Глава Х.
Он стоял на пороге, держа в пальцах сигарету, и смотрел, как ночь плавно переходит в раннее утро. Эрик затушил сигарету о подошву и зашёл. Дом встретил его тишиной и теплом. Он помнил, как здесь пахло раньше — сыростью и кофе, когда он только приехал. Сейчас пахло ею. Так, что хотелось закрыть глаза и вдохнуть глубже.
Замок щёлкнул едва слышно, куртка легла на крючок с привычной точностью, ботинки остались у порога, аккуратно поставленные носками к стене. Не было ни театрального хлопка двери, ни извинений — лишь ощущение, будто он вернулся не из ночи, а вышел из собственной комнаты на минуту за водой.
Джей проснулась сразу. Так, как просыпаются от запаха огня — внезапно, с резким вдохом. Она почувствовала его до того, как услышала. В нём была та особая энергия — волнующая, насыщенная, будто гроза перед ударом молнии.
На кухне он стоял к ней спиной, наливал воду в высокий стакан. Белая рубашка сидела слишком правильно, осанка — выученная, почти безупречная. Даже профиль казался не его.
Она подошла ближе. Остановилась, не касаясь, но почти вплотную. Чуть наклонила голову, всматриваясь в него — не глазами, а чем-то глубже.
— Ты изменился, — сказала она тихо. — Стал... каким-то гладким.
Он усмехнулся.
— Песок шлифует камни.
— Камилла?
Он кивнул. Медленно.
— На людях она хотела рядом покорного. Улыбчивого, в костюме. Не спорящего. Рядом с ней я должен был быть Риком. Вылизанным, удобным.
— А в постели?
Он взглянул на неё.
— Там всё было наоборот. Там она требовала грубости. Хотела, чтобы я был зверем. Не любовником — оружием.
Кухня была в полумраке. Только лампа над столом отсвечивала мягким янтарём. Джей достала два бокала и поставила бутылку на стол.
— Выпьешь? — спросила, не глядя.
— С тобой — всегда.
Он сел, растянувшись на стуле, наблюдая, как её пальцы открывают вино.
Он взял бокал, но не пил. Смотрел сквозь рубиновый блеск вина, словно в него стекла вся та зима.
Эрик на секунду прикрыл глаза. И перед внутренним взором вновь встал тот особняк — слишком правильный, слишком чёрный.
Флешбек.
Дом Камиллы пах дорогим деревом и кожей, но было в нём что-то мёртвое. Как в глянцевом журнале — без пятен, без дыхания, без тепла.
Он вошёл туда накануне ночью, держа на лице ту самую улыбку, которую она любила. Не настоящую. Удобную.
Камилла встретила его в белой блузке и алой помаде. Она не обняла — оценила. Взгляд скользнул по нему, как по товару: костюм, осанка, прическа. Всё — как она просила.
— Хороший мальчик, — сказала она. — Слушался?
Он кивнул. Слишком быстро.
Как будто боялся, что за неправильный ответ она треснет плёткой по глазам. Хотя плётка была только в её голосе. Она требовала от него покорности на публике и грубости к ней в постеле.
Когда они прошли глубже в дом, в зал, Эрик увидел статных людей, которые пришли как обычно потешить свое эго и выпендриться деньгами. Камилла представила его своим знакомым, держа его под-руку. Все они делали вид, будто рады знакомству с ним, но Эрик видел в их глазах, что это совсем не так. Все, что они говорят - фальшь, роли, в которые они вживаются каждый раз на таких вечерах, с каждым годом оттачивая до идеала этот сценарий. На самом деле они все старые шлюхи и грязные свиньи, но в слишком дорогой и красивой упаковке. Эрик общался с ними сдержанно, по их правилам, стараясь поддержать каждый разговор. Он знал многое, но они не догадывались об этом.
Ночью она не терпела медлительности. Её пальцы впивались в его затылок, тянули за волосы. Она хотела, чтобы он рычал, не спрашивал, не нежничал. Чтоб держал крепко, швырял на матрас, кусал. Но так, как нужно ей.
— Ещё, — приказывала. — Ты справишься. Ты же мужчина, не так ли?
Он справлялся. Он был мужчиной, зверем, куклой, кем угодно. Потому что тогда он не знал, кем быть по-настоящему.
Эрик помнил, как они лежали на тёмных простынях, холодных, как ледяная вода и он смотрел на потолок её спальни. Потный, в царапинах, но пустой, а Камилла просто лежала рядом и безразлично перелистывала что-то в телефоне.
Он чувствовал себя пустым. Неиспользованным. Отфотошопленным.
И всё, чего он тогда хотел — это выскользнуть из её постели и вернуться туда, где пахнет кофе, где в шрамах есть нежность, а в грубости — жизнь. К Джей.
Но он не мог сорваться, потому что Камилла еще не отпускала его...
Эта женщина не оставляла пространства для настоящего Эрика.
Там не было воздуха. Только холод.
И в груди было ощущение, будто он снова не прошёл кастинг. Не дотянул. Не угадал.
_________________
Голос Джей вырвал его из воспоминаний.
— И ты просто делал то, что она скажет?
Он пожал плечами, сделал глоток.
— Умение продаваться — важный навык. Особенно если хочешь выбирать, когда быть искренним.
— А ты не заблудился в этой игре? Не потерял себя под слоями шелка и улыбок?
Он посмотрел прямо в её глаза — и на секунду усмехнулся.
— Я слишком люблю себя, чтобы потерять. Даже в шелке.
Ответа не последовало, Джей просто смотрела на него с интересом. Эрик поймал на себе этот взгляд и допив вино одним глотком, он ушёл в ванную, оставив за собой запах табака и дорогого парфюма.
Горячая вода скользнула по коже, струясь по плечам, грудной клетке, спине. Эрик стоял под душем, запрокинув голову, позволяя каплям смывать остатки чужих разговоров, притворства и следы ночной игры, в которую он никогда не играл по-настоящему.
С каждым выдохом с него словно спадала оболочка.
Он не думал, не вспоминал. Просто — возвращался.
К себе.
Движения — медленные, ленивые, как у крупного хищника после удачной охоты.
Он знал, что тело - это хорошая валюта, особенно сейчас. Всегда знал. И умел этим пользоваться.
Словно по воле воды черты его становились резче, взгляд — глубже. В зеркале уже не отражался чужой солидный юноша из рекламного буклета. Нет. Там был он. Настоящий.
Губы, готовые к улыбке и к укусу.
Плечи, на которых можно было или спать, или умереть.
Глаза, в которых светился опасный азарт.
***
Она ждала.
Сидела на подоконнике, обернувшись пледом, пила кофе из его любимой чашки. Игра света скользила по её коже, придавая ей оттенок молочного шоколада.
Он вошёл босиком, с полотенцем на бёдрах, с каплями воды на ключицах.
Взгляд — тяжёлый. Уверенный. Чужого в нём не осталось. Только он.
И она сразу это почувствовала.
Замирание в груди. Жар, прокатившийся по позвоночнику.
— Вот он ты, — тихо сказала она.
Он подошёл ближе. Наклонился, провёл пальцами по её щеке.
— Соскучилась?
— Скорее, устала ждать, когда снимешь этот костюм чужого мальчика.
Он усмехнулся, легко, но с хищной грацией.
— Ты знаешь, как я не люблю одежду. Особенно, когда рядом ты.
Она потянулась к нему, пальцами касаясь капель на его коже. Медленно, будто изучая карту заново. Он поймал её руку, поцеловал запястье — лениво, с обещанием.
— Ты не имеешь права быть таким красивым, — прошептала она.
— А ты — такой вкусной, — отозвался он, и потянул плед вниз.
Они растворились в утре.
Сквозь прикрытые шторы в спальне струился мягкий свет, ложась на тела, на спутанное бельё, на дыхание. Он целовал её шею, знал каждый миллиметр, каждую точку, где кожа становилась горячее.
Она выгибалась, обвивая его ногами, впиваясь в губы, царапая плечи.
Он не спрашивал — он чувствовал. Не торопился — он играл.
И каждое его движение отзывалось в ней, будто они снова учились друг другу, но знали всё с самого начала.
Она шептала его имя — не умоляюще, а требовательно. Он смеялся, хрипло, глухо, словно знал все её слабости и наслаждался властью над каждой.
Потом он лежал, прижавшись к её спине, пальцы — на животе, дыхание — в волосах. Она не говорила. Только слушала его сердцебиение.
— Обещай, что больше не исчезнешь, — сказала она.
Он поцеловал её в плечо.
— Я всегда возвращаюсь туда, где меня раздевают до костей.