Глава VIII.
Три года. Как выжженное поле. Три года молчаливого плена, когда каждый новый день становился шагом по стеклу. Стекло, которое трещало под ногами, оставляя за собой только боль и пустоту. Но теперь... всё. Арест завершён. Электронный браслет снят. Теперь он снова мог дышать — или хотя бы притворяться, что дышит.
Мать сварила кофе, и на удивление он был не таким горьким, как обычно. Тот горький привкус, который всегда оставался после её попыток угодить, исчез — заменён неуловимой сладостью, едва различимой. Эрик сидел за столом в тишине, нервно поигрывая пальцами с краем чашки. Он не знал, что сказать, и, возможно, это был лучший выбор.
— Мы с тобой должны всё обсудить, — осторожно начала мать, её голос звучал мягко, но в нём сквозила усталость, которую она пыталась скрыть за обычной добротой. — Я не могу здесь больше жить. Этот дом, эти стены, эти люди... они гниют. Я думаю о переезде. В Штаты.
Он молча кивнул, не поднимая взгляда. Это было всё, что она заслуживала от него. Но потом он всё же поднял глаза, и в его взгляде было нечто другое — не юношеское, не наивное. В этих глазах скрывалась тень, породившаяся в пекле, пережитом за эти долгие три года. Медленно, чётко он произнёс:
— Лос-Анджелес. Я давно думал об этом. Там... много возможностей.
Её лицо слегка напряглось, но она, казалось, испытала облегчение. Он наконец сам что-то решил, сам чего-то захотел. В этом был добрый знак. Она привыкла к его молчанию и думала, что это ещё один момент, когда он потеряется в своём собственном мире. Но теперь... он словно обрел себя.
Эрик уже давно знал, что этот город звёзд, золота и грязи манит его. Там было всё: связи, обещания и самое главное — она. Она, с кем он общался всё это время. Она, кто научила его, что тело — это тоже валюта. Он начинал понимать мир не как мальчик из глубинки, а как тот, кто берёт от жизни всё. И так, месяц за месяцем, он менялся. Не ради спорта, не ради красоты, а чтобы выглядеть серьёзным среди тех, кто теперь его окружал.
Его тело стало его проектом. Чернила ложились на кожу как напоминания — напоминания о том, что он вылепил себя сам, что он больше не тот, кто был раньше. Он знал, что женщины любят. Не по книгам. По практике. Он научился подавать себя. Немного немецкого в разговоре — звучало дерзко, будоражаще. Пауза в нужном месте. Медленный взгляд. Полуулыбка.
И вот, в ту ночь, когда Лос-Анджелес стал не просто городом, а началом плана, он закрыл ноутбук, окинул взглядом тёмное окно, и тихо произнёс:
— Ich bin bereit. (Я готов.)
Прошла неделя подготовок к переезду. Вещи упакованы в коробки и отправлены грузоперевозками до их нового адреса. В школу ему помогла пробиться Джей, чтобы он не учился абы где, а более-менее в приличном заведении. Маме, как и всегда, он не говорил ни слова о своих связях в Лос-Анджеле и уж тем более о Джей.
Браслет сняли утром — тихо, почти буднично. Металлический обруч с лёгким щелчком покинул его лодыжку, оставив едва заметный след на коже, который мучил память гораздо дольше, чем сам браслет. Эрик не сказал ни слова матери, когда они вышли из полицейского участка. Он даже не посмотрел на неё. Она всё поняла: он ждал этой минуты слишком долго, чтобы расточать её на разговоры.
Вечером они сели в самолёт, который унес их из Германии, города, где прошлое пахло железом, лекарствами и стерильной больничной тишиной. Новый адрес значился как Лос-Анджелес, Калифорния. Эрик знал, что этот город — не просто точка на карте, а код к другой жизни. Но он также знал, что прошлое едет с ними в багаже — без виз и разрешений.
Квартира в Лос-Анджелесе оказалась белой, просторной, но будто чужой. Мать ходила по комнатам, накидывая покрывала на мебель и приговаривая, что свежий воздух и океан пойдут им на пользу. Она была счастлива, ей нравилась эта квартира почти в центре города, с красивым видом на высокие здания и парк. Эрик молчал, глядя в окно на улицы, думая лишь о том, каким образом ему достались эти деньги и эта квартира, но он не говорил маме ни слова, не хотел портить ее настрой.
Лос-Анджелес казался ему слишком ярким, слишком громким, слишком живым, как если бы он был создан специально, чтобы подчеркнуть, насколько внутри он сам был мёртв.
Сообщение пришло, когда город начал гасить свои огни:
– Приезжай. 2154, Mulholland. Без вопросов.
Без подписи, без смайлов, без «как ты?» Но Эрик знал, кто это. Он всегда знал.
Он тихо вышел. Мать думала, что он просто выйдет прогуляться, осмотреть район, возможно, вдохнёт этот проклятый «океанский воздух». Но он поймал машину и поехал через ночной город, туда, где начиналась его настоящая свобода — такая, какую не обещали врачи и судьи.
Вилла стояла высоко в холмах, уединённо и почти невидимо. Свет в окнах не горел. Только один — на втором этаже. Эрик вышел из машины, не постучал — дверь всегда была открыта для него.
Джей сидела у окна с бокалом красного вина, её силуэт вырисовывался на фоне города как картина в раме. Она не обернулась, когда он вошёл. Она всегда знала, что он вернётся — так же, как раньше, без объяснений, без слов.
— Ты пришёл, — сказала она тихо, её голос был низким, с хрипотцой, усталым, но всё же полным силы, как у человека, который говорит только то, что имеет значение.
— Ты знала, что я приду, — ответил он, сбрасывая с плеч ветровку и подходя ближе. — Ты даже не спросила, как я.
— Потому что мне неинтересно, как ты был. Мне интересно, кем ты стал.
Он замолчал. За три года она почти не изменилась — всё такая же: высокая, статная, с тёмной кожей, излучающая силу и власть без лишней жестикуляции. Только в её глазах было что-то новое — нечто тёмное, скрытое за невыразимым ожиданием.
— Проверишь? — спросил он, шагая ближе.
Джей встала, поставила бокал и подошла к нему. Несколько секунд она просто смотрела на него — в упор, в душу, проникая в те уголки, где пряталась боль, которую невозможно было стереть временем. Затем она протянула руку и коснулась его лица.
— Добро пожаловать домой, — сказала она тихо.
Это была первая ночь, которую он провёл не дома. И первая — за долгие годы — ночь, когда он не чувствовал себя чужим.