Глава XIII
Всё начинается с мокрой спины.
Не с кошмара, не с боли в горле — хотя и то, и другое на месте — а именно с этой липкой, противной влаги, будто кто-то вылил на него бутылку дешёвой воды из автомата.
Эрик просыпается медленно, как будто его вытаскивают из глубокой, мутной ванны с бетоном на дне. Под простынёй жарко, в носу першит, рот сухой, как у дохлой рыбы на песке. Он кашляет. Тихо. Чтобы не разбудить Венди.
Она лежит, свернувшись комком, прижавшись к его боку, сжав в кулачок край простыни. Такая маленькая. Такая настоящая. Такая неподходящая к его жизни, в которой всё постепенно разваливается, как влажный картон.
Он вылезает из кровати медленно, как будто каждое движение — это отдельный акт предательства. Половицы скрипят. Венди шевелится, но не просыпается. Хорошо. Пусть спит. Пусть не видит его в таком состоянии.
Прохладный воздух коридора встречает его, как насмешка — у тебя жар, парень, но вот тебе ледяной пол под ноги, держи. Он босиком, в одних боксерах, весь потный, дрожащий, но ползёт на кухню.
Кажется, его тошнит. Или просто мутит от того, что внутри всё перегрето, как перегоревшая лампа.
Кухня — святилище полупьяных ночей и холодных чаёв. Эрик включает свет — больно глазам — и достаёт из шкафа мяту. Заваривает чай. Трясущимися пальцами, как старик. Руки — чужие, словно их подключили к нему по ошибке.
Пока чайник шумит, он садится на край дивана в гостиной. Телевизор включается сам, пультом, как будто его пальцы сами знают, что делают. На экране — очередное тупое ночное реалити, где люди орут друг на друга в кухне, бьют посуду, устраивают драмы на фоне американского флага и газового гриля.
"Вот бы сейчас тоже — разбить тарелку, наорать на кого-нибудь. Хотя бы на себя", — думает Эрик и откидывается на спинку дивана. Кашель. Резкий, хриплый. Проклятое горло. Он ненавидит быть больным — это делает его уязвимым.
А быть уязвимым — это роскошь.
Роскошь, которую у него отняли лет в десять, если не раньше.
Чайник вскипает — не то чтобы он этого ждал, просто шум притупляет всё. Он поднимается, наливает в любимую кружку — ту самую, с трещиной в ручке и логотипом старой пиццерии. Добавляет мёд. Садится обратно. Пьёт. Жар немного отступает, оставляя после себя тупую ломоту в костях. На экране орут, кто-то плачет, кто-то ломает ногти.
— Говно, не шоу, — шепчет он сам себе.
Он не замечает, как в коридоре раздаётся лёгкий скрип пола. Венди.
В своей пижамной майке, с заспанными глазами, босиком. Маленькая фигурка, в лунном свете похожая на иллюзию. Она прищуривается.
— Эрик?.. Ты чего встал?.. — голос у неё хриплый, сонный.
— Ммм... — он делает глоток. — Решил уединиться со своими микробами. Не хотел заразить тебя. Я добрый, видишь?
Она подходит ближе, изучает его взглядом. В свете телевизора он выглядит плохо. Как будто кто-то вытянул из него краски, оставив только серый, мокрый и вялый.
— Ты горишь... Боже, которого нет, Эрик, у тебя жар... Надо вызывать скорую...
Он ухмыляется. Криво, не по-настоящему.
— Лучше сразу морг. Быстрее, дешевле, и без очередей.
— Эрик, хватит... Я серьёзно... — Венди склоняется ближе, прикасаясь ко лбу. — Ты мокрый весь. У тебя точно температура.
— Ну да. Это просто мой внутренний демон пытается выкипеть. В аду жарко. Добро пожаловать.
Она фыркает. Где-то между раздражением и жалостью. Это всегда так с ним — он прячется за сарказмом, как за стенкой из ржавого железа. Её пальцы холодные, как лёд, и это приятно. Контраст. Что-то живое.
— Я принесу тебе таблетку. Ты допей чай, ладно?
Он кивает, смотрит, как она исчезает в коридоре. Маленькая, упрямая, вечно со своей заботой, которая не вписывается в его хаос.
Эрик откидывается назад, сжимая в ладонях кружку. Мята. Тепло. Ночь. И где-то между глупыми реалити, жаром и кашлем — чувство, что он на грани. Но ещё держится.
Она возвращается не одна.
Мать. Его мать. Которая, как правило, появляется из тьмы только в моменты, когда реально пахнет жареным. Или горящим. Или мёртвым.
У неё бархатный халат, из-под которого выглядывают красивые, загорелые, стройные ноги, но в глазах усталость. Та самая усталость, которая прописана в её взгляде пожизненно.
Она бросает на него взгляд, как на пациента в коме:
— Ты чего не разбудил никого? У тебя тридцать девять.
— Я вообще-то старался умереть тихо, — отвечает Эрик и кашляет так, что чашка чуть не падает из рук. — Из уважения к вашему сну.
— Не умничай, — говорит она и достаёт из аптечки что-то знакомое по вкусу. Таблетка, размером с маленькую обиду. Венди подаёт ему воду. Эрик молча запивает, прищурившись, будто внутри всё с шипением сгорает.
— Ещё бы градусник в задницу и можно меня обратно на конвейер.
— Перестань, — говорит Венди, но в голосе больше тепла, чем раздражения. Она подходит, гладит его по мокрым волосам. — Пойдём в кровать. Таблетка подействует через полчаса. Надо отлежаться.
— А ты?
— Я с тобой, — говорит она. Как будто бы это аксиома, не требующая доказательств.
Он встаёт, шатаясь. Ноги ватные, дыхание хриплое.
Венди подставляет плечо. Ну, её плечо — это как держаться за хрупкий цветок во время шторма, но всё равно лучше, чем ничего.
Комната — мрачная пещера. Воздух стоит тяжёлый, пропитанный потом и пыльными снами.
Они ложатся. Венди — под бок, прижавшись, как щенок, который уверен, что своим теплом может вылечить чуму.
Эрик моргает. Раз. Два.
Мир дрожит, словно у него тоже температура.
— Ты мерзнешь? — спрашивает она.
— Я умираю. Но спасибо, что спросила.
— Дурак.
— Зато честный.
Он чувствует, как её пальцы касаются его руки. Лёгкие, как лепестки.
И где-то между кашлем, жаром, шумом крови в ушах и теплом под боком — наступает что-то похожее на тишину. На забытьё. На временное перемирие с телом.
Он проваливается в сон. Сломанный. Влажный. Но не один.
Утро приходит, как плохая весть.
Свет не проникает в комнату — он врывается, бьёт по глазам, как допросная лампа.
Эрик чувствует себя так, будто его вчера катали в стиральной машине на режиме «химчистка». Всё ломит. В горле — наждачка. Глаза — как две банки с тухлой селёдкой.
Он не двигается. Потому что движение — это боль.
— Эрик... — Венди шепчет, словно боится ранить его голосом.
— Я умер. Возвращайся позже.
— У тебя нет температуры. Таблетка подействовала. И это всего лишь простуда, не прибедняйся!
— Нет температуры — не значит, что мне есть смысл жить.
— Надо идти в школу.
— Надо в морг. Но ты ведь не хочешь, чтобы я туда ехал, верно?
Он садится. Это как перелом позвоночника. Пот стынет на спине.
Он тянется к комоду, на автомате хватает мятую футболку, потом осекается.
— Я выгляжу, как говно.
— Ты выглядишь, как ты, — говорит она и целует его в висок. — Я люблю тебя даже таким.
— Тогда у тебя проблемы со вкусом.
— У меня вкус к упадочным мужчинам.
Он усмехается, и это уже почти признак жизни.
Они выходят в прихожую. Эрик сквозь мутную плёнку зрения вызывает ей такси.
Такси — это портал в другой мир. В нормальность. В школьные коридоры, где пахнет маркером и неосознанным страхом взросления.
— Вот, — он даёт ей пару купюр. — На еду. Или на взятки. Что там нынче в тренде.
— Спасибо. А ты?
— Я? Я сегодня ем жалость. И, может быть, полтаблетки ибупрофена.
Такси подъезжает. Венди разворачивается, смотрит на него. В глазах — грусть. Он чувствует её даже сквозь лоб.
Она обнимает его. Коротко, крепко.
— Я напишу.
— Обязательно. И не влюбляйся в учителей. Даже если они сексуальнее меня.
— Ни один не сексуальнее тебя. Даже близко.
Она уходит.
Он остаётся стоять на лестничной клетке, будто выкинутый за борт.
В квартире — тишина, разбавленная шумом улицы.
Он не хочет заходить обратно. Не хочет снова стать частью своей собственной болезни.
Но всё же делает шаг. Потом второй. Как будто возвращается в тело, от которого давно отказался.
Он ещё не знает, что этот день повернёт его жизнь в сторону, где всё развалится. Но пока — он просто парень с температурой, одетый в старую футболку и сожаления.
Половину дня он провел то на балконе, то в гостиной, слушая Sum 41, поедая сэндвичи и ругаясь с пожилой соседкой сверху, которой не нравилась музыка и сигаретный дым. Ближе к окончанию уроков, Эрику уже изрядно надоело сидеть дома и он решил, что лучше будет принять душ и забрать Венди со школы. Всяко лучше, чем сидеть и тухнуть дома.
Вода бьёт в лицо, как признание.
Душ — не очищает. Он размывает вину и оставляет иллюзию свежести, как дезодорант на гниющем трупе.
Эрик стоит, опершись лбом о плитку. Вода бежит по его спине, и это единственное, что напоминает о времени.
В груди — пустота. Голова ватная. Но внутри него ворочается какое-то животное — злое, упрямое, которое шепчет:
Соберись. Будь тем, кого она ждёт.
Он моется как будто в последний раз. Слишком долго, слишком резко, царапая себя мочалкой, будто может выскрести простуду с кожи.
Через полчаса он стоит у зеркала.
Чёрная рубашка, ткань плотная, тяжёлая, глянцевая, как погребальный флаг.
Чёрные штаны, как будто сшиты под смерть.
Очки. Потому что солнце сегодня слишком честное.
Он смотрит в зеркало. И впервые за три дня видит не дохлого Эрика, а версию себя, которую придумал для публики.
Харизма на костылях. Но она жива.
Эрик вызывает себе такси.
Сидя на заднем сидении, смотрит в окно. Мир — словно декорации. Люди двигаются, но ни один не чувствует, что он только что вышел из преисподней с температурой 38.8 и жаждой чего-то настоящего.
Такого, как её глаза в толпе у школьных ворот.
Он ждёт.
Солнце бьёт в асфальт. Вокруг — стайки подростков. Кто-то курит, кто-то ржёт, кто-то врёт другу, что "его батя работает в Netflix".
Эрик стоит. Статуя иронии. Он пришёл, чтобы доказать сам себе, что ещё способен быть важным.
Не просто дышать. А жить. Ради неё.
Звонок. Поток детей хлынул из школы, как из пробитой дамбы.
Он видит её.
Венди. В лёгкой юбке, рюкзак на одном плече. Черноволосая, невесомая, быстрая.
Она замечает его. И мир, чёрт возьми, замирает.
Она бежит к нему.
На секунду — она не просто школьница. Она пуля из любви.
И он ловит её — в прыжке, на руки.
Она обвивает его ногами, целует — жадно, словно была под водой всё это время.
Он стоит, держа её, ощущая её вес, её запах, её тепло.
И в этот момент он снова чувствует:
Я не сломан. Я нужен.
— Как прошла учёба? — спрашивает он, отпуская её медленно, будто боится, что она снова растворится.
— Скучно. Я скучала. Учителя спрашивали, где ты. Сказала, что заболел. Некоторые даже посочувствовали.
— Представляю. «О нет, этот сексуальный выродок при смерти!»
— Именно так и сказали.
Он улыбается.
— А ты? Не заболела?
— Нет. Только по тебе.
Он хочет поцеловать её снова. Но сдерживается.
Пусть немного скучает. Пусть я снова стану событием.
Он берёт её за руку.
— Пойдём. Ты заслужила что-то жирное, вредное и сладкое.
— Мы идём в Макдональдс?!
— Конечно. Какой же это камбэк без картошки фри?
Они шли не торопясь.
Солнце клалось золотой пылью на плечи, асфальт тёк под ногами, как расплавленный сахар.
Эрик вёл Венди за руку, а она болтала. Говорила много. Быстро. И, как всегда, не всё по делу. Но в этом и была её магия.
— А потом мистер Рамирес опять забыл, что у нас была самостоятельная. Представляешь? Мы сидим, типа, с ручками, готовы, а он стоит такой: «А у кого-нибудь есть лишняя скрепка?» — Венди засмеялась. — Лучшая защита от контроля — старческий маразм.
Эрик слушал краем уха.
Не потому что ему было неинтересно.
Просто голос Венди сам по себе — уже был музыкой. Убаюкивающей, искренней, домашней.
— ...а потом у Джессики в рюкзаке зазвонил телефон, хотя по правилам вообще нельзя! И она такая: «Ой, это мама». А потом — смех и шепот, потому что, угадай, кто ей звонил?
Эрик притворно закатил глаза:
— Мать её бойфренда, у которой роман с тренером по бейсболу?
— Почти! Ей звонил Итан. Прямо во время урока. Он думал, что это шутка. А теперь ходит с разбитой губой. Джессика дерётся, как профессионалка.
Эрик усмехнулся, прищурившись на свет:
— Напомни, чтобы я никогда не писал тебе во время урока.
Венди игриво толкнула его в бок:
— Ты у меня слишком умный для такого.
Он чуть крепче сжал её ладонь.
Они сворачивали к Макдональдсу.
И когда запах картошки и дешёвой котлеты уже начал царапать ноздри, Венди вдруг остановилась и принюхалась.
— Ммм... пошли скорее!
Эрик пожал плечами с самым безразличным видом на свете:
— Я три дня был почти мёртв. Сейчас — почти жив. А значит, я хочу жирного, горячего, солёного и с соусом.
Венди фыркнула:
— Это ты про картошку или про себя?
— Про обоих, — Эрик лукаво усмехнулся. — Плюс, ты заслужила что-то сладкое. За то, что не бросила меня в агонии.
— Значит, можно фраппе с карамелью и пончик? — мгновенная детская реакция. Глаза загорелись.
— Да ты и без пончика сладкая, — пробормотал он.
— Всё равно хочу пончик!
Они рассмеялись.
И вошли в ресторан — как пара из старого фильма. Он — в чёрном, с выгоревшими глазами и ироничной улыбкой. Она — лёгкая, как мыльный пузырь, несуществующая для чужих взглядов, но такая настоящая для него.
И за этой внешней лёгкостью скрывалось самое главное:
они шли в одном ритме.
Даже когда Эрик шёл из ада.
Внутри было прохладно.
Сразу после улицы — будто шаг в холодильник с запахом фритюра.
Кассир — парень с прыщами и взглядом убитого волонтёра — даже не притворялся, что ему интересно, кто перед ним.
А перед ним стояли Эрик и Венди.
— Два бургера, двойная картошка, кофе и... — он взглянул на неё.
— Пончик и фраппе с карамелью. Да. Классический набор — «девочка, избежавшая школы»!
Эрик молча расплатился.
Протянул карточку, как будто это часть обряда. Потом взял чек, поднос, кофе, сладкое. Венди несла фраппе, будто хрустальную вазу.
Они выбрали столик у окна.
Сели.
Она потянулась к пончику.
Он сделал глоток кофе.
На секунду — всё замирает. Почти мир. Почти нормальная пара в почти нормальном мире.
Почти.
— Ты знал, что мистер Холл — реально гей? — спросила Венди, жуя. — Ну, не в плохом смысле. Просто я раньше думала, что это слухи. А сегодня он случайно включил плейлист на Bluetooth в классе. И там было... скажем так... очень много песен о слезах и сильных мужчинах.
Эрик усмехнулся, медленно, тепло:
— Возможно, он просто фанат Брайана Молко.
— Кто это?
— Это был бы идеальный учитель, если бы он был жив. Или преподавал депрессию в 11 классе.
Венди закатила глаза:
— Ты невозможен.
И в этот момент — они вошли.
Три девочки.
Глянцевые, гладкие, с лицами, как отфотошопленные обложки журналов.
Каждая — набор трендов: топы, короткие юбки, белые кроссовки, волосы уложены как в рекламе шампуня.
Они прошли мимо, как ароматный ветер из Chanel и апельсинов.
И сели чуть поодаль.
— Ну, вот и началось, — пробормотал Эрик, откидываясь назад.
— Что? — не поняла Венди, оглядываясь.
— Смотри только не оглядывайся резко, но — три ярких примера школьной иерархии, вернувшиеся из ада. Они тебя сканируют. И меня. Особенно меня.
И вправду.
Одна из них — блондинка в розовом, пышная, с губами, будто надутыми изнутри, смотрела на Эрика. Смотрела, как на что-то недосягаемое. Или как на грушу для битья.
А может — как на мужчину, который умеет делать больно приятно.
— Кто он вообще такой? — прошептала она громко, но именно так, чтобы было слышно.
— Я видела его на фотках в аккаунте Венди. Он её парень вроде.
— У него походка будто он знает, где у тебя болит, — сказала вторая, шатенка с насмешкой на губах.
— И знает, как сделать так, чтоб болело приятно.
Третья, с косой и огромными серьгами, усмехнулась:
— Брось, он явно старше. Посмотри на него. Он... как из другого мира. Какой-то... темный.
— Типа, если бы секс был человеком.
— О боже, я бы променяла своего Джейка на один вечер с ним, — фыркнула блондинка. — Честно. Ради разнообразия. Спортсмены — скучные.
Эрик услышал всё.
Не потому что подслушивал. Просто они не шептали. И, кажется, хотели, чтобы он слышал.
Он смотрел на свой кофе.
Тёмная поверхность дрожала чуть-чуть, от того как дрожала рука. От температуры? Нет. Просто... странно. Непривычно.
Венди молчала.
Она жевала картошку, явно не замечая взгляды.
Пока что.
Эрик отпил кофе.
И, не глядя на неё, бросил:
— Интересно, они делают такие же комплименты доставщику пиццы, когда он приходит в их особняки в Калабасас?
— Что? — переспросила Венди.
— Ничего. Просто мысли вслух. Вон та блондинка в розовом. Думаю, она хотела бы стать моей игрушкой на один вечер.
Венди застыла.
Смотрела на него. Потом на ту самую блондинку. Потом снова на него.
— Ты бы... трахнул кого-то из них?
Эрик поднял бровь.
— Да, пожалуй, вон ту. Блондинку в розовом. Почему бы нет?
Тишина.
— Шучу, Венди. Шучу. — Он наклонился ближе. — Ты же знаешь, я предпочитаю тех, кто ест пончики, а не позирует с ними для блога.
Венди покраснела. Засмеялась, но глаза чуть сузились. Немного ревности. Немного игры. Именно то, что Эрик любил.
Венди отставила стакан.
— Щас приду. В туалет, — и встала.
Когда её шаги затихли, он сразу почувствовал — движение.
Слева.
Три фигуры.
Нежный аромат, как будто кто-то разлил парфюм «Я богатая и знаю об этом» по полу.
Они подошли почти синхронно, как будто сцена была репетирована.
Блондинка в розовом впереди, чуть наклоняясь, локтем на спинку его стула.
Слева — шатенка, справа — та, что с серьгами. Обступили. Не нападая, но как акулы перед первыми укусами.
— Ты ведь Эрик, да? — спросила блондинка. Голос чуть хрипловатый, как у тех, кто уже курит с 13.
— Мы в параллели. Я — Брук. Это Лена. А это — Селест.
Эрик кивнул, ни разу не улыбнувшись.
— Мы просто подумали... — начала Лена, склонив голову, будто ласкает воздух. — Ты не совсем отсюда, да? У тебя... другая аура.
— Тёмная, но очень тянет, — добавила Селест, щёлкая языком. — Ужасно сексуально.
Брук провела пальцем по столу.
— Ты ведь знаешь, что мы все трое могли бы быть твоими... персональными отвлекающими факторами. Просто... ненадолго. Без обязательств. Весело. Чисто химия.
Эрик откинулся на спинку стула.
Сделал глоток кофе.
Спокойно. Даже вальяжно.
Они хотели, чтобы он клюнул.
Три красивых тела. Сложные характеры. Но плоской сути.
— И что, — сказал он, — вы так всегда? Или только когда моя девушка выходит в туалет?
— Ну... — Брук закусила губу. — Мы просто... не хотим, чтобы ты пропал зря в этой серой массе. Смотришься, как волк в клетке с домашними собачками.
Лена наклонилась ближе.
— А мы любим волков.
Селест шепнула:
— Особенно, если они умеют выть ночью.
Он не ответил.
Смотрел на них. Оценивая. Как гроссмейстер, которому поставили дешёвую ловушку.
Он чувствовал их игру. И ему не было страшно.
Но было скучно.
Он достал из кармана мятную жвачку, развернул и сказал:
— Девочки, вы красивые. Серьёзно. Вы — как реклама Victoria's Secret, только без сценария. Но я уже ем свой бургер. Спасибо, не голоден.
Они переглянулись.
В их взгляде — смесь удивления, лёгкой обиды и — нового интереса.
Он отказался.
И это делало его ещё вкуснее.
— Зря, — бросила Брук, выпрямляясь.
— Когда передумашь — напиши. Я тебе оставлю свои контакты.
Она всё-таки сунула салфетку с ником в карман его пальто.
Ушли, как заходящее солнце: медленно, шумно, притягивая взгляды.
Через минуту вернулась Венди.
Села. Взгляд — внимательный.
— Что они хотели?
Эрик усмехнулся.
— Хотели угостить меня... стервозной энергетикой. Я отказался. Мне хватит твоего фраппе.
Венди прищурилась.
Улыбнулась.
Но где-то внутри — чуть-чуть иглы. Она знала, что те девочки — опасные. Особенно когда злятся.