Глава 9
Часть 2. Глава 3
От лица Белицкого
13 апреля.
Ожидать получения места в приюте пришлось дольше, чем мне пообещали, но я не расстраивался. Один из прихожан церкви пустил меня ночевать в вагончик на строительной площадке, где он трудился прорабом. В благодарность я старался лишний раз помочь мужикам с работой, правда, грыжа не давала поднять что-либо тяжелее сумки с инструментами.
В тоже время я продолжал трудиться на кладбище. Встречая меня за работой, преподобный Илья каждый раз обещал, что вот-вот, и меня примут в Ватикан — приют на севере города. В ответ я благодарил его, хотя мое нетерпение росло с каждым днем: мне хотелось не столько оказаться в окружении таких же бездомных, как и я, сколько перестать волноваться из-за ночлега.
Раньше я обожал усаживаться где-нибудь вместе с Моне и обсуждать проходящих мимо людей. Так, нередко ожидая, пока священник закончит мессу, я разглядывал людей, покидающих отделение банка напротив церкви. На стеклах здания были наклеены большие цифры — проценты по вкладам и кредитам.
Я мало что смыслил в кредитовании, но прекрасно помнил чувство долга. Некоторое время назад я был должен важным господам солидную сумму. Проигрался, хотя до того давал зарок, что больше никогда не возьму карты в руки. Меня вылавливали во дворах, избивали, требовали вернуть проигранное. Я менял сектора и районы обитания, но меня все равно находили.
Ужасное чувство. Просыпаться и засыпать с мыслью, что ты кому-то должен. Ощущать отсутствие свободы и каждый раз, отдавая часть долга, надеяться, что в следующий раз ты сможешь заплатить больше.
Наблюдая за выходящими из банка людьми, я на какое-то мгновение вспомнил то чувство несвободы, постоянной зависимости от другого человека. Но мой долг волшебным образом исчез — мужики, трясущие из меня деньги, вдруг отстали, перестали меня донимать, а стоило мне обратиться к ним за разъяснениями, как они отвечали: «Твой вопрос улажен». После этого я ходил счастливым некоторое время, пытаясь осознать неожиданно свалившуюся удачу. Но не всем так везло. Некоторые из знакомых мне игроков оставались без жилья, другие оказывались на закрытых строительных площадках.
Наблюдая за очередным покинувшим отделение кредитополучателем, всего на мгновение я ощутил себя в разы свободнее и счастливее, чем он. Всего мгновение, которого порой достаточно, чтобы поверить, что ты не обречен. Отвлекшись от внутренних переживаний, я еще раз всмотрелся в силуэт вышедшего из банка человека. Женщина высоко подняла шарф, однако я успел разглядеть ее лицо, которое тотчас узнал.
Отложив метлу, я перебежал дорогу и направился следом за ней. Со мной иногда случалось такое, что я мог узнать в прохожем знакомого, однако стоило приблизиться, как выяснялось, что я обознался. В другой раз я просто выбирал человека и следовал за ним по пятам, пока он не терялся в каком-нибудь высоком здании из стекла и бетона. Своеобразное развлечение для человека, в чьем распоряжении было все время жизни.
Женщина села в трамвай, следом в него запрыгнул и я. Я обошел ее спереди и, ухватившись за поручни, принялся разглядывать ее лицо, повернутое к стеклу. Словно почувствовав, что за ней кто-то следит, она приподняла шарф еще выше. Выйдя через несколько остановок, она скрылась в прилегающих к остановке дворах. Следом я бросился за ней. Место, где я оказался, было до боли мне знакомым — я много раз навещал жившую здесь дочь.
Пройдя двор, я остановился возле нужного подъезда. Возле него же, копошась в сумке, остановилась и женщина, за которой я следовал. Заметив меня, она уже сбиралась закричать, но, рассмотрев меня, ахнула и выронила ключи из рук.
— Папа?
— Здравствуй, Лиза.
Не торопясь, она подошла ко мне и принялась ощупывать мое лицо, словно руки могли ей точно ответить, ее ли отец стоял перед ней.
— Я бы паспорт показал, да найти его не могу, — заметив ее сомнение, я решил отшутиться.
— Изменился. Постарел.
— Ну не так уж и сильно, — я изобразил обиду от колкого замечания касательно своего возраста.
— Выпьешь чаю?
Я кивнул, и мы поднялись в квартиру.
Пока Лиза крутилась возле плиты, я рассмотрел ту часть квартиры, которую мог охватить мой взор. Свежий ремонт, но без излишеств: обои поклеены на совесть, откосы у окон сделаны аккуратно, и деревянный пол блестел от свежего слоя лака. Борис, Лизин муж, был прорабом — то, что ремонт был сделан качественно, не вызывало сомнений.
Под полками на гвоздиках висели семейные фотографии. Сняв одну из них, я положил перед собой и принялся рассматривать изображенных на ней людей. Между Лизой и Борисом в коляске сидела маленькая девочка. Она была чем-то недовольна, отчего подарила фотографу гримасу раздражения. Но даже в искаженном недовольством лице я смог узнать черты дочери. У Лизы были сильные женские гены, которые достались ей от матери и которые она подарила своему первенцу.
Сняв защелку с рамы, я вынул фотографию, сложил ее пополам и убрал в карман. Лиза заметила мои телодвижения, но промолчала. Ей польстило, что я решил сохранить что-то на память о ее семье.
Когда обед был готов, Лиза поставила передо мной миску с гречкой вперемешку с печенкой и яйцом и наконец-то села напротив меня — наши взгляды встретились. Мы оба старались не моргать, словно играли в детскую игру. В глазах дочери читались разочарование и вопросы, ответить на которые я не мог. Первым сдался я.
— Мы с Пашкой думали, что ты умер, — начала она, уловив вопрос, который я все не решался задать.
— С Пашкой, значит. Он-то всегда хотел скорее меня на тот свет спровадить, чтобы квартирку к рукам прибрать. Как отца проведать, так он занят, а как квартиру продать, так, небось, первым-то разговор и завел.
— Не говори так. Дело ведь не в деньгах.
— Ты ведь взрослая баба. Дело всегда в деньгах.
Повисло неловкое молчание.
— Ну как, много выручили за нее?
Лиза ничего не ответила.
— Много, значит. Да, детки, ничего не скажешь. Красиво отца без крыши оставили.
— Никто тебя не оставлял без крыши. Что ты городишь! Мы волновались за тебя, искали. Думаешь, если бы мы знали, где ты, то не нашли бы тебя? Паша целыми днями ездил по районам, заглядывал в каждый подвал, искал тебя, твоих дружков-алкашей. С неделю не спал!
— Ну сейчас-то он выспится, не сомневаюсь. Где он, кстати?
— В Швеции.
— В Швеции? Неужто настолько хорошо вы квартиру продали?
— Ну что ты! У него ведь сын на программиста учится, вот и Пашка с женой переехали.
— В Швецию?
— В Швецию. В Мальме, кажется.
Я почесал затылок. С сыном я не общался много лет, и потому не был в курсе его жизни. Последний раз я видел внука, когда тот был еще подростком. Узнав, что он уже настолько взрослый, что учится за границей, мне стало не по себе. Сколько же в таком случае мне лет?
— Где ты был все это время?
— Там да сям. На вахте какое-то время гнул спину. Был на комбинате. Потом с мужиками в деревне работали.
— Все это время?
— Так немного того времени и прошло.
— Тебя не было больше трех лет.
Я пожал плечами. Сказать в свою защиту мне было нечего. Многие дни были так похожи друг на друга — серостью переходов, в которых я сидел, одинаковым отблеском монет, которые мне бросали, вкусом чернил, которые мы пили, — что я и не заметил, как одна пора года сменяла другую. Мне-то казалось, что миновало всего несколько месяцев, от силы год.
Живя на улице и задаваясь вопросом, где переночевать и что съесть, я напрочь сбился с подсчета времени. Теперь, осознавая, что прошло несколько лет, как я видел дочь в последний раз, мне стали понятны удивление и возмущение, возникшие на ее лице, когда я завел разговор о квартире.
— Ладно, дочка. Спасибо за обед. Пойду я.
— Папа, погоди. Останься. Мы постелем тебе на диване, а после придумаем, что делать дальше.
— Дальше... Что уж дальше-то делать, если вы похоронили меня? Или ты думаешь, я не был на старой квартире, не узнал от соседей, как вы все провернули? Да вот только на кладбище я своей могилки-то не нашел. Неужто вы меня не хоронили? Кремировали и в стенку замуровали?
Повисла очередная неловкая пауза.
— Знаешь, дочка, я не сержусь. Не держу на тебя зла. Ведь все вы бабы дуры, это в вас от природы заложено. Знаю, что муженек твой и Пашка обработали тебя, задурили голову. На тебя я не сержусь, дура ты, да и все.
— Никто меня не обрабатывал. Ты сам ведь виноват. Если бы ты только не пил. Тогда бы ты и с мамой не развелся, и бед не было бы столько.
Я сильно хлопнул рукой по столу и вскочил на ноги.
— Не смей, соплячка! Не доросла ты еще, чтобы с отцом в таком тоне разговаривать.
Опрокинув от злости чашку, я задвинул табуретку под стол и направился в прихожую. Внутри меня закипала злоба, отчего я хотел поскорее оказаться на свежем воздухе. Лиза осталась на кухне. И только одевшись, я заметил, что все это время возле двери меня поджидал зять.
— Я провожу, — мужчина накинул куртку, но надевать ботинки не стал — остался в тапочках.
— Я и сам справлюсь.
— И все же.
Выйдя на лестничную площадку, зять вынул из кармана пачку сигарет и протянул ее мне. Одну сигарету я засунул за ухо, другую подкурил и затянулся.
— Ты в курсе, что у Лизы был инсульт? — Мужчина говорил тихим ровным голосом, не выдавая раздражения, которое испытывал по отношению ко мне.
Я закачал головой.
— Она ведь молодая. Какой у нее может быть инсульт?
— Именно. Ей и сорока нет, а слегла с инсультом. И все из-за тебя, старик, — он затушил сигарету о перила и бросил окурок в банку-пепельницу. — Ты больше года квартиру не оплачивал, шлялся где-то, бухал, как всегда. Потом в карты задолжал. Если бы не Лиза и Пашка, квартиру забрали бы в счет уплаты долгов. Всю, целиком, а не какую-то часть. Соображаешь? — Борис закурил вторую сигарету. — Ты не появлялся, и потому мы оформили тебя, как без вести пропавшим. Квартиру быстро продали, долго закрыли. Оставшиеся деньги вложили в дачу.
Вынув кошелек, зятек протянул мне несколько аккуратно сложенных купюр.
— Никто от тебя избавляться не хочет. Напротив, помочь хотим. Бухать, смотрю, бросил, работаешь. Сначала на даче поселим тебя, потом сообразим что-нибудь в городе. Настаивать не буду, но раз Лизе это важно, значит, и мне важно. Ферштейн?
— Чего? — я не сразу распознал вопрос.
— В смысле все тебе понятно?
Не найдя, что ответить, я убрал деньги в карман.
— Намек я понял. Не глуп. Мешать дочери не буду. Сыну-то уж и подавно, раз он уехал. Дочку-то заметил у церкви, и поговорить захотелось. Всего-то.
Зять принялся говорить что-то мне вслед, но я его уже не слушал. Внутри меня закипала жгучая обида. Но кому она была адресована, я не решался сказать.
Через несколько дней меня заселили в Ватикан. Приют представлял из себя одну большую сплошную палатку цвета хаки с многочисленными окнами из полиэтилена и прозрачными вставками в крыше. Внутри она была разделена на кухню, жилую зону, зону отдыха и купальню.
Миловидная девушка возраста Лизы вызвалась провести мне экскурсию, показывая, где готовят кушать и где отдыхают. Мне выдали комплект белья и одеяло толщиной, не отличающейся от пододеяльника. Сами кровати были двухъярусные. На первые этажи обычно селили стариков и инвалидов. Последних здесь было много, так что мне досталось место на втором этаже. Как признался сосед, мне повезло с койкой — все пружины были на месте, что считалось удачей.
Туалеты находились на улице. На фоне кричащей нищеты нашего барака, как его называли постояльцы, туалеты смотрелись вычурно и неуместно. Синие, абсолютно новые. Дерьмо из них вывозили раз в два дня. Девушка, проводящая экскурсию, пояснила, что приют недавно попал под городскую программу облагораживания зеленых зон, отчего Ватикану выделили современные экотуалеты и организовали своевременный забор накопившихся отходов.
— То есть ветер палатку продувает, отчего ночью лучше надевать на себя все, что есть, зато сортиры у нас экологические и новые. Вот так смех! — подытожил Вася, мой сосед по койке.
Сгрузив вещи на кровать, я направился в столовую. В животе, как всегда, урчало от голода, и я был бы рад даже кочерыжке от капусты. Дверь, которой в этом месте служила подвешенная под потолок целлофановая шторка, была задернута — обед еще готовился.
Сидящий неподалеку старик показал на часы и изобразил пальцами 30. Показав, что я его понимаю, я облокотился о столб и стал разглядывать жителей. Гул стоял такой, словно на рынке: все что-то обсуждали, о чем-то спорили. Но стоило прислушаться, как я распознал знакомый сиплый голос.
— ...И я такой рванул прочь оттуда! Эти двое только мои пятки сверкающие и видели. А вот еще история. Как-то раз меня пригласили жить в дом к местному чинуше, его детям нужен был учитель рисования, каким я и являлся в то время. Трудился хозяин то ли в экономической комиссии, то ли в ревизии. В общем, чина он был небольшого, однако служебный дом все же имел. А к дому что обычно прилагается? Верно, баба, и часто красивая, — рассказчик прервался, позволив слушающим его соседям вдоволь посмеяться, после чего продолжил. — И вот когда наш многоуважаемый вождь, так я его называл про себя, уезжал на работу, стоило только воротам закрыться, как его женушка уже набрасывалась на меня. Длился наш роман несколько месяцев. И вот как-то раз он вызвался меня отвезти на вокзал — мне тогда нужно было проведать матушку в селе. И по дороге, не стыдясь своего чина и нашей разницы в положениях, стал спрашивать у меня совета, мол, как найти подход к жене. У нее, видите ли, пропал интерес к нему. Представляете, этот рогоносец спросил совета у меня! Все бы ничего, если бы через месяц он не застукал нас прямо в спальне. Мы напрочь забыли о времени и опомнились, когда он уже поднимался по лестнице. Минутой больше, и мы бы успели одеться и даже разойтись по соседним комнатам, но, видимо, судьба устала терпеть мои выходки.
— Но как ты остался цел?
— Хотел бы я сказать, что все было просто. Но будь это так, я бы эту историю и не рассказывал. Меня бросили в багажник, предварительно поколотив. Ехали мы долго, по отвратительной дороге, я чувствовал каждую кочку. Мне повезло, и я смог выковырять из внутренней обшивки гвоздь и им разрезать веревку, которой меня обмотали. Им же я вскрыл багажник и выпрыгнул посреди дороги. Какое-то время я пролежал у канавы, выжидая, пока машина отъедет, а после рванул в сторону леса.
— Просто сбежал? Быть того не может!
— Всего-то!
— Всего-то? Если бы все закончилось на этом, история не была бы достаточно интересной, чтобы я ее вам рассказывал. Слушайте дальше! — рассказчик раскашлялся, после чего продолжил. — Когда стемнело, я уже оказался в лесу. В густом, темном, без единого признака человека, хоть неподалеку находился жилой сектор. Я брел между деревьями, все сильнее углубляясь внутрь, пока окончательно не заблудился. Было так холодно, что звук стучащих зубов разносился по всему лесу и мог запросто отпугнуть дичь. Правда, именно дичь-то меня и спасла. Вдруг я услышал копошение среди деревьев и услышал топот — кабаны.
— Кабаны? Быть не может!
— И я так подумал. Но позже мне попалась заметка в газете, что в том лесу охотники вырезали целый кабаний клан. В общем, я услышал топот и ринулся бежать прочь сломя голову. Я бежал и бежал, пока не увидел впереди себя дорогу. А выскочив на нее, тут же наткнулся на чью-то машину. Благо она ехала не на полной скорости. Видимо, только тронулась, отчего лишь откинула меня на несколько метров. Не буду описывать, как я себя чувствовал, — врагу не пожелаешь такого, но в сознании я был. Ровно настолько, чтобы увидеть, что сбившее меня авто было точь-в-точь как то, в багажнике которого меня везли несколькими часами ранее. Опущу описание гремучей смеси страха и разочарования и, забегая вперед, скажу, что подручные моего бывшего нанимателя меня не узнали и благородно отвезли в городскую больничку. И даже дали денег, чтобы я не заявлял на них. Представляете?
Притаившись за одной из кроватей, я слушал до боли знакомую историю. Я слышал ее с десяток раз, и каждый раз неприятности, в которых оказывался герой рассказа, становились все невероятнее.
Когда рассказчик замолчал, давая понять, что продолжения не будет, слушатели вернулись к своим делам, отчего койки вокруг поредели. Я пододвинулся к предмету всеобщего восхищения и, выждав, похлопал его по плечу.
— Здравствуй, Моне. И не наскучило тебе эти байки рассказывать?
Лицо старого друга расплылось в улыбке, после чего он поднялся и крепко меня обнял.