when we were young [L.S.]

Первое, что я ощущаю, неприятное чувство тяжести на ногах, которое, словно цепи, сковывает меня и не дает даже повернуться. С трудом открываю глаза и пытаюсь сфокусировать взгляд, но солнце безбожно светит мне в лицо, сквозь щель штор.
— Луи-и-и, — девочка сидит на моих ногах и как только я открываю глаза, начинает со всей силы трясти меня, и это означает, что о возможности поспать подольше можно забыть, — Луи!
— Привет, Фиби, — голос гораздо более хриплый, чем я ожидал, отчего приходится прокашляться, — ты пришла сказать мне, что я могу поспать еще пару часиков, ведь так?
Она начинает по-детски заразительно смеяться и трясти меня еще сильнее. Это явно не то утро, о котором я мечтаю, но в минуты пробуждения, пока мысли о повседневных заботах ещё не успели омрачить настроение, я чувствую себя особенно безоружным в вопросе эмоций. И я позволяю моему сердцу сжаться от умиления к младшей сестре.
—  Не-е-ет, — наконец она меня отпускает и почему-то начинает прыгать и хлопать в ладоши, — мы идем завтракать! Мама сказала, что нужно разбудить тебя.
Последнюю фразу она, продолжая подскакивать, пропела буквально по слогам. Дети такие странные.
— Хорошо, хорошо, я сейчас спущусь.
Вчера я лег спать почти сразу после того, как вернулся домой, в надежде выспаться. Но, видимо, в этот раз получил переизбыток сна. Смотрю на часы в попытке посчитать сколько длился мой сон.
Спускаюсь на кухню в пижаме, и даже не расчесавшись. И уже на лестнице чувствую запах тостов и кофе. На кухне царит невероятная суета и веселье:  малыши сидят в детских стульчиках и с интересом смотрят на Лотти, которая пытается накраситься за обеденным столом. Фиби с Дейзи в свою очередь привлекают с двух сторон близнецов ложками с кашей, изображая самолет. Это все выглядит как очень странный сон, удвоенная картинка. Близнецы кормят близнецов, и каждый из них буквально зеркалит друг друга. И только Физзи помогает маме собрать завтрак для всех, пока яичница еще не остыла.
— Что за важное событие, для которого ты так стараешься? — подхожу к Лотти сзади и слегка треплю ее волосы, отчего она взвизгивает и вскакивает со стула, намереваясь бежать за мной.
Мы совершаем примерно два круга вокруг гостиной, пока сестра пытается кидаться в меня подушками и погремушками, которые попадаются на ее пути, не переставая выкрикивать обвинения в мою сторону. Забег заканчивается, когда я, задыхаясь от смеха, подбегаю к маме и прикрываюсь Физзи как щитом. Физзи тут же подхватывает общий настрой — начинает хохотать и вопить, ведь теперь все «удары» Лотти достаются ей. А четверо малышей, словно заражённые всеобщим весельем, тоже начинают кричать и смеяться. Дом наполняется громом смеха и весёлым хаосом, в котором невозможно разобрать отдельные звуки. Но несмотря на всю эту суматоху, атмосфера в доме невероятно тёплая, светлая и пронизана любовью и пониманием.
Отдышавшись, сажусь за свой стул, Физзи любезно ставит для всех тарелки с завтраком, пока мама разливает напитки. Что-то внутри меня подсказывает, что было бы здорово помочь им с этим всем, но с утра у меня просто нет сил заниматься подобными делами, тем более после такой пробежки. Отмечаю, что надо заставить себя хотя бы помыть посуду после завтрака.
Пока младшие девочки с набитым хлопьями ртом пытаются договориться чем сегодня они будут заниматься, Лотти лениво ковыряет бедную яичницу вилкой, при этом укоризненно смотря на меня.
— Что? Твоя прическа великолепна, я ничего не испортил, — вопросительно смотрю на нее, на что она в ответ закатывает глаза и раздраженно причмокивает.
В последний год с Лотти стало действительно очень тяжело общаться. Нужно быть предельно внимательным в выборе слов и думать буквально над каждым словом, которое ты собираешься произнести. И параллельно пытаться понять, можно ли воспринять его в плохом смысле, потому что если да— то тебе конец. Осенью она резко из ребенка превратилась в клишированную ученицу средней школы, мама ей любезно разрешила еще сильнее осветлить волосы и пользоваться ядреным автозагаром. Она буквально оранжевая. Черный глянцевый пуховик с мехом, который идет по капюшону мы уговорили ее снять только в апреле, когда люди стали переодеваться в шорты. Было бы славно, если бы на этом все закончилось, но летний образ оказался еще безумнее дурацкой куртки. Теперь она не вылезает из супер коротких и обтягивающих платьев неоновых цветов, сегодня, например, оно ярко розовое. В сочетании с бронзовой кожей и пучком выбеленных волос это... неописуемо. По словам мамы, она сейчас находится в очень нежном возрасте и нам следует относиться к ней с максимальным принятием и поддерживать ее абсолютно во всем. Мне такая тактика, конечно, мало откликается, к тому же не припомню, чтобы в мои 15 кто-то вообще задумывался о моем эмоциональном состоянии, в то время мама как раз была беременна. Перевожу взгляд на уже подросших Эрнеста и Дорис, которые пытаются есть печенье, неумело орудуя руками. Мое сердце невольно сжимается второй раз за утро.
— Я не о причёске, — она отталкивает от себя тарелку и начинает стучать пальцами по столку, вздернув подбородок, — тебя приняли?
Кусок тоста встает где-то в горле, не давая поступать кислороду. По ощущениям, мне приходится проглотить огромный шершавый шар, который раздирает внутренности, прежде чем ответить.
— Да, — протягиваю я, возможно, чуть тише, чем следовало бы, — я думаю, что да. По крайней мере все прошло хорошо.
И я буквально чувствую, насколько фальшива улыбка на моем лице, и Лотти, кажется, это замечает тоже, потому что она продолжает смотреть на меня с недоверием и сомнением. А я не понимаю, в чем причина.
— Это же круто! —  включается Дейзи, но локон ее волос цепляется за ложку с кашей, и она начинает вытираться тыльной стороной ладони, мгновенно теряя интерес к общему обсуждению.
— Я уже представляю, как ты будешь валиться с ног, когда тебе придется каждый день ездить туда-сюда, — пытается поддержать Физзи, но она, кажется, единственная, кто наслаждается завтраком, поэтому все ее внимание сосредоточено на тарелке, — сейчас ты ездишь только по субботам, но уже всегда уставший. А осенью ты будешь ездить каждый день, ужас...
Начинаю нервно постукивать пальцами по столу, пытаясь принять расслабленный вид и отвожу взгляд в окно, которое меня всегда спасает в такие моменты.
— Не волнуйся, Физзи, он не будет.
Блять, Лотти. Цокаю и осуждающе смотрю на нее. На что в ответ получаю лишь самодовольную улыбку.
— В смысле? — перевожу взгляд на Физзи, которая с растерянностью смотрит на нас— Я не понимаю.
Дейзи и Фиби перестают общаться друг с другом, осознавая, что оживленный разговор закончился и наступило гнетущее молчание, и все взгляды стали обращены ко мне. Поворачиваюсь в сторону мамы, надеясь найти в ней поддержку, может быть у нее получится мягко донести до девочек положение дел и объяснить ситуацию. Но, судя по ее реакции, она не мой напарник в этом деле.
— Ну? — буквально бросает в меня Лотти и выжидающе смотрит.
— Понимаешь, Физзи, — я набираю в легкие настолько много воздуха, насколько возможно, — если меня примут, то у меня будет комната в кампусе.
И мне кажется, что если я не скажу смысл фразы напрямую, то это снимет с меня ответственность и мнимую вину, которая прилепится ко мне в любом случае.
— Оу, — и я чувствую, как мое сердце раскалывается и осколки царапают ребра, пока смотрю на сестру, которая собирает кусочки пазла в своей голове, — и это значит...
— Он бросает нас, что непонятного, Физзи?! — огрызается Лотти и вскакивает со стула, убегая наверх, оставляя за собой шлейф гнева и разочарования.
И начинается сумасшествие. Мой отчаянный крик «Я не бросаю» тонет в мамином «Лотти, вернись!». Близняшки начинают вопить, что я не могу так поступить с ними, и кидаются вслед за Лотти. Малыши от громких звуков в мгновение разражаются плачем и начинают вылезать из стульчиков для кормления, отчего маме приходится унести их в детскую.
А мне остается только сидеть здесь, беспомощно обхватив голову руками.
— Луи, она сказала правду? — я совсем забыл, что Физзи, единственная осталась здесь со мной. Ее вилка с кусочком яичницы так и висит в воздухе, а в глазах сестры беспросветная грусть со слабой искоркой надежды.
— Малыш, — я опускаюсь на корточки перед ней и беру ее ладони в свои, и в моем голосе звучит вся сила и нежность, на которую я способен, — я никогда вас не брошу. Никогда. Я обещаю тебе.
— Ты уедешь, — и это не вопрос, она просто констатирует факт, не наделяя это никакими эмоциями, словно пытаясь свыкнуться с этой мыслью.
— Да, но я буду приезжать каждые выходные. Вечер пятницы, всю субботу и день воскресенья я буду проводить с вами,— начинаю перечислять я, загибая пальцы,— и так ка-а-аждую неделю.
И так проходит, кажется, целая вечность, пока она наконец-то поднимает на меня взгляд и сжимает мою ладонь в ответ, а уголки губ слегка поднимаются.
— То есть ты уезжаешь не насовсем?
— Я и не планировал уезжать насовсем.
На этом моменте ее морщинка на лбу, появившаяся оттого, что она нахмурилась, наконец-то разглаживается, и я вижу искреннюю улыбку сестры. Все, о чем я думаю, это о том, как сильно мне хочется стукнуть Лотти по ее пустой голове, за то, что она начала весь этот цирк. Зачем надо было портить утро всей семье, я искренне не понимаю.
Физзи помогает мне убрать остатки завтрака со стола и привести кухню в порядок. У нас вполне неплохая команда: она насухо вытирает тарелки чашки, которые я помыл. И все 20 минут, которые мы провели в этих хлопотах, я всеми силами пытался донести до Физзи, что я тоже очень волнуюсь, и если при мысли о  учебе в Ливерпуле я чувствую бабочек где-то в районе желудка, то осознание того, что я буду вдали от семьи, заставляет меня чувствовать безумную тоску. В тысячный раз повторяю, что люблю их больше всего на свете, и, кажется, в миллионный, что ни за что и никогда их не брошу. Сложно построить взрослый разговор с 13-леткой. Но я всеми силами пытаюсь разговаривать с ней наравне, по-взрослому.
— Я не думала, что ты так сильно переживаешь, — она вытирает последнее блюдце и бросает мокрое полотенце в корзину для грязного белья, — На самом деле, я хочу, чтобы тебе было хорошо, и если для этого нужно ненадолго отдать тебя Ливерпулю, то я сделаю это.
Она прижимается ко мне, и я заключаю ее в объятья. Клянусь, в эту минуту мне кажется, что этот ребенок— единственный, кто понял меня за последние несколько дней и, может быть, даже смог поддержать? Не знаю, но по крайней мере, я чувствую себя лучше.
После того как Физз уходит к девочкам я снова остаюсь со всем бардаком в своей голове один на один. И у меня нет ни малейшего желания, чтобы это долго продолжалось, поэтому натягиваю кеды и направляюсь к Найлу.
Слава богу, что двери дома Найла всегда открыты, а сам он безвылазно находится внутри.
— О, привет, — он поворачивает голову в мою сторону, услышав звук шагов, и через секунду возвращается к Sony PlayStation — мы договаривались встретиться?
— Не, — протягиваю я и падаю к нему на огромный кожаный диван, — надо было сбежать из дома.
Никогда не пойму причуд этих богачей. Кожа— это очень красиво, не могу не согласиться, но кем надо быть, чтобы тебя устраивал тот факт, что ты к ней прилипаешь? А салоны в автомобиле в 30 градусную жару, когда на тебе короткие шорты?
— Притащи сок из холодильника, — и только когда замечает, что я вопросительно смотрю на него, добавляет, — конечно, если тебя это не затруднит.
Естественно, меня не затруднит. Я всей душой люблю холодильник Найла и его содержимое. Наливаю два огромных стакана апельсинового сока, предварительно закинув в них лед. После неполноценного завтрака в моем животе осталось еще много свободного места, поэтому в первый заход я отношу в комнату напитки, а во второй все съестное, что могу найти.
— Ты что не ел пару дней? — смеется Найл, оторвавшись на секунду от игры, пока я вываливаю на журнальный столик, на который он закинул свои ноги, чипсы, сыр, клубнику и предварительно нарезанные помощницей дома свежие овощи.
— Лотти загнобила меня в разгар завтрака и мне кусок в горло не лез, — отвечаю я и открываю все пачки и контейнеры, буквально устраивая шведский стол в гостиной.
Его смех становится еще громче, а глаза по-прежнему не отрываются от экрана.
— Тебя что загнобила младшая сестра?
— Она просто волнуется из-за моего переезда, мы всегда жили вместе, наверное, это травмирующий момент для нее, — морковь ужасно жесткая и застревает между зубов, — морковь жесткая и застревает в зубах, ты знаешь?
— Зачем ты вообще ее принес, я никогда ее не ем, — он закидывает в себя горстку чипсов и отряхивает руки о спортивные штаны, на которых тут же остается небольшое масляное пятно, — чипсы, вот, что никогда не подводит, Томмо.
— Все вредное лучше есть с клетчаткой, так лучше усваивается.
— То, чем ты давишься, априори не может хорошо усвоиться. Лучше съесть чипсы и умереть от ожирения и счастья.
— Ты сейчас намекнул на то, что я жирный?
— Боже, Луи...— и в этот момент он наконец- то ставит игру на паузу,— я... ладно забей, я устал объяснять. Так и что ее так расстроило, я не понимаю.
Он нажимает «продолжить» и отдает все свое внимание игре снова.
А я, если честно, теряюсь. Вроде как, он должен понимать причину негодования Лотти как никто другой. И я даже чувствую укол обиды и негодование. Серьезно, чувак, мы лучше друзья уже лет 15 и ты хочешь сказать, что не чувствуешь ни капли тоски от того, что спустя месяц наша жизнь изменится и больше никогда не станет прежней? Что мы больше не будем зависать друг у друга дома после школы или видеться в любое время суток? Тебя не печалит тот факт, что нас будет разделять сотня километров большую часть времени? И самое ужасное, после всех этих мыслей и задумываюсь над тем, а расстроен ли я всем этим? А нет, правильнее будет сказать, самое ужасное в том, что, кажется, я не расстроен.
Мы молча едим под звуки гоночного трека из динамиков и диалог никак не клеится. Поэтому, просидев так примерно полчаса, я уношу посуду на кухню, закидываю ее в посудомоечную машину и, возвращаясь в комнату, с порога говорю Найлу, что мама попросила вернуться домой.
— Окей, давай, спишемся позже тогда. Удачи!
Отвечает он, не оторвавшись от телевизора.
Блять, какой ужасный день.