научили всему этому, я понял, что у меня в руках появились инструменты, чтобы достать из своей души всю красоту этого мира, чтобы показать всем остальным, как он прекрасен, дать им почувствовать то, что чувствую я. И для меня живопись в первую очередь обезболивающее, которое помогает проходить через темные времена и при любом раскладе оставаться победителем. Я вкладываю в свое творчество всего себя, отдаю до малейшей капли. И для меня художественный класс, это не просто диплом с пометкой общепризнанного гаранта качества и статуса, это еще одна ступень на пути к моей миссии.

— Какой миссии, Луи? — за время моего монолога, в который я старался вложить как можно больше эмоций и звучать максимально убедительно несмотря на то, что уже на середине предложения я осознал, что несу несусветный бред, дама с очками успела засунуть дужку от очков в рот и, задумавшись, жевала ее все это время.

— Миссия? Я хочу, чтобы мои картины вскрывали все больные места людей, смотрящих на них, и одновременно залечивали эти раны. Понимаете, о чем я? — я смотрю на остальных членов комиссии и понимаю, что они все бросили свои листочки и с интересом смотрят на меня и ждут продолжения фразы, — И если душевных сил и понимания мне хватит с достатком, то навыки явно нужно подтянуть. Поэтому я и хочу быть здесь. Я чувствую, что я должен быть здесь.

Выйдя из аудитории, я понял, что оставил на стуле буквально всего себя. Я выжал из себя все, что мог и был лучшим обманщиком, чем кто-либо. И кажется, впервые ощущаю приятное чувство гордости за себя где-то чуть выше пупка. Словно что-то мягкое и округлое растекается по твоим внутренним органам и начинает доставлять дофамин по всему организму. Это чувство заведомой победы. Я смог и сделал все так, как надо. Я буквально уже чувствую, что меня приняли в художественный класс.

До отправления поезда остается еще час и мне кажется, что не существует идеи лучше, чем отпраздновать сегодняшний вечер в кофейне максимально горячим американо и заесть карамельным тартом.

Сообщение от Найла, естественно, приходит в тот момент, когда по рукам текут остатки карамели от десерта. И, естественно, содержание сообщение максимально в стиле друга.

Niall « Ну че там??».

При возникновении Найла в моей голове, раздраженный фырк автоматически вылетает из меня, а глаза закатываются, словно я снова ужинаю с ним ресторане. Я не ожидал от него другого вопроса, если честно. Я знаю, с кем я общаюсь, мы дружим с пеленок, но это не отменяет того факта, что в последнее время наши отношения все чаще подвергаются систематическим «встряскам» и мне порядком стало это надоедать.

Louis « Все супер»

Отвечаю я ему, предварительно избавив руки от неприятной липкости. Не то чтобы внутри меня нет эмоций, которыми я бы хотел поделиться, вовсе нет. Их, напротив, такое большое количество, что меня буквально разрывает изнутри, но я не хочу делиться ими с ним. Я знаю, что ему абсолютно безразлично и я буквально могу предсказать все, что он мне скажет в ответ. Он написал не потому, что ему интересно, а потому что так заведено. И он ответит шаблонной фразой, не проявляя настоящего интереса к моим словам или эмоциям. Не имеет никакого значения, что я скажу, он просто отреагирует на мои слова из разряда « Ну вот, хорошо, что все так получилось». В такие моменты чувствуешь, словно ты навязываешься, как ребенок, который показывает взрослому свои каракули, а тот вне зависимости от того, что изображено на листе, погладит по спинке и скажет, что ты большой молодец. Хотя... ты же сам написал вроде?

Niall « Ну я говорил, что ты усложняешь все. У тебя всегда одно и то же :/»

Читаю из режима уведомлений и блокирую телефон.

Тоска имеет удивительную способность незаметно накрывать тебя в самый неподходящий момент, при этом делая это за пару мгновений. От тарта осталось несколько крошек, одиноко лежащих на блюдце, а в кружке остывает гуща от кофе. Я сижу перед этой пустой, грязной посудой и чувствую себя нелепо, но всё же это лучше, чем мёрзнуть на перроне в ожидании поезда.

Из уютного, залитого светом помещения, наблюдая за улицей, я вдруг отчётливо осознаю: осень неумолимо приближается. Лето вот-вот завершится — до его финала остались считаные недели, а природа уже словно торопит: «Пора доставать тёплые шарфы, наслаждаться ароматом тыквенного латте и любоваться сумерками!». И в душе разливается печаль, а ощущение тяжести становится почти осязаемым... Но проблема в том, что меня тошнит от тыквенного латте, а все шарфы неприятно колют шею, вызывая лишь желание расчесать себя до крови.

Чувство удовлетворенности от собеседования растворяется так же быстро, как и появилось. На его место вернулось уже такое привычное недовольство всем на свете; и даже с условием, что меня раздражают все люди вокруг, моя персона все еще остается лидером в этом личном рейтинге.