Глава XII.
Эрик возвращался домой после визита к миссис Холдер. Волосы всё ещё пахли её духами — дорогим ветивером и скукой. Он чувствовал себя как гость в собственном теле: галантный, выбритый, сдержанный. На нём рубашка с ровными стрелками, брюки от костюма и равнодушие актрисы, выдавшей ему 3000 долларов как чаевые за хорошее поведение.
И тут — Венди.
Она стояла у угла дома и оживлённо что-то рассказывала какому-то парню, который смеялся в голос, как будто только что узнал, что у него ВИЧ, но зато можно не платить за контрацепцию. Парень был весь такой "чувствительный": дотрагивался до Венди за плечи, за колено, прикасался, будто это его право.
Эрик остановился.
Просто стоял и смотрел. Как перед допросом. Как перед дракой. Как перед зеркалом, когда не знаешь, кого в нём больше — тебя или твоего дерьма.
Венди заметила его первой. И тут же стала серьезной. Махнула парню: «Иди уже». Тот что-то пробормотал, но ушёл, как собака с хвостом между ног.
Эрик подошёл к ней. Медленно. Как будто на его плечах были не только руки, а целая армия обид.
— Кто это был?
— Поклонник, — она усмехнулась. — Неужели ревнуешь?
Он молча прижал её к стене в подъезде. Бах — кулак рядом с её головой, в бетон. Не сильно, но со смыслом. Взял за подбородок, поднял лицо.
— Я сейчас не шутки шучу. Кто. Это. Был?
У Венди подкосились колени. Она посмотрела ему в глаза — тёмные, как задворки разума, где ты давно перестал быть хорошим мальчиком.
— Хочешь правду? — прошептала она.
— Лучше скажи то, что заставит меня не разнести этот дом к чёртовой матери.
— Просто знакомый. Старый. Мы не виделись сто лет.
— А теперь он захотел тебя трогать?
— А ты не хочешь?
Эрик молчал. Потому что хотел. И знал, что именно поэтому злится.
Он схватил её за талию. Поцелуй — как обрыв. Без страховки. Без тормозов. Всё, что горело внутри, перетекло в неё. И она — не отпрянула. Ответила тем же. Ярость во вкусе, слёзы в дыхании, липкая злость на губах.
Вечер. Мать дома. В своей комнате, где царила тишина, лекарства и запах ванили — единственное, что осталось от её прежней жизни.
Эрик швырнул пиджак и рубашку на спинку стула.
Через полчаса они сидели за столом. Бумаги, учебники, ноутбук — мимикрия под нормальность.
— Подожди, я запуталась, — сказала она, хмурясь. — Если тут гипотенуза, а тут угол, то почему х равно...
— Потому что это катет, Венди, — он усмехнулся. — Смотри: синус — это отношение...
— Ты такой занудный, когда преподаёшь. Прямо школьный маньяк.
— А ты — отвратительный ученик.
— Но симпатичный.
Он бросил в неё карандаш.
Внезапно — вибрация. Телефон осветил стол мягким светом. Эрик взглянул. Экран мигнул:
И тут — сообщение.
Джей:
«Малыш, привет! Ты куда пропал? Я скучаю по твоему...))»
Эрик застыл. Как будто кто-то ударил по нему дефибриллятором, только наоборот.
Венди увидела экран.
— О. А вот и она.
— Не твоё дело, — отрезал он.
— Конечно. Просто твоя любимая сосалка решила напомнить о себе. Миленько.
— Завязывай.
— А ты развяжи, Эрик. Я, между прочим, не шлюха. Я с тобой потому что хочу, а не потому что ты платишь.
Он хлопнул ладонью по столу.
— Да мне вообще никто не платит за тебя, Венди!
— Да, но ты всё ещё работаешь на тех, кто платит.
Молчание. Как в морге. Только сердца били так, будто решили не сдаваться.
Венди вскочила. Пошла в комнату. Он за ней. Она стояла у окна, упрямая, как кошка с улицы, которая сама выбирает, кому мурлыкать.
— Прости, — выдохнул он.
— Я тебе не клиентка. И не запасной аэродром.
Он подошёл. Притянул её. На этот раз — не со злостью. Со страхом. Что потеряет.
И страсть. Эта чёртова страсть, как пьяный панк на сцене — шумная, безумная, настоящая. Она запрыгнула на него, обвила ногами, и он повалился на диван. Где до этого лежала тень их спора.
Теперь там было всё: её дыхание, его руки, её колени, его шрамы.
И ни одного слова о Джей.
Позже. Кухня — анатомический театр после конца света. Белая плитка, сковородка с травмой, холодильник — как шкаф с трупами. Эрик открыл его, осмотрел содержимое, будто собирался на операцию: куриное филе, пара увядающих перцев, соус терияки, оставшийся со вчерашнего дня, и какие-то замороженные овощи — как неудавшиеся воспоминания.
— Будет импровизация, — заявил он, закатав рукава.
Венди села на стол, поджав ноги под себя, как домашний демон с легкой усталостью в глазах, но с искрой.
— Ты часто готовишь?
— Каждый раз, когда не хочу умереть от лапши "Мама, прости".
— Мило.
Он бросил курицу на сковороду. Масло зашипело, как только что вскрытая тайна. Вдохнул аромат приправ, словно проверяя — живой ли ещё.
— Научи меня? — спросила Венди.
— Ты сможешь держать нож не как жертва в слэшере?
Она взяла огурец. Резала с усердием, будто мстила всему, что не вышло в жизни.
— У меня по трудам была пятёрка.
— А у меня — судимость. В сумме — шеф-повар, — усмехнулся Эрик.
Курица подрумянилась. В ход пошёл терияки, немного мёда, соевого — и вот на кухне стало пахнуть чем-то родным, тёплым, почти нормальной жизнью. Он подкинул на сковородку овощи, мешал лопаткой с той же сосредоточенностью, с какой кто-то чинил бы разбитое сердце.
— Вот теперь — почти шедевр.
— Почти? — приподняла бровь Венди.
— Если ты не добавишь свои женские феромоны, всё пойдёт прахом.
Она подошла, положила руку на его спину.
— У тебя руки повара. Но и вора. Украл у меня грусть.
Они улыбнулись. Первый раз — не через боль, а сквозь неё.
Дверь открылась, мягко, без пафоса.
— Надеюсь, вы руки вымыли, — раздалось от двери. — А не после своих гормональных разборок.
Мать Эрика стояла в халате, тапках с черепами и футболке, на которой всё ещё красовалась надпись: «Я гинеколог. Я видела хуже».
— Привет, мам, — бросил Эрик, не оборачиваясь.
— Привет, мой личный Ганнибал. Венди, милая, ты снова здесь — значит, всё ещё терпишь этого дикаря?
— Терплю, — фыркнула Венди. — Даже местами люблю.
— Ну, значит, тебе либо нужна помощь, либо диплом психотерапевта, — усмехнулась мать и пошла в комнату.
Позже, за кухонным столом — под старой лампой, сквозь абажур которой пробивался медовый свет — Венди сидела с тарелкой, как будто держала произведение искусства. Первый укус — и глаза округлились. Второй — она застонала от удовольствия.
— Подожди, ты серьёзно сам это всё сделал?
— Нет, тут сработало проклятие бабки по материнской линии. Которая была ведьмой и гестаповским поваром, — усмехнулся Эрик.
Венди прожевала, потом ещё раз взяла ложку соусом и намазала кусок хлеба.
— Это... Эрик, чёрт тебя подери, ты мог бы открыть ресторан. Не вот этот — «бургер и плесень», а что-то настоящее. Я бы заплатила. Деньгами. Телом. Душой. Чем угодно.
— Ну, телом ты, вроде как, уже расплатилась, — подмигнул он.
Она не остановилась. Хвалила, пока не вылизала тарелку чуть ли не до керамики. Потом пошла за добавкой, и даже когда ела второй раз, продолжала причмокивать:
— Ты понимаешь, насколько это вкусно? Это... Это как объятия на вкус. Как будто ты обнимаешь меня изнутри.
Он не ответил. Только смотрел, чуть склонив голову. Улыбка в уголке губ. И взгляд — не прожигающий, а тихий. Как после шторма.
— Знаешь, — сказала Венди, уставившись в свою пустую тарелку. — Если бы ты готовил мне каждый день, я бы даже подумала, что жизнь — не самое дерьмо.
Эрик налил чай. Протянул ей.
— А я бы готовил. Просто... Не уходи, ладно?
Она не ответила. Только ткнулась лбом в его плечо. И прошептала:
— Пока ты рядом, всё остальное — фигня
***
Утро пахло подгоревшими тостами, жареным сыром и ещё не растоптанными надеждами.
Эрик встал рано. Не потому что хотел — скорее потому, что опять приснилось что-то странное, и было ощущение, будто память дернулась во сне, как порванная струна. Он сел на кровати, потёр лицо, взглянул на мир сквозь мутное стекло реальности и выдохнул:
— Ещё один чёртов день в раю.
Кухня встретила его звоном посуды и тишиной. Он не включал музыку. Варил кофе, как зелье. Жарил яйца, подкидывая на сковородке ломтики бекона, словно швырял монетки в судьбу. Готовка отвлекала. Давала ощущение контроля. Пока масло шипело, он чувствовал себя живым.
Он выложил еду на тарелки, поставил на стол и вернулся в комнату.
Венди спала, уткнувшись лицом в подушку. Её волосы раскинулись по его одеялу, как чернила, пролитые в темноте.
Он подошёл ближе, опёрся на край кровати.
— Венди, — начал он мягко. — Время вставать. Мир ещё не погиб. Надо приложить усилия.
— Ммрр... отвали, — донеслось из-под подушки.
— У нас завтрак. Яйца. Бекон. Кофе. Твои два процента счастья на день. Подъём, солнышко апокалипсиса.
— Эрик, я тебя убью. Серьёзно. Встану — и задушу подушкой, — пробурчала она, всё ещё не поднимая головы.
Он молча сел на кровать, начал гладить её по спине.
— Ладно, можно не вставать. Я просто съем всё сам.
— Нет! — резко села Венди. — Ты не посмеешь.
— Вот видишь? Какой мотивации хватает, чтобы воскресить спящую ведьму.
Завтракали они молча, но уютно. Венди ковырялась в еде, потом подняла глаза:
— Ты правда умеешь готовить. Это страшно сексуально, знаешь?
— Я тебя услышал, — сказал он. — На всякий случай завтра подам омлет в одном фартуке.
— Если не сгоришь заживо, — усмехнулась она, сделав глоток кофе.
***
Дорога до школы была короткой. Как приговор.
В машине играла старая рок-баллада, которая пела сама по себе, будто знала, что лучше молчать. Эрик шутил, поддразнивал, тыкал пальцем Венди в бок, и казалось, всё хорошо. Мир ещё держался.
До тех пор, пока он не подошёл к своему шкафчику.
Он крутанул замок, открыл дверцу — и в грудь ударило не холодом, а огнём.
Фото. Несколько. Его. Снятых исподтишка. Без рубашки. Некоторые — интимнее, чем стоило бы видеть хоть кому-то, кроме одного человека на этой планете.
А между ними — сложенная записка. Почерк ровный, печатный. Без имени.
"Если хочешь, чтобы об этом не узнала вся школа — будь умницей. Ты знаешь, где меня найти."
Он замер. Секунда — и внутри всё заледенело.
Он резко захлопнул шкафчик, слишком громко. Венди подошла сзади:
— Ты чего?
— Всё норм, — коротко сказал он. — Просто... вспомнил, что забыл химию. Пошли.
Эрик взял её за руку — крепче, чем обычно. Вёл её по коридору молча, мимо знакомых лиц, как будто они были частью какого-то чужого фильма.
На уроке он сел на своё место, открыл тетрадь и смотрел в неё, как будто в этом клетчатом листе был выход из лабиринта.
Учитель истории, мистер Левандовски, что-то рассказывал про становление послевоенной Европы. Голос его был как радио в другой комнате — слышно, но неважно.
— Кайзер, — раздался голос учителя. — Вы с нами? Или мысленно где-то в туманных Альпах?
Эрик поднял глаза. На секунду — тихая пауза.
— «Согласно плану экономического восстановления Европы, утверждённому в 1947 году, страны Западной Европы начали сотрудничество в экономике, что позже стало основой для создания ЕС», — ровно произнёс он. — Это из «Основ современной истории», глава 6, страница 118.
Класс замолчал.
— Ну хоть кто-то читал, — хмыкнул Левандовски. — Продолжай, Кайзер.
Эрик молчал. Внутри всё ещё стояла тишина. Та, что возникает, когда кто-то срывает крышку с ящика, куда ты прятал то, кем стал.
А глаза Венди с другой парты — следили за ним. Не со злобой. С беспокойством.
Что-то начало трескаться. Где-то в глубине. И он чувствовал, как в груди начинает ползти дрожь.
"Если мозг — мясо, то чувства — тухлятина"
Класс пах плесенью, спиртом и латексными перчатками. Вчера тут, наверное, вскрывали жаб или кого похуже. Сегодня — анатомия человека. Распечатанные схемы с внутренностями. Мышцы, сухожилия, органы, системы. Всё это разложено по паре, как будто тела были собраны на конвейере и теперь ждут росписи.
Эрик сидел как мраморная статуя. Ровно. Без фокуса. Без желания. Без нервной искры, за которую его обычно любили. Даже его лицо будто обнулили. Маска с глазами, глядящими в мясной макет перед ними.
— Ты норм? — спросила Венди, уже зная ответ.
Она сидела рядом. Близко. Так близко, что могла чувствовать его запах — табак с чем-то пряным, его особенным. Раньше это включало её, как щелчок в замке.
Сейчас всё наоборот.
Она медленно потянулась вперёд, нарочно опираясь грудью о край стола, сделала вид, что рассматривает изображение бедренной артерии. Футболка была чуть коротковата. Всё видно. Всё правильно видно. То, что обычно вызывало у Эрика мелькание в глазах и сухой глоток.
Он не посмотрел. Вообще.
Венди наклонилась ближе. Волосы касаются его плеча. Губы почти возле уха.
— У нас тут кости, — прошептала она. — Давай проверим, как работает позвоночник на практике. Я могу согнуться так, что твоя душа пересмотрит приоритеты.
Молчание.
Он перевернул страницу, не глядя на неё. Прочитал про лимфатическую систему так, будто она могла спасти ему жизнь. Но она не могла.
Венди выпрямилась. Её лицо больше не играло. Улыбка сползла, как жир с тарелки в раковину.
— Что с тобой? — спросила она. — Не врубайся молча. Ты не в норме. Даже мои сиськи тебя не спасли, а они, между прочим, работают с девятого класса без сбоев.
Он молчал. Щёлкнул ручкой. Вдохнул. Выдохнул.
— Просто не сейчас, Венди.
— Тебя кто-то тронул? — её голос стал тише. — Или что-то случилось?
Он впервые посмотрел на неё. Глаза как у больного дельфина, выброшенного на берег. Беззвучный крик: не подходи — утопишься вместе со мной.
— Меня кто-то... взломал. Как систему. Достал кое-что, что было не для всех. Не для тебя. Не для школы. Не для... вообще никого.
— Что? — она смотрела в него, как будто хотела выдрать эту боль руками. — Что именно?
Он не ответил. Только снова посмотрел в анатомическую схему. Сердце. Печень. Желчный пузырь.
Вот бы всё это было бумажным. Вырезал бы скальпелем. Выбросил.
И вместо этого — просто сказал:
— Если бы ты увидела это — ты бы не захотела со мной больше сидеть за этим столом.
Венди взяла его руку под партой. Сжала.
— Дай мне решить самой.
"Говорить правду — это как блевать внутренностями. Полегче становится только после."
Они сидели за школой, на бетонной ступеньке, где пахло табаком, холодным металлом и чьей-то прошлой ночью. Сигареты в руках, лёд в жилах. Эрик курил медленно, как будто с каждым вдохом пытался выкурить из себя то, что гнило внутри.
Венди была рядом, скрестив ноги, пальцы тонкие, ногти чёрные, как отрава. Она ждала. Он знал. Она не будет больше играть с грудью и шутками. Хватит фокусов. Теперь — только реальность.
Он достал из кармана ту самую записку. Развернул. Протянул ей, не глядя. Сигарета дрожала в пальцах.
Венди молча прочитала. Потом ещё раз. Потом — долго смотрела на него, как будто пыталась найти в его лице ту точку, где начинается объяснение.
Он выдохнул, как палач перед казнью.
— У меня есть блог, — сказал он. — Интимный. Без лица. Аноним. Тексты. Фото. Без имени. Просто... тело, ощущения, что в голове, что под кожей. Голос без биографии. Я его веду уже два года.
Пауза.
— Эти фотки... они были не опубликованы. Я скидывал их себе, как черновики. Они были только у меня. Кто-то залез в мой архив. В мои личные сообщения. В мою башку, понимаешь?
Венди выдохнула дым.
Медленно.
— Чёрт. Подожди... ты — он? — и вдруг — глаза зажглись. — ThatGuyWithTheChains?
Он кивнул.
— Я читала всё. Я подписана. Я... — она сглотнула. — У меня свой есть. Вроде как ответвление. У тебя же был пост про то, как тело может быть храмом, тюрьмой и сценой одновременно. Я тогда написала свой. Мы даже переписывались пару раз. Под разными никами. Без лиц. Это были ты и я, Эрик. Мы уже говорили друг с другом, даже не зная об этом.
Он посмотрел на неё. Впервые за день — не сквозь, а в упор.
Венди затушила сигарету, встала, села к нему на колени, обвила шею.
— Слушай, мы найдём, кто это сделал. Обещаю. Я знаю, как вести цифровые следы. Я найду.
Пауза. Она ткнулась носом в его висок.
— Только прошу... вернись. Верни мне моего психа Эрика. Моего сраного извращенца. Моего пишущего порнозаметки гения с чердаком, где всё горит. Вернись.
Он долго молчал.
Потом обнял её за талию. Сжал, как будто держится не за неё — а за единственное, что ещё не развалилось в его мире.
— А знаешь что? — Венди соскользнула с его коленей, встала, заложив руки за голову. — К чёрту. Просто к чёрту всё это.
— Что именно? — Эрик потушил сигарету, чувствуя, как ноги ватные, как будто он отдал ей часть себя, и теперь внутри пустота, но светлая. И не страшная.
— Это давление. Эти угрозы. Всё дерьмо, которое висит на тебе. На нас. — Она резко обернулась к нему. — А если... вместо того, чтобы прятаться, мы сделаем это вместе? Официально. Вместе. Без лиц, конечно. Но нашими телами. Нашими идеями. Без стыда. Без страха.
Она улыбнулась.
— Совместный блог. Писать вдвоём. Фоткать друг друга. Говорить миру то, что у нас внутри. А если этот ублюдок ждёт, что ты сломаешься — пусть получит обратное. Пусть подавится.
Он смотрел на неё, как на огонь, в который хочется шагнуть. Даже если обожжёт — всё равно стоит.
— Ты уверена? — спросил он. — Это не игра.
— Уверена. Я не для игр. Я — для грязных, настоящих историй. И ты это знаешь.
Она достала телефон. Улыбнулась, чуть искривив губы. Почти дьявольски.
— Давай начнём с фото.
Он кивнул. Они встали. Она сняла куртку, осталась в футболке с вырезом, подняла одну бровь.
— Ты всегда говорил, что тело — это манифест. Так вот, мой — готов к публикации.
Он взял телефон. Щёлкнул. Потом ещё. Она подошла, сфоткала его в контровом свете, будто из чёрного и белого складывается что-то между.
Они смеялись. Они дышали. Они были собой.
Но там, за углом, кто-то уже смотрел.
Из старого угла спортзала, из технического окна, за выбитым стеклом в подвале — глаз. Объектив. Камера мигнула красным. Щелчок.
Кто-то сделал снимок.
Экран ноутбука засветился в другой комнате — где пахло дешёвым кофе, гнилыми яблоками и потом. Текстовый документ был уже открыт.
"Наблюдение: субъект Кайзер — сближение с объектом Венди. Переход к совместной активности. Попытка нивелировать страх через вызов. Материалы прилагаются.
Отчёт №17. Для J."
Вино за двадцать тысяч.
Квартира, в которой даже эхо шепчет на французском.
Журналы на столике. Глянцевые. Как и её кожа.
Как и её жизнь.
Джей сидит в шелковом халате цвета шампанского и смотрит на экран телефона.
Там — он.
Эрик. И его "девочка".
Венди. Школьная любовь с глазами жертвы и телом из дешёвого порно.
Они смеются. Выложили совместное фото.
Без лиц. Но Джей видит каждую черту.
— Мой мальчик, — шепчет она и делает глоток. — Мой созданный. Моё произведение.
Он не всегда был таким. Когда-то — запуганный, тонкий, потерянный.
Она привела его.
Научила, как смотреть в глаза богатым женщинам.
Как сидеть молча в машине, пока тебя развязывают.
Как быть украшением, талисманом, орудием удовольствия.
Как быть всем — кроме самого себя.
Она же дала ему имя. Его первое псевдо.
"Люкс". Потому что он был роскошью.
Потому что ей самой нравилось, как он плачет, когда его называют вещью.
И теперь... теперь он выбирает это?
Селфи в старой рубашке. Завтрак на коленях. Папка с домашними фото.
— Ты хочешь вонять молодостью? — спрашивает она вслух. — Пожалуйста.
Она встаёт. Подходит к зеркалу. В нём — совершенство. Возраст? Да, но это возраст с тюнингом.
Каждая складка — продумана. Каждая морщина — как дорожная карта к вершинам.
Её трогали женщины, которые ужинали с президентами.
— Я водила тебя туда, где пахло лобстерами и долларом.
Ты нюхаешь теперь дешёвую духоту девочки из пригорода?
Ты хочешь простого? —
Она ухмыляется. — Тогда дохни им.
Джей не станет писать. Не станет мстить.
Не будет выставлять грязь. Она выше этого.
Она — коктейльная месть. Месть в шпильках.
Но внутри... внутри её элегантный вечер горит.
Потому что никто не уходит от Джей.
Потому что Джей — это вкус, который не забывают.
И если он когда-нибудь обожжётся, она будет рядом.
С бокалом. С улыбкой. С вопросом: "Ну что, малыш? Переигрался?"
И в это же время где-то на заднем сиденье автобуса Эрик смотрел на экран телефона и держал Венди за колено. Они смеялись. Их мир был новым. Их мир был голым.
А за их спинами, в глубине интернета, хищник ждал. Тот, кто создал Эрика.
Тот, кто теперь хотел уничтожить его.