Глава 11
Часть 3. Глава 1
От лица Моне.
5 июня.
По всей палатке разносился запах сирени. Кто-то нарвал громадную охапку в соседних с лагерем дворах и преподнес Ларисе. В ответ на широкий жест повариха лишь рассмеялась и распорядилась расставить сирень маленькими букетами по всему приюту. Так возле каждой кровати оказались бесплатные ароматизаторы.
— Если болит запястие, то следует приложить лопух.
— Нет. Лопух прикладывают при переломах. Если суставы ноют, то нужно крапиву использовать.
— Клин клином?
— Нет. Собираешь листья во время цветения, после чего измельчаешь и завариваешь кипятком. Три столовые ложки на два стакана.
— Ага, и водочкой все это дело запиваешь.
— Еще пижма хорошо помогает.
— При чем здесь пижама?
— Пижма, а не пижама, олух ты глухой.
— Впервые слышу.
— Высокий стебель и желтая шапка. Опять же заливаешь кипятком и пьешь, как чай. Главное в этом деле дать отвару настояться, но при этом следить за цветом воды. Если начнет быстро темнеть, то лучше процедить и сразу пить. Сразу, слышишь? Эй, Моне, ты меня слушаешь? Ай, что я здесь распинаюсь-то! Играем, не отвлекаемся!
Я слушал мужиков в пол уха. Запах сирени навеивал мне воспоминания о молодости. Когда я был юн и жил у тетки и не знал бед, как бытовых, так и душевных. Весной наша квартира всегда была заставлена вазами с сиренью, отчего из аромат напрочь стал ассоциироваться с уютом. Так и повелось, когда со мной случалось что-то хорошее, я чувствовал аромат сирени. Даже тогда, цветка не было поблизости.
— Моне, ты с нами?
Мы играли в «рыбу». Из последних шести сдач я вышел победителем. Василий, сосед Белицкого, бывший участковый инспектор, и Петр, в прошлом терапевт, — мои соперники — с каждым разом повышали ставки в надежде отыграться. Посреди кровати, которую мы использовали как поле, в кучу были сложены текущие ставки и мои прошлые выигрыши. Смятые купюры, запонки, пачка печенья, пачка сигарет и талоны на еду.
Василий бросил десятку червей, а я ловким движением пальцев вытянул из стопки валета. Следующей он бросил королеву, а я — шестерку. Я «скармливал» ему всю имеющуюся у меня мелочь, постепенно забирая его старшие карты. Вскоре у него остались карты номиналом от 6 до 10, а у меня все, что выше. Спустя пару сдач игра закончилась.
— Да пошло оно! — решив, что удача окончательно отвернулась от него, мой соперник удалился, попутно осыпая меня проклятиями.
Рассмеявшись, я повернулся к Петру и поинтересовался, не хочет ли он отыграться. Бывший врач какое-то время обдумывал мое предложение, но, не найдя, что поставить, отказался. Я же за просто так не играл — зачем растрачивать свой талант, когда на нем можно заработать?
Талоны на еду я сложил в кожаный кошелек, а его засунул в карман. Остальной улов я сгреб в пакет, перевязал его и убрал на нижнюю полку своего шкафчика. Через несколько дней я попрошу Белицкого вернуть товарищам талоны. Так я сохраню свой авторитет, а им не придется голодать.
Захватив блокнот и карандаши, я направился на кухню. Лариса и ее помощница были заняты приготовлением обеда. Раскрыв блокнот, я продемонстрировал повару ее портрет. В ответ она скромно улыбнулась.
—Ты бы мог преподавать рисование.
— В школе?
— Да хоть бы в школе. Учителя везде нужны, а у тебя, как я слышала, имеется профильное образование.
— Еще чего, в школе я буду учить. Вкалывать там целый день и за гроши? Нет уж, извольте, лучше я буду свои работы в переходах продавать.
— Сидит на шее у чужих людей, без крыши и в казенных штанах и все равно не соглашается на работу. Сколько собеседований ты уже провалил, Моне? Два, и только за эту неделю. Вот что ты за человек-то такой?
— Человек, у которого стало на одиннадцать талонов больше.
— И многих ты оставил без обедов?
— Только двоих, но им голодовка пойдет на пользу. Петр настолько разжирел, что его переселили на первый этаж, на второй ярус кровати без помощи он уже и не взбирается.
Я рассмеялся, но, уловив на себе укоризненный взгляд Ларисы, не разделяющей мой ажиотаж, отмахнулся.
— Да верну я все! Верну я им эти талоны, сдались они мне.
— Вот и славно.
Лариса высыпала в ведро картошку, заполнив его до самых краев, после чего села на табуретку и принялась очищать от кожуры так быстро, как ни один армейский повар. Пододвинув свободный стул поближе к ней, я, вооружившись ножом, стал соскребать кожуру.
— Старайся срезать тонким слоем.
— Это ты так благодаришь меня?
— Не высокого ты полета птица, Моне, чтобы я тебе спасибо говорила. Вот начистишь ведро, тогда и подумаю.
— Есть, мэм!
И, принявшись за чистку, я сразу же порезал палец. Да так глубоко, что рана заживала несколько недель, а когда прошла, оставила тонкий шрам. Забрав у меня нож, Лариса приказала не мешать ей работать. Я отошел и, облокотившись о столб-опору, принялся наблюдать за ее движениями. Она бы могла дать фору любому повару, в том числе и поварам-мужчинам. Лариса с легкостью поднимала тяжелые ящики, разгружала машины с продовольствием наравне с мужчинами и, в принципе, не чуралась работы, присущей сильному полу.
— Где твой друг? — спросила она, когда взгромоздила на конфорки две кастрюли. С усилием она открутила вентиль у газового баллона.
— Белицкий?
— А разве у тебя здесь еще другие друзья есть?
— Кажется, он сегодня на профориентации.
— Неизвестно, куда его могут направить?
— Неизвестно.
Профориентацией мы называли еженедельные встречи с волонтерами в центре занятости, где нам подыскивали работу по мере наших возможностей. Довольно часто волонтеры старались находить такие места, где работникам предусматривалось жилье. Работа находилась в самых разных местах, все зависело от навыков и опыта человека. Так, у моего первого соседа по кровати обнаружили права категории D и вскоре его устроили водителем. Правда, он недолго там продержался, встрял в драку, и тогда его устроили на кладбище, где, как он шутил, было много симпатичных участков для него. Вскоре ему выделили комнату в общежитии, и он покинул Ватикан.
Кого-то направляли на государственные стройки и заводы, других устраивали дворниками, вахтерами или продавцами. Лариса рассказывала, что когда она только оказалась в Ватикане, то застала мужчину, который в прошлом был преподавателем математики и даже имел ученую степень, но после попытки суицида получил волчий билет и не смог вернуться к преподаванию. Чудесным образом его удалось устроить на бесплатные курсы переквалификации, и через некоторое время он встал на стезю программирования, а еще позже устроился в крупную контору. Сначала его приняли стажером, после — на четверть ставки, а еще через некоторое время, когда руководители поняли, что перед ними не обладатель социальной квоты, а вполне сносный специалист, его взяли в штат на полный день.
Но не все истории заканчивались так радужно. Довольно часто бывшие ватикановцы, оказавшись в общежитиях, начинали пить и вскоре теряли рабочие места, а следом и крышу над головой. Оказавшись снова на улице, они редко обращались к волонтерам за помощью. А те, в свою очередь, не могли с ними связаться — сотовые, которые выделялись бывшим бездомным для поддержания связи, обычно сразу оказывались в ломбарде, стоило человеку вновь оказаться на улице.
Профориентации я не любил. Меня пытались подтолкнуть к чему-то, заставить работать, наладить свою жизнь, но для этого нужно было хотеть измениться. Я же просто плыл по течению. Я много раз пытался изменить свою жизнь, но каждый раз убеждался в том, что привычный большинству людей быт не для меня. На профориентации мне каждый раз находили работу, и на следующий день я приступал к обязанностям. И каждый раз, что-то не ладилось. Связанных с живописью вакансий в общественном центре не было, поэтому мне подыскивали такие халтуры, где образование не требовалось.
Один раз меня одели в салатовую форму и дали рюкзак квадратной формы для переноски продуктов. Я устроился пешим доставщиком еды и за каждую доставку получал приличную сумму от компании. Также мне выдали телефон без кнопок и с горем пополам научили им пользоваться. На экране телефона размером с ладонь красной пунктирной линией высвечивался мой маршрут от точки забора заказа до дома заказчика. В какой-то момент работа мне даже начала нравится, а ходить пешком я любил. И каждый раз, совершая доставку, я пытался отгадать, что находится внутри рюкзака. Но почти никогда не угадывал. Если я предполагал, что в пакете пирог, оказывалось, что я доставлял суши, предполагал, что доставляю пиццу, а оказывалось, что внутри хачапури. Правда, проработал я так недолго: однажды проголодавшись, я угостился чьим-то жареным картофелем, а заказчик заметил недостачу и нажаловался в службу доставки. В тот же день меня уволили, оставив без оплаты за несколько дней.
В другой раз я работал расклейщиком объявлений. Мне следовало клеить объявления везде, где только можно: на столбах, подъездах, остановках, специальных досках, — оконную рекламу, промофлаеры магазина мебели и даже объявления о сборе средств на лечение девочки от онкологии. Выгнали меня после того, как я отказался расклеивать объявления о микрокредитах — одной из причин моих бед. Выслушивать объяснения мой куратор не захотел и попросил больше не заявляться. Правда, за проделанную работу меня все же рассчитал.
Заработанные деньги оставались нашими личными, то есть в казну Ватикана нам в добровольно-принудительном порядке отдавать ничего не приходилось. В других филиалах-Ватиканах, как я слышал, пока ты живешь в лагере, то должен отдавать чуть ли не половину своего дохода, отчего организаторы были заинтересованы в том, чтобы постояльцы работали и подольше находились в их приюте.
В нашем же филиале гостей старались поскорее оформить на работу с жильем, чтобы взяться за следующую партию нуждающихся. Поэтому в среднем постояльцы нашей палатки дольше полутора-двух месяцев в приюте и не задерживались: нас подлечивали, кому могли, помогали с поиском родных, а после находили работу и жилье и отправляли в добрый путь. Однако про «выпускников» волонтеры не забывали и старались поддерживать с ними связь, приглашали на встречи, где с ними работали психологи и где бывшие бездомные делились опытом с теми, кто только встал на путь социализации.
Мне в Ватикане нравилось, и я не планировал его покидать. Покровителям Ватикана я запомнился настойчивым желанием помогать, и вскоре меня приметили для постоянной работы в самом приюте. Александр, бизнесмен и один из главных спонсоров Ватикана, даже нанял меня репетитором для своего сына — я старался превратить каракули пятилетнего чада в нечто толковое. Поначалу прогресса в наших занятий было мало, но в какой-то момент я заметил, что мальчик владел левой рукой так же хорошо, как и правой, отчего наши занятия рисованием сменились занятиями по развитию его способностей. И, надо признаться, со временем я даже проникся своим фрилансом, как Александр называл мою халтуру. После занятий меня всегда кормили, а то, что я не съедал, мне заворачивали с собой. Поэтому я часто возвращался в лагерь, пропуская обед, но зато сохраняя талон на еду.
Талоны на еду казались мне несусветной глупостью — можно было ведь просто записывать в тетрадь, кто взял свою порцию, а кто нет. Но руководство волонтерской службы решило вести строгий учет питания по талонам. Лариса также поддерживала эту идею — так ей было проще отчитываться по продуктам и остаткам. Для нас, постояльцев Ватикана, организаторы тоже видели преимущество в талонах — мы могли воспользоваться ими в других филиалах, находящихся в разных концах города. Понятное дело, что никто этим правом не пользовался, так как просто не мог оказаться в другом районе.
— А что с тобой, Лариса? Долго ты еще будешь с нами возиться?
— Тебе так не терпится от меня избавиться, Моне? Мне казалось, что я тебе нравлюсь.
Лариса мне и вправду нравилась. И как женщина, и как человек. Вначале она казалась высокомерной, снисходящей до помощи нам, постояльцам приюта, отчего я даже не здоровался с ней. Но стоило выяснить, что Ларисе довелось жить на улице, мое отношение к ней переменилось. Жалость, которую женщина испытывала к нам, была вызвана вовсе не ее положением, а тем, что она понимала нас, разделяла наши чувства. И работа, с которой она справлялась каждый день, была не ради денег, а чтобы хоть чем-то нам помочь.
В истории Ларисы не было невероятной драмы и череды неудач, кроме одной — неверного мужа. Всю жизнь Лариса посвятила работе, но, когда начался кризис, ресторан, где она трудилась, закрылся, а женщина оказалась на улице. Муж Ларисы, привыкший жить за ее счет, не стерпел ни потери работы, ни последующих провальных собеседований, ни длительную болезнь. Лариса слегла с пневмонией, и только скорая успела вовремя спасти ее от неминуемой гибели. Врачи выходили Ларису, но предупредили, что впредь ей стоит избегать болезней, следить за здоровьем и беречь себя от стрессов и потрясений. Но следующее испытание не заставило себя ждать. В день выписки женщина узнала, что ее муж выставил все ее вещи за порог и сменил замки — за двадцать лет совместной жизни они так и не расписались, отчего Лариса не могла претендовать даже на входной коврик в его квартире. Детей у них также не было — сколько бы они ни пытались завести ребенка, каждая попытка оканчивалась выкидышем, и вскоре Лариса и ее мужчина решили жить для себя.
Оказавшись на улице, Лариса пыталась устроиться работать хоть куда, но без прописки или регистрации ей везде отказывали. Воспользовавшись лазейками в законе, мужчина сумел выписать ее из квартиры в никуда, что обычно запрещалось. Принимать Ларису соглашались только на однодневные подработки, где платили через раз. Нередко работодатели обещали расплатиться на следующий после отработанной смены день, а с его наступлением делали вид, будто она никогда и не появлялась в их заведении. Волей случая и благодаря стечению обстоятельств Лариса наткнулась на ту же церковь, что и Белицкий, и ее настоятель смог добиться для женщины места в приюте, где требовался повар. Как любила вспоминать сама Лариса, она тотчас ощутила в этом месте тот уют, который не смогла найти ни в муже, ни в престижных ресторанах, где проработала до того.
— Мне и здесь хорошо. Соберу деньги и, может, сниму комнату где-нибудь неподалеку.
— И после бросишь нас? Кто же будет нам готовить такие вкусные драники?
— Ох, Моне, Моне, скорее это тебе найдут постоянную работу, и ты съедешь отсюда, чем я решусь покинуть Ватикан. Нравится мне здесь.
Лариса и работала в Ватикане, и жила. В нашем приюте, конечно, были женщины, но надолго они здесь не задерживались. Волонтеры находили им работу и жилье значительно быстрее, чем мужчинам. Постоянную работу и жилье. Мне, как и другим мужикам, работу находили уже не один раз, но мы надолго там не задерживались. Женщины же, в отличие от нас, если и покидали Ватикан, редко возвращались — они всячески старались начать новую жизнь. Когда Ватикан покидали такие, как я, другие его постояльцы делали ставки, через сколько ушедший снова окажется на улице.
— Моне, поможешь с разгрузкой?
Отложив тетрадь и карандаши, вслед за Ларисой я вышел на улицу. В проеме дверей я остановил Белицкого и пригласил за собой. Не разделяя моего ажиотажа, он оставил вещи и вскоре присоединился к нам.
В отличие от большинства постояльцев Ватикана, у Белицкого была работа — он трудился на военном кладбище при церкви. Конечно, ему предлагали и другие места работы и даже те, где предоставлялось жилье, но старик не соглашался. Он предпочитал трудиться до обеда, а после с прихожанами церкви ударяться в религиозные споры. И чем больше Белицкий участвовал в них, тем хмурее он становился и тем чаще я стал чуять от него запах алкоголя.
Придерживая друга за локоть, я отвел его в сторону и укоризненно посмотрел на него из-подо лба, как отец смотрит на провинившегося ребенка. Время, когда Белицкий был моим наставником, миновало. Казалось, что я повзрослел и стал серьезнее относиться и к своему жизненному уделу, в то время как Белицкий, напротив, стал относиться к происходящему легкомысленно и с нескрываемым наплевательством.
— Ты пил? Тебе ведь известно, что за такое могут выгнать. У тебя уже есть одно предупреждение. Ты ведь знаешь, что будет после второго.
— И плевать. Я им не скот, чтобы меня держали в загоне и диктовали правила. Отбой по расписанию, подъем по расписанию, жрачка по расписанию, а бухать и вовсе нельзя. А может, мне нужна чакушка для здоровья. Я-то выпиваю всего пятьдесят грамм. Знаешь, как плохо без них?
Я промолчал, ведь за всю свою жизнь не раз пытался бросить пить, и отчетливо помнил, с какими муками проходило отвыкание. Последние недели, которые я обходился без алкоголя, я принимал за чудо.
— Выпил я всего пятьдесят грамм. Пятьдесят грамм даже не считаются.
— Здесь считается каждая капля.
— Вот пусть те, кто так считает, мне это и скажут, а ты не сунься не в свои дела.
— Твои дела — мои дела.
— Да с каких это пор?
Я обомлел от такого вопроса. Я всегда считал Белицкого своим братом, ради которого я был готов на все. И он, в свою очередь, не раз демонстрировал такое же отношение ко мне.
— Мы с тобой просто два бездомных, которым посчастливилось встретиться. В любой другой жизни мы бы даже не заговорили друг с другом. Так что брось изображать из себя моего товарища.
И, не дав мне ничего ответить, Белицкий зашагал прочь и вскоре исчез за дверью нашей палатки, забыв, что я просил его помочь с разгрузкой машины. Меня поразило то, с какой злобой он произнес свою речь. Словно жизнь в очередной раз огрела его, и он, устав бороться, сдался, озлобился на окружающих, обижающих его людей. В тот же вечер я поделился своими переживаниями с Ларисой, и она пообещала узнать у волонтеров и кураторов лагеря, что произошло с моим лучшим другом.
— Моне, ты идешь или так и будешь дурака валять? — окликнул меня волонтер.
Встряхнув головой в надежде, что тревожные мысли поутихнут, я подошел к подъехавшей машине. Пока я переносил ящики в столовую, на территорию лагеря въехали еще две машины. На их дверях были наклеены специальные знаки и полоска с названием организации — передвижная волонтерская медицинская помощь. Они приезжали к нам в лагерь раз в неделю и проводили осмотр постояльцев, кому-то выписывали лекарства, а кого-то направляли на терапию в стационар. Они же помогали восстановить медицинские карточки. Из одной из машин вышла София — вторая после Ларисы моя любимица — врач-волонтер с красивыми кистями, которые она каждый раз прятала под латексом одноразовых перчаток. Когда я закончил помогать с продуктами, тут же оказался возле нее. Увидев меня, София озарилась улыбкой.
— Что Моне, как всегда, в первых рядах? И помочь кому-то первый, и сам за помощью первый.
— Стараюсь везде успеть.
— Как твоя спина? Пьешь таблетки, которые я выписала?
И пока она копалась в принадлежностях, я принялся рассказывать о своих болячках и том, что меня тревожило. Заполнив карточку, София завела меня в машину, протерла мне спину и сделала укол. После чего записала на больничном бланке названия лекарств и вручила мне.
— В прошлый раз были другие таблетки, — заметил я.
— В прошлый раз были лекарства по рецептам. Теперь мы не можем их выписывать.
— Почему же?
— Передвижные станции лишили особого статуса. Теперь мы мало чем отличаемся от обычных волонтеров из некоммерческих организаций.
— Все для людей.
— Если ты хочешь старые таблетки, тебе нужно записаться на прием к терапевту и невропатологу в поликлинику. Но то, что я выписала, тоже тебе поможет.
Убрав бумажку в нагрудный карман, я встал со скамьи и поблагодарил девушку.
— Эх, не здесь тебе нужно работать. У тебя ведь золотые руки, и баба ты толковая.
— Ну спасибо, хоть бабой назвал, в прошлый раз фельдшером обозвал.
— Не принимай близко к сердцу, я ведь любя.
— Моне, это признание? Если так, то я передам мужу, а он-то у меня ревнивый.
— Бросила бы ты своего мужика. Тот еще фрукт, — я сразу же замолчал, но было поздно. Слова уже сорвались с моего языка. — Извини. Не мое это дело.
— Именно, что не ваше, Григорий. Мы закончили. Следующий, пожалуйста.
Я понял, что ляпнул лишнее, то, чего не следовало, то, на что у меня не было права. Но я сказал это не со зла, а от доброго помысла. Это понимала и София, но сказанное задело ее, и она была вправе вести себя со мной холодно. Поблагодарив ее, я отошел в сторону.
Я всегда испытывал горечь, когда у хороших, достойных людей жизнь складывалась несчастно. Так было и у Софии. Как-то раз я подслушал, как она разговаривала по мобильному телефону с мужем. Динамик в ее телефоне работал настолько сильно, что я, да и несколько других волонтеров, слышали нескончаемый ряд ругательств и упреков в адрес Софии от ее снисходительного супруга. Снисходительность заключалась в принятии того, что жена предпочитала возиться с бомжами и алкашами, а не сопровождать его на вечерах и раутах. Муж Софии, как рассказали ее коллеги, был известным кардиологом, да и сама девушка подавала надежды, но предпочла помогать людям, что вызвало гнев супруга и непонимание их общих друзей и коллег.
Софию и я не понимал. Мне казалось чудным, что одаренный человек растрачивает себя на помощь нам, в то время как могла бы спасать жизни и блистать в лучах славы. И только когда София пропала из моей жизни, до меня дошло, что она спасала жизни, но не обладателей золотых карточек, а наши, и она грелась в лучах славы, но не от завистливых коллег, а от наших, полных искренней благодарности и восхищения.