Глава XVI
«Ты не влюбляешься в человека. Ты влюбляешься в то, как он тебя чувствует. Всё остальное — совпадение.»
— неизвестный автор, но ты точно узнаешь его, когда он войдёт в комнату
Брук долго стояла в душной раздевалке спортзала, прислонившись лбом к прохладной плитке. Резинка от хвоста уже ослабла, волосы распадались по плечам, тело болело от нагрузки, но не это занимало её мысли. Неудержимо, почти на автомате, она думала о нём.
О его голосе. О том, как он смотрел на неё через край чашки с кофе.
О том, как он не перебивал, когда она молчала.
Когда она вышла на улицу, воздух был густой и влажный, с намёком на грозу. И всё же она не поехала домой. Не свернула к привычному маршруту. Руки сами крутанули руль в другую сторону.
К нему.
Светофоры сливались в одну цепь решений, принятых за неё. Музыка в машине играла на фоне, как будто происходящее — нечто большее, чем просто вечер.
Она не знала, зачем едет к нему. Только чувствовала:
если не поедет — что-то упустит. Навсегда.
И внутри, где-то под рёбрами, с каждым поворотом дороги крепло странное ощущение:
он уже знает, что она едет.
Дверь захлопнулась с тем звуком, каким обычно хлопают пощёчины.
Резко. Громко. Как будто весь подъезд должен был знать: она пришла.
Он не встал.
Эрик сидел на полу у телевизора, геймпад в руках, экран мигал неоном.
Какой-то старый файтинг с пиксельной кровью.
На экране двое бьются насмерть, а он будто и не дышит — только нажимает кнопки с медленной, пугающей точностью.
— Привет, — сказала Брук, снимая кеды.
Голос немного тише, чем обычно. Без командирского лоска.
Он не отвёл взгляда от экрана.
Картинка сменялась комбо-ударами.
Кровь. Тень. Победа.
И тогда, без паузы, как будто весь вечер ждал эту реплику, он спросил:
— Чего ты боишься: общественного мнения или мнения подруг?
Щёлк.
— Боишься потерять репутацию? — продолжил он, наконец повернув голову. — Или просто боишься, что кто-то увидит, что ты живёшь не так, как им удобно?
Она стояла у края комнаты, как будто подошла к границе чего-то важного.
Там, где заканчивается одна жизнь и начинается другая.
Там, где больше нет фальши, только честность — голая, как кость.
— Эрик... — начала она, но он уже встал.
Ростом — как шкаф. Точнее, как угроза.
190 сантиметров задумчивости и прямых вопросов.
— Ты боишься, что если кто-то увидит тебя со мной, то ты сломаешься?
Что тебя больше не будут бояться? Что тебя вычеркнут из списка "тех, кому завидуют"?
Она закусила губу. Пальцы в карманах куртки нервно сжались.
— Я... — она пыталась подобрать слова, но он продолжал:
— Твоя репутация — это фасад.
Весь этот образ: чирлидер, сильная, крутая, неприкасаемая.
Но ты пришла сюда. К тому, кого называли "героиновым мальчиком".
К тому, кто никогда не был частью вашего золотого мира.
Он подошёл ближе. На шаг. Потом ещё.
Стал настолько близко, что она почувствовала кофе на его дыхании.
И сигареты. И что-то ещё — то, от чего сердцебиение сбивалось.
— Не бойся быть собой, — сказал он спокойно. — Мне плевать на твою репутацию.
Я вижу тебя. Не фасад. Тебя.
Тишина.
Только игра на экране закончилась. «Continue?» — мигало в углу.
Она смотрела в его глаза.
И будто впервые не хотела врать. Даже себе.
Он снова взял геймпад, щёлкнул кнопкой — звук, как выстрел из гвоздомёта.
Но играть не стал. Просто держал в руках, будто нервный амулет.
Глянул на неё, как смотришь на картину, которую кто-то нарисовал кровью.
Красиво, честно, но больно.
— Ответь мне на один вопрос, — начал он, тихо, почти лениво,
будто спрашивал не про чувства, а про прогноз погоды в аду.
— Можешь даже себе. Мне — не обязательно. Мне вообще можно врать, я умею различать оттенки фальши. Лучше, чем сомелье вино.
Он встал, прошёлся по комнате, как хищник по клетке.
Медленно. С нервом. С каким-то эстетским безразличием.
Потом остановился у окна, прислонился к раме.
Дождь по стеклу — как морзянка от богов: "сегодня ты не сбежишь от честности".
Он посмотрел на неё с той странной, почти зловещей теплотой,
которую обычно прячут в книгах под полками. Между строк Селина и Берроуза.
— Я тебе нравлюсь?
Пауза. Без улыбки. Без драмы. Просто вопрос.
Как лезвие на горло.
Тупое, но тяжёлое.
— Вот ты мне — да, — продолжил он. — Очень.
Так... бесстыдно, будто я снова читаю «Американского психопата» на первом свидании.
Так по-настоящему, что начинает болеть там, где обычно только пульс.
Он медленно подошёл к ней.
— Ты — как трофей, который должен был быть недосягаемым. Как кассета с анрелизным треком Nirvana, которую хранил какой-то чокнутый коллекционер.
Ты — как первое сигаретное опьянение в 13, когда голова кружится не только от никотина, но и от того, что ты нарушаешь правила.
Он усмехнулся, устало, с тем оттенком безысходности, что делает голос мягким.
— Только я, в отличие от всех этих дешёвых героев, не хочу тебя заполучить, чтобы сказать «моя».
Я просто хочу доказать, что среди всех твоих "всё под контролем" есть один факт, над которым ты бессильна.
Ты уже со мной считаешься.
Ты уже смотришь на меня иначе.
Он поднёс руку к её лицу — не прикасаясь, но будто касаясь воздухом.
— А теперь можешь соврать. Мне. Себе.
Всем вокруг. Я всё равно уже знаю.
— Ты просто... ты, блин, выдумываешь! — резко бросила она, размахивая руками, как будто жестами пыталась отогнать от себя то, что уже поселилось внутри. — Думаешь, ты всё знаешь? Думаешь, понял меня за три дня, да? Ты такой... самоуверенный! — Голос дрожал не от злости. От паники. От правды.
Эрик смотрел молча.
Как патологоанатом на живого пациента.
Её слова не ранили, они подтверждали диагноз.
— Ты ничего не знаешь обо мне! — продолжила Брук, будто надеялась, что громкость спасёт от точности.
Он сделал шаг ближе. Спокойный, уверенный, будто танцует вальс с её отрицанием.
Он знал эту игру. Видел её не раз. Знал, как люди строят стены — из сарказма, крика, лишнего пафоса.
Знал, что настоящие вещи говорят глазами, а не губами.
Он не ответил.
Он просто подошёл.
Без разрешения. Без предупреждения.
Протянул руку — и его пальцы сомкнулись у неё на затылке, не грубо, но твёрдо.
Не с болью — с ясностью.
С тем электричеством, от которого перехватывает дыхание.
И притянул к себе.
Без шансов на побег.
Без шанса сделать вид, что она не хочет того же самого.
Поцелуй был резким.
Огненным.
Нервным, будто они стояли на краю крыши, и единственное, что держало — друг друга.
Сначала она хотела отстраниться. Внутри заорала тысяча голосов: «стоп!», «ты не должна!», «а как же Джон?!».
Но тело не слушалось.
Потому что сердце уже сделало выбор.
И когда её пальцы сжали ткань его футболки, когда дыхание сбилось, а всё остальное в мире затихло, —
она поняла, что проиграла.
И, чёрт возьми, ей это нравилось.
Она отстранилась. Не резко, не сердито — будто просто вспомнила, что у неё вообще-то есть тело и оно только что выдало все секреты. Левой рукой заправила выбившуюся прядь волос за ухо, правой — пригладила майку, будто ткань могла выровнять внутри хаос. Зрачки всё ещё расширены, но лицо пытается надеть маску. Та же старая Брук. Только теперь — трещина по фасаду.
Эрик смотрел на неё с ухмылкой. Улыбка на губах была не романтичной. Скорее как у охотника, который услышал треск ветки и понял — зверь рядом.
— Ну так что, капитан? — его голос всё такой же спокойный, с хриплой ленью, как сигаретный дым. — Мы всё ещё делаем вид, что ты просто у меня ночуешь... по гуманитарной программе помощи девочкам, сбежавшим от бойфрендов-уродов?
Она фыркнула, не найдя слов. Он сделал шаг ближе, но не коснулся. Он знал: касаться — это второй выстрел. А ей пока достаточно звука первого.
— Или ты предпочитаешь прятаться дальше? — продолжил он, глядя ей прямо в глаза. — В этой своей милой форме с логотипом школы, с подругами, репутацией, слепыми от блёсток. Всё это — будто дешёвый костюм с Amazon. Красиво. Пока не заглянешь под ткань.
Пауза.
— Мне просто нужно знать, — он наклонился чуть ближе, шепнул почти в её волосы. — Мы в одну игру играем? Или ты собираешься делать вид, что твой мир не сдвинулся с оси, как только я тебя поцеловал?
Он отпрянул и снова усмехнулся, уже мягче.
— Я всё понимаю, — добавил, и голос стал почти нежным. — Бояться — это нормально. Но, знаешь... мне не страшно. Ни Джон, ни его стая одноклеточных. Ни ты, с твоими дикими кошачьими когтями. Я не люблю охотиться на лёгкое.
Он посмотрел на неё пристально, с теплом в голосе, которого она ещё не слышала от него:
— Ты — не лёгкое.
Брук сидела на диване, скрестив ноги. Пальцы перебирали край подушки, а мысли — её собственные границы.
«Чем он мне нравится?»
Она посмотрела в сторону кухни. Он там, что-то режет, что-то шипит на сковородке, льётся, кипит, пахнет базиликом, чесноком и чем-то острым — как он сам.
Он грубый. Не как Джон — тупо, бестактно. У Эрика грубость какая-то... красивая. Как будто он из тех старых сигаретных реклам, где мужики молчат, но ты всё понимаешь без слов.
— Ну он такой... — шепчет она себе, едва слышно. — Я даже не могу сказать какой, чёрт.
Ей хочется злиться. На него. На себя. За то, что ей нравится это ощущение. Будто играет в опасную игру. И вот-вот проиграет. Или выиграет. Сложно понять.
Снова в голове всплывает то, как он прижал её за шею, как поцеловал так, будто давно хотел и не собирался спрашивать. Секунда — и она растеклась.
«Да блять, Брук... ты же не такая. Ты капитан чирлидеров. Ты пример. Ты всегда держишь лицо. А тут... ты текёшь с него. Просто текёшь. Даже не понимаешь почему.»
И в этот момент он появляется. Как ни в чём не бывало. С подносом. Две тарелки, два бокала воды, тёртый сыр в маленькой миске, салфетки. Всё — на диван. Никаких пафосов. Как будто всегда так делали.
— Вот, мадам. Лингвини с душой. Возможно, немного с привкусом моей усталости от мира. Но в остальном — шедевр, — говорит он, протягивая ей тарелку.
Он снова усаживается рядом. Не близко. Но и не далеко. На том расстоянии, где она всё ещё чувствует его тепло.
— Если вдруг подавишься моим талантом, — говорит он, уже ковыряясь в своей тарелке, — у меня где-то валяется искусственное дыхание. Но не обещаю, что будет строго по инструкции.
Брук взяла вилку. Попробовала. Горячее. Пряное. Чёрт, вкусное.
— Почему ты, мать твою, ещё и готовить умеешь? — пробормотала она с полным ртом. — Это нечестно.
Он пожал плечами, улыбаясь уголками рта. Его глаза были спокойны. Как у человека, который знает, что всё идёт по плану. Даже если никто об этом ещё не догадывается.
Эрик доел первый. Без суеты — спокойно, размеренно, как всё, что он делал. Встал, отнёс тарелку, сполоснул её в раковине и вытер руки о старое кухонное полотенце, которое выглядело почти как он сам — не новое, но ухоженное.
Он обернулся к Брук, всё ещё сидящей на диване, ковыряющейся в еде, хотя вряд ли была голодна.
— Я в душ. А ты как доешь — поставь тарелку у раковины. Я потом помою, — сказал он почти буднично. Но голос звучал мягче, чем нужно, будто он специально держал в нём что-то лишнее.
И прежде чем она успела что-то ответить, он спокойно, без тени позы, снял через голову свою тёмно-серую футболку.
Движение было не вычурным, но... чётким. Спокойное напряжение мышц, узкие бёдра, лопатки, ключицы — всё, что будто бы собрано из правильных линий. На спине — пара татуировок. Что-то абстрактное, но цельное. Каждая деталь — как будто часть его истории, которую он не спешит рассказывать.
Брук застыла, с вилкой на полпути ко рту.
«Ох, чёрт...»
Она сглотнула. Но не еду.
Он просто... снимает футболку. Просто идёт в душ. Просто уходит. А я тут, как идиотка, смотрю, будто это сериал в прайм-тайм.
Его силуэт исчез за дверью ванной, и только тогда она выдохнула. Руки предательски дрожали.
Спокойно. Ты не та, кто влюбляется в такого. Ты же уже падала в это. И всё кончилось болью. Джон, помнишь?
Но тело не слушало её.
Где-то в груди — жар. Где-то внизу живота — дрожь. А голова... Голова пыталась спасти то, что уже горело.
Она поставила тарелку на кофейный столик и уткнулась в подушку, прижавшись лбом. И прошептала:
— Господи... он реально демон.
Брук долго сидела на диване, пытаясь уговорить себя остаться на месте. Но в какой-то момент просто встала. Медленно, будто её вело не сознание, а тело. Молча прошла по коридору, на секунду замерла у двери в комнату Эрика — и вошла.
Он стоял у шкафа, в полотенце на бёдрах, с влажными волосами, и смотрел на полку с домашней одеждой — будто выбирал между чёрной футболкой и... чуть более чёрной. Свет падал на его плечи, соскальзывая по линиям спины, словно специально подчёркивая их.
Эрик услышал её шаги, но не обернулся. Лишь медленно сказал:
— Я думал, ты доедаешь. Или пытаешься сбежать от своих чувств где-нибудь между диваном и холодильником.
Она не ответила. Подошла ближе. Её пальцы — сначала осторожно, но с растущей уверенностью — скользнули по его спине, опускаясь на талию. А потом провела ладонью по его торсу — от груди до пресса. Он был тёплый, чуть влажный, будто дышал под её рукой.
Брук чувствовала, как в груди стучит сердце. Так громко, что казалось, его слышно на всю комнату.
Эрик повернул голову немного в сторону, но не полностью.
— Надо было предупредить. Я бы надел что-нибудь приличное. Например... халат монаха, — произнёс он хрипло, с ухмылкой, которая прятала слишком многое.
Она всё ещё молчала. Просто стояла рядом. Смотрела на него. На татуировки, на воду, стекающую по позвоночнику, на то, как спокойно он принимает её прикосновение. Как будто — ждал.
— Значит, молчишь, — тихо сказал он. — Ну... Это тоже ответ. Только, знаешь, Брук, с каждым таким молчанием ты всё больше отступаешь не от меня, а к себе. И вот когда ты себя догонишь — я уже буду ждать. Тут, — он указал пальцем себе на грудь, туда, где било сердце. — Или там, — добавил он, показывая чуть ниже, со своей привычной дерзостью.
Она не выдержала — рассмеялась, ища спасение в шутке, но голос всё равно дрожал.
— Ты... ты просто ненормальный.
— Возможно, — он обернулся к ней, всё ещё в полотенце. — Но ты же именно таких выбираешь, да?
И на этот раз уже он подошёл к ней вплотную, медленно, внимательно глядя в глаза. Дал ей секунду подумать, но не больше. И в следующий момент их губы снова встретились — не так, как в первый раз. Сейчас в поцелуе было меньше отчаяния и больше понимания. Больше выбора. Обоюдного.
Он не торопился. Просто смотрел на неё, будто хотел запомнить каждый её вдох, каждую реакцию, каждую тень на лице. Его взгляд стал чуть тяжелее, глубже, и Брук снова почувствовала, как внутри всё будто заискрило.
И вдруг — почти бесцеремонно, но в той самой грани, где грубость становится желанием, — он опустил руки на её талию, скользнул ниже... и сжал ладонями её бёдра. Шикарные, упругие, словно созданные для того, чтобы держать крепко. Он притянул её к себе. Плотно. Почти жадно. Так, что между ними не осталось и миллиметра воздуха.
Брук резко вдохнула, но не отстранилась. Только уцепилась за него, будто в этот момент весь её мир был сосредоточен только здесь — в этих прикосновениях, в его запахе, в горячем дыхании, которое касалось её кожи.
— Ты только посмотри, — прошептал он с усмешкой, почти в ухо. — Мы даже дышим в такт. Это диагноз, Брук. Клинический.
Она снова засмеялась, но этот смех уже был другим — нервным, чуть взволнованным... почти сдавшимся.
И он поцеловал её снова — глубже, увереннее, с тем самым внутренним огнём, который невозможно спутать ни с чем. В этом поцелуе уже не было дразнящих намёков — он был настоящим, жадным, будто каждый из них слишком долго сдерживал себя.
Он поднял её на руки без усилий — легко, как будто она ничего не весила. И понёс в сторону кровати, не сводя с неё взгляда, всё так же немного ухмыляясь, будто каждый её порыв был предсказан заранее.
Они упали на простыни, как будто сами звёзды в этот момент замедлили время. Там не было слов — только дыхание, прикосновения и странное ощущение, что они уже давно были близки, просто раньше это было на другом уровне.
Она чувствовала, как его руки скользят по спине, как он изучает её кожу губами, как её тело откликается на каждый намёк, каждый импульс, будто они разговаривают без слов. Снова и снова. Не быстро, не спеша — как долгий трек на виниле, в котором слышно даже дыхание музыканта.
Он был внимателен. Почти жестоко внимателен. Каждое движение — выверенное, точное, будто он не просто хотел её... он изучал её заново, строил заново, собирал из осколков. Не девочку, с которой можно поиграть, а женщину, которую хочется чувствовать под кожей.
И где-то среди этих вздохов, приглушённых стонов и судорожных движений — что-то внутри сломалось. Или наоборот — встало на своё место.
Когда всё стихло, они просто лежали рядом, не говоря ни слова. И только в её голове крутилась одна мысль:
«Чёрт. Я правда попала.»