Глава 15. Дырындыдль
С тех пор как уехал Лео, прошло уже две недели. Кто-то наверняка сказал бы: «Всего лишь две недели», но этого времени мне хватило, чтобы понять, что я прежде не жила вовсе, а лишь существовала. Я привыкла, что всё решали за меня, начиная от выбора ужина или обоев в МОЕЙ квартире, заканчивая планами на МОЁ будущее. Это осознание раздавило меня, заставляя несколько дней провести в слезах, не вылезая из постели, а потом неожиданно стало легче. Будто в комнате так долго было душно, а сейчас я наконец-то дышала сквозь приоткрытое окно.
Я навещала маму ежедневно, по два раза, и мамин доктор даже перестал испепелять меня уничижительным взглядом, с помощью которого он когда-то пытался воззвать к совести дочери, оставившей мать умирать в одиночестве. Мне даже удалось договориться с ним о небольшой подработке: я ухаживала ещё за несколькими лежачими пациентами, убиралась в палатах и помогала кормилицам. Одна бабулечка с травмой позвоночника постоянно подкармливала меня гостинцами, которые ей оставляли дети, и даже трудности перевода не мешали нашей дружбе, хватало её улыбки. Теперь я узнала, какова на вкус натуральная икра, и ещё то, что имитированная нравилась мне гораздо больше.
Другими словами, моя жизнь протекала в больничных стенах, но меня это вполне устраивало. Мне необходимо было осесть на одном месте, выстроить точный порядок дня, чтобы не сойти с ума. Я точно знала, что в восемь утра прозвенит будильник, через пятнадцать минут я поднимусь с постели, к девяти зайдёт Оля, и после завтрака я снова отправлюсь сюда, где пробуду до позднего вечера, а потом всё то же самое, что и утром, только в обратном порядке: ужин с Олей, ванные процедуры, пятнадцать минут на звонок Мэй, Ашеру или Джеду и снова сон. Всё стало настолько понятно, что я перестала ждать опасность за каждым углом и просто двигалась по накатанной.
Вот только всё ближе подступала дата выезда из отеля и билетов на обратный рейс до Сиэтла, а я будто и не хотела возвращаться. Что меня ожидало там? Пустая квартира, в которой никто не пригласит на завтрак, бесконечные счета, по которым мне нечем платить, потому что с работы я уволилась, а ещё там был Лео, Ашер и Ричард, и ни с кем из них я не желала встречаться.
Общение с Ашером я прекратить не смогла, был небольшой перерыв на три дня, после которого он снова позвонил мне. Мы говорили по вечерам, делились тем, что произошло за день, смеялись и обсуждали более серьёзные вещи, но градус чувств между нами поуменьшился. Я перестала ждать встречи, будто общения на расстоянии мне было достаточно и я боялась сближаться с ним. Ашер думал иначе, размышлял, как встретит меня в аэропорту, интересовался тем, какое у меня любимое блюдо и цветы, думал, что делает это незаметно, но я поняла, что он готовит для меня романтический вечер. Вот где был тот самый подвох: для него моё возвращение виделось в прикосновениях, объятиях, прогулках и прочих вещах, которыми занимались все нормальные люди во время конфетно-букетного периода.
А мне повсюду виделась опасность, будто там, в Сиэтле, за каждым углом нас поджидает до глубины души оскорблённый Ричард. Я понимала, что он ничем не сможет навредить, максимум распустит по городу сплетни о том, какая я падшая и что именно я стала причиной распада семьи Мэнсон, но это не конец жизни. На самом деле я боялась совсем другого — обманутых ожиданий. Вдруг то, что произошло с Ашером, было ошибкой, что, если я и не влюблялась в него, а просто нашла утешение на его плече. И теперь я вернусь и пойму, что нас ничего не связывает и у меня нет к нему чувств. Единственное, что меня пугало, — я сама.
Здесь была совсем другая Кая. Кая — больничная санитарка, Кая — соседка и подруга из отеля для богатеньких, Кая — примерная дочь. Столько разных ролей, в которые я так удачно играла день за днём. У меня была новая жизнь, но, к сожалению, с ограниченным сроком.
Я, как обычно, зашла в палату Генриетты, той самой пациентки с повреждением позвоночника. Принесла с собой таз с водой и чистые полотенца. К полудню я посвящала время на банные процедуры для неё.
— Guten Tag! — сказала я, толкая дверь спиной, но когда обернулась, обнаружила лишь пустую постель.
В голову сразу пришли ужасные мысли. Генриетта хоть и была сильна духом, а лицом выглядела гораздо моложе цифр в больничных листах, но возраст и травма сильно сказались на её организме. Почему мне ничего не сказали? Где она?
За две недели её ни разу не забирали из палаты, как и других больных, прикованных к постели. Я вдруг ощутила такое беспокойство, будто мы были не случайными знакомыми, а близкими родственниками. Неужели с ней случилось что-то плохое?
Время не стояло на месте. Помимо Генриетты и моей мамы на мне было ещё десять пациентов, которых надо помыть, накормить и просто подбодрить, даже если ты не знаешь язык и всё, чем можешь помочь, — подарить улыбку.
Выйдя из последней палаты, я направилась в кабинет доктора, чтобы узнать о Генриетте.
Он посмотрел на меня и расплылся в улыбке, я сразу почувствовала, как расслабились плечи.
— Генриетта на операции. В её позвоночник установят титановую пластину, и будет как новенькая. Бегать, конечно, навряд ли сможет, но вот питаться самостоятельно — вполне.
Эта новость была для меня самой лучшей за последнее время. Я так сблизилась с пациентами, сама удивляюсь, что настолько могла привязаться к совершенно незнакомым людям. Задумалась даже о том, чтобы найти в Сиэтле клинику, в которой принимают волонтёров. На самом деле, они были нужны мне гораздо больше, чем я им, потому что, загружая себя работой, я совсем не думала о проблемах, а глядя на их силу духа, волю к жизни, я понимала, насколько это важно.
Мне стало гораздо легче смотреть на лицо мамы: я привыкла к его болезненности и перестала видеть в ней труп, теперь это снова была просто мама. Я продолжала делиться с ней всем, что накопилось внутри, как делала это перед камерой. Иногда она даже реагировала на мои слова, о чём сигнализировал монитор с датчиками жизненной активности. Я верила, что у нас есть шанс, даже если он катастрофически мал в буквальном смысле.
Ожидать донорский орган — совсем не просто, и дело даже не во времени. Ты буквально засыпаешь и просыпаешься, уповая на то, чтобы в чьей-то семье произошла трагедия, в результате которой твой близкий человек получил бы шанс на жизнь. Никто не озвучивает подобное вслух, но в тайне ото всех открывает новости, ощущая надежду. Даже не знаю, какой сделала бы выбор, если бы спасти маму не удалось и мне дали лист, в котором нужно поставить галочку напротив строки «донорство». Это ужасно, и не важно, с какой стороны находишься ты.
—...так что скоро мне придётся уехать, но я обещаю, что прилечу первым рейсом, когда тебе назначат операцию. — Я погладила ёжик на маминой голове и поднялась со стула.
Мы с Олей договорились поменять в нашей рутине хотя бы что-то и поужинать не в ресторане отеля, а в небольшом кафе с местной национальной кухней. Оля сказала, что там ужасно жирная еда, но обещала, что будет вкусно. А я решила, что побывать в Германии, не испробовав местные угощения, было бы огромным упущением.
Переодевшись из медицинского костюма в футболку и джинсовый комбинезон, я вышла на улицу. Я настолько привыкла к местным улочкам, на которых дома расположены так близко друг к другу, что можно разглядеть программу на соседском телевизоре. Кстати о соседях — я поняла, что сильно заблуждалась по поводу немцев. Раньше они казались мне такими серьёзными, строгими и недружелюбными, сейчас же я понимаю, что это не более чем стереотип и издержки языка. Немецкий и правда немного грубоват, но его носители — прекрасные, добрейшей души люди, я никогда не видела столько улыбающихся прохожих, и мне будет не хватать этого.
Я шла по дороге, вымощенной булыжником, и наслаждалась прохладной погодой. Легкий ветерок приносил ароматы свежей выпечки, и мне уже ужасно хотелось есть. Хорошо, что идти оказалось совсем недалеко, и спустя минут десять я увидела Олю возле кафе в стиле средневековой таверны.
На входе нас встретил администратор — пухленькая женщина в наряде, название которого мне никак не удавалось выговорить: платье с корсажем и ярко-красный фартук.
— Дирндль. — Повторила Оля, когда я в очередной раз попыталась сказать это и чуть не завязала язык в узел.
Женщина провела нас к столику у окна, из которого открывался вид на внутренний дворик с деревянными скамьями и небольшим фонтанчиком, возле которого под присмотром отдыхающих родителей играла детвора.
Нам дали меню, написанное на немецком языке, и я растерялась, потому что единственным знакомым словом оказалось «пиво», а начинать ужин с него мне как-то не хотелось. Я снова отдала право выбора Оле, и она позвала официантку, а после тыкнула в несколько позиций, которые для меня оказались настоящим сюрпризом.
Девушка принесла нам хлеб и масло, немного пофлиртовала с Олей, заигрывая рыжими косичками, и снова ушла. Я удивилась, но Оля объяснила, что это не основная еда, а лишь добавки к ней. Не дожидаясь, когда принесут заказ, я откусила немного хлеба, и он оказался очень вкусным — с пропиткой из масла и чеснока.
— Да уж, для первого свиданияэто место совершенно не подойдёт. — сказала я и отломила кусочек на пробу Оле.
— Нам с тобой не целоваться, потому не вижу никаких проблем. У меня для тебя есть новость — я скоро уезжаю, и нам с тобой надо бы сходить развеяться напоследок. Предложения будут?
— А когда ты уезжаешь?
Я надеялась, что она назовёт дату позже той, что написана в моём билете, но оказалось, что я проведу с Олей всего лишь три дня и, возможно, больше никогда не увижу её улыбку, не услышу, как она воркует с мужчинами, выбивая для нас билеты в кино или скидку на коктейли, и никогда не посмеюсь с того, как она по-русски ругается матом. Мне стало так грустно, будто я уже ощущала её отсутствие, причём на физическом уровне — защипало в уголках глаз.
— Ну что ты, в самом деле, повесила нос. Я ведь не умираю. У тебя есть мой сотовый, будем созваниваться, приезжать друг к другу в гости. Я обязательно посещу Сиэттл и найду себе какого-нибудь горячего мужчину, быть может, даже твоего соседа, а у тебя случайно нет братьев?
— Нет. — ответила я и улыбнулась.
— Жаль, очень жаль. Я не люблю сидеть на одном месте слишком долго, есть столько стран, в которых я ни разу не бывала, нескольких жизней не хватит, чтобы объехать мир, а я вообще планирую сделать это, пока молода и красива.
— Я буду скучать по тебе.
— Не надо соплей, Кая. Я это не люблю. — Оля сморщила нос и закатила глаза, а потом прикоснулась к моей руке. — Я тоже буду. Ты ещё не познакомила меня с Ашером, а я хочу своими глазами увидеть мужчину, от которого ты сходишь с ума.
На этот раз настало моё время закатывать глаза.
— Я схожу с ума только от тебя, честное слово.
— Скажи что-то менее очевидное, а то я уже заскучала. Как насчёт того, чтобы сходить в гончарную мастерскую?
Это прозвучало неожиданно, чтобы Оля по собственному желанию перепачкала руки? Такое возможно только в случае, если речь шла о спа-салоне.
— Мы ведь думаем об одном и том же? Или это какое-то ночное заведение с необычным названием, по типу «дырынды-для»? — сказала я, глядя на наряд администратора.
Оля расхохоталась, громко и раскатисто.
— Ну правда. Всегда мечтала налепить каких-нибудь горшков или чем там занимаются в этих мастерских? А что такого?
— Ладно, когда пойдём?
— Завтра в десять часов.
У меня приподнялись брови. Неужели она и правда уже всё распланировала? И билеты купила? Это не было похоже на девушку, живущую одним днём. Я была почти уверенна, что здесь кроется какой-то подвох.
— Ты собаку что ли зарыла?
— О боже, наверное, зря я учила тебя нашим поговоркам, ты ужасно их коверкаешь. Просто доверься мне, ладно? Гарантирую, ты будешь в восторге. — У неё блеснули искорки в глазах, Оля точно что-то скрывала.
Сюрприз так сюрприз. После похода в салон я доверяла ей на все миллионы процентов.
Нам наконец-то принесли ужин. Перед Олей стояла тарелка с руладеном — рулетиками из говядины с маринованными огурчиками, беконом и горчицей. А для меня она выбрала клопсы — мясные шарики в сливочном соусе с каперсами. И для меня на пробу Оля решила взять самые, на мой вкус, необычные блюда — тушеную луковицу и квашеную капусту, от которой дурно пахло.
Мы решили поделиться друг с другом, и по законам совместного ужина- её еда впечатлила меня больше. Капуста, кстати, оказалась на вкус не так плоха, как на запах, но второй раз я навряд ли взяла бы её, не такой уж я вкусовой эстет. Куда больше мне понравилось немецкое пиво, после кружки которого я наконец-то смогла скрутить язык, чтобы произнести этот дурацкий «дирндль». Оля захлопала в ладоши, и не только она, за соседним столиком сидела пара, кажется, они слушали, о чём мы говорили, и после моей победы они скандировали «geil», как пояснила Оля, это что-то вроде «крутяк».
Заиграла мелодия, похожая на марш, и все от мала до велика стали ей подпевать. Таверна наполнилась многоголосьем немцев, выкрикивающих «Eins, zwei, gsuffa». А Оля, перекрикивая их всех, предупредила, что после этой песни неприлично оставлять пиво в кружке, потому допить его нужно до последней строчки. У меня к тому моменту оставалось больше половины кружки, поэтому пришлось постараться. Это не прошло даром, я здорово охмелела и к следующей песне согласилась на предложение соседнего столика станцевать вместе.
Меня взял за руку мужчина в шляпе, а Олю — его спутница. Мы начали танцевать под песню «Fliegerlied». Нас поддержали и другие посетители, среди которых были даже пожилые люди. Мы танцевали все вместе, то просто кружились, то разводили руки, словно крылья, и «летели» мимо друг друга, как самолёты. Это было так весело, что я смеялась и даже пыталась подпевать, хотя не совсем понимала слова. Незаметно обычный ужин превратился в настоящий праздничный карнавал, официант сделал музыку громче и персоперсонал присоединился к нашему веселью. Я никогда не улыбалась так много, как в этот вечер.
Когда мы вернулись за столы, администратор принесла нам несколько полароидных снимков, оказалось, что это традиция заведения, чтобы туристам было о чём вспомнить и они хотели вернуться. Я посмотрела на фото, на которое попали и я, и Оля, на душе стало приятно и одновременно с этим безумно тоскливо, будто лишилась чего-то, что не повторится уже никогда. Убрав фото в сумку, я знала, что оно станет одним из моих самых любимых, а этот вечер я не забуду никогда, даже если лишусь памяти — это будет первое, о чём я вспомню.