Глава 7
Часть 2. Глава 1
От лица Белицкого
25 марта
У ручья было многолюдно. По вечерам здесь собирались те, кому не были доступны блага цивилизации: стиральные машины и прачечные. Первое — в меру отсутствия у здешнего контингента жилья, второе — в меру отсутствия денег. Пробежавшись глазами, я насчитал с две дюжины человек — с каждым разом нас становилось все больше.
Раньше, когда я жил на противоположном берегу реки, мне был знаком каждый обыватель. Я был своим. С местными я рыбачил, по вечерам помогал стирать женщинам, а ночью охранял прокат катамаранов. С того времени утекло много воды: старых обитателей разогнали, а новые знакомились неохотно. Рыбаки здесь больше не появлялись. Вода испортилась настолько, что ни один живой организм не смог бы в ней выжить. Да и прокат катамаранов со временем закрылся — летом над рекой разносился запах гнили, что отпугивало желающих прокатиться.
Возле моста, облокотившись о выступ, стояла старуха — распорядительница стирки. На ней были надеты толстая телогрейка и высокие валенки. За последние недели стало заметно теплее, но женщина была одета так же, как и в декабре, когда ударили сильные морозы, и в январе, когда снег засыпал улицы города, и в феврале, когда полоска на термометре поползла вверх. Одна одежда на все поры года — явный признак человека, носящего все пожитки с собой. Omnia mea mecum porto.
— Большой или малый? — спросила она, имея в виду тазик.
— Малый. Обойдусь малым.
— Занимай за Василисой, — она указала на женщину в длинной юбке и пуховике, отстирывающей цветные платки.
Покопавшись в сумке, старуха вынула кусок хозяйственного мыла и отдала его мне. Я порылся в карманах и в ответ протянул ей несколько смятых купюр. Но она их не приняла, объяснив тем, что мыло ей досталось задаром. В высшей степени благородная женщина старалась помочь всем, хотя и сама нуждалась в помощи.
— Видел такую? — она приподняла длинные ручки сумки.
— «ИКЕА»? Да, у меня когда-то была такая. Потрясающая вещь. Где достала?
— На рынке, где ж еще.
— Может, поменяемся? У меня есть рецепты на «Коплавикс» и «Возапростан».
— Нет, дружок. На что мне химия? — она рассмеялась. — Сумка полезнее будет. А теперь ступай, мы скоро сворачиваемся.
Я еще раз поблагодарил старуху и отправился к женщине в пуховике — Василисе. Заметив меня, она широко улыбнулась и показала на небольшую горсть платков, давая понять, что ждать своей очереди мне осталось недолго.
Пока она стирала, я рассмотрел ее, наслаждаясь той бережливостью, с которой женщина относилась к своим вещам. Ее руки покраснели от ледяной воды, но она все равно точными, аккуратными движениями сводила с хрупкой ткани въевшиеся пятна. В отличие от многих, Василиса не выглядела как бездомная. Она могла бы запросто сойти за малоимущую. На юбке не осталось места, где не было бы заплаток, но в то же время она была чистой и отутюженной. На пуховике, который пусть и был мужским и смотрелся на ней нелепо, не было ни одного пятнышка, ни развода от грязи. Как и лицо Василисы: кожа была чистой, без нарывов или покраснений, а изо рта пахло приятной свежестью.
Василиса была одной из немногих, кого я знал из прошлой жизни. Мы встречались редко, но каждый раз она приветливо улыбалась и жестами показывала: «О, ты еще жив! Потрясающе! В чем секрет?» Несмотря на кричащую бедность ее одежды, Василиса излучала уют. Стоило ей зашевелить пальцами, как мне становилось спокойнее, словно она не складывала жесты в слова, а играла на невидимой флейте, способной заворожить любого.
Василиса была глухонемой, но не от рождения. В ответ на расспросы о причине недуга, она загадочно пожимала плечами и показывала «врачи». Бабы судачили, что она утопила свою дочь и последовавший нервный срыв послужил причиной болезни. Другие трепались, будто ее мать пыталась сделать аборт, но неудачно.
Моя подруга знала, какие сплетни о ней ходили, но не придавала им значения. Также старался и я, хотя каждый раз преисполнялся злобой, слыша очередные сплетни. Вокруг меня собрались люди со сложными судьбами, которым можно было лишь сопереживать. Но почему-то вместо поддержки они старались принизить своих собратьев по доле, словно это могло облегчить их собственное положение.
Будучи интеллигентной женщиной, Василиса редко вступала в споры, не прерывала чужие разговоры, да и не держала ни на кого зла. Так, когда я показывал руками не те жесты, она не перебивала, давая высказаться. Меня Василиса понимала, даже когда я не мог выразить то, что хотел сказать, — она неплохо читала по губам, и, если я рассказывал что-то эмоциональное, вкладывая в это свои переживания, она их разделяла. Просто клала свою руку на мою и с пониманием улыбалась. Неповторимое, неподражаемое умение изъясняться молча.
Закончив стирку, она протянула мне тазик и доску, а сама принялась расправлять платки. Зачерпнув в реке воду, я вывалил из рюкзака штаны и принялся намыливать пятна.
«Сейчас бы машинку. Руки болят», — показала она жестами.
В ответ я зашевелил пальцами, пытаясь изобразить, о чем думал. Василиса рассмеялась. Она выставила вперед указательный палец и повторила мой жест с некоторыми отличиями — правильно показав стиральную машину.
— Верно, — я закивал.
— Где ты пропадал? — поинтересовалась она.
— Там да сям. Пару дней был в Черташинке, искал друга, — я старался объясняться жестами, дополняя шевелением губами. Но Василиса и так меня прекрасно понимала.
— Твой друг-художник все еще не нашелся?
Я покачал головой. Последний раз я видел Моне на автобусной остановке меньше месяца назад. Тогда он попал под автобус, и появившийся Алексеевич увез его в больницу. Помочь ему порывался и я, но я выглядел скверно: был с похмелья, в рваных штанах и старом грязном свитере. Заявись мы вдвоем в больницу, нас бы не стали принимать. Другое дело отказать Алексеевичу в строгом отпаренном пальто, тройке и дорогой клетчатой рубахе. Такого денди приняли бы и в самой роскошной клинике, приведи он хоть ораву бездомных.
После того случая Моне я не встречал, хотя и обошел все места, где он ночевал, обитал и трудился и где мы периодически встречались. Зашел я и на рынок, но там он не появлялся. Братья-рабочие из Калининграда рассказали, что кто-то с именем великого художника переночевал у них, после чего пропал без следа. Старший из них был крайне зол и пожелал Моне всех «благ».
«Попробуй спросить у главного на рынке», — посоветовала Василиса.
Я пытался, но его было не застать. Лучший способ встретиться с Магистром — задолжать ему. Но для этого нужно было устроиться на работу через его помощника, которого в последнее время тоже было не застать на месте.
Пока мы безмолвно общались, среди наших соседей началось подозрительное шевеление. По двое-трое они покидали место стирки, оставляя старухе у моста тазики. Та принялась поспешно складывать их один в один, намереваясь дать деру.
— Менты! — крикнул кто-то, и причина сразу прояснилась.
— Тихо! Может, они и не сюда идут.
— Сюда, сегодня ведь цыгане с нами. Валим!
— Смотри, сколько их. И вон там еще несколько на подходе.
На противоположном берегу я разглядел знакомые темно-синие куртки. Этот оттенок, едва отличимый от черного, я мог узнать из миллиона других. Каждый из нас узнал бы. Граждане в форме приближались к речке небольшими группами по несколько человек. Чаще всего патрульные ходили по двое-трое. А такая большая группа означала, что им предстоит «работать» с толпой правонарушителей. Очевидными правонарушителями здесь были мы.
Иногда мы привлекали внимание служителей закона. Чаще всего они наведывались по жалобам жильцов, реже — по зову службы. Во время стирок всегда находился кто-то из близлежащих домов, кому мы не угождали одним лишь пребыванием в этом секторе. Другим же могла мешать наша развешанная на веревках во дворах одежда.
Гражданам в синих куртках мы не докучали. Между нами действовало негласное соглашение: на территории сквера на лавках никто не спит, не буянит и не бухает. До тех пор, пока соглашение соблюдалось, нас не трогали. Но если в отделение поступал звонок, в таком случае они были вынуждены разгонять собрания и кого-то показательно, в назидание остальным отправлять на сутки.
Рядом с нами уже успели собраться и дать деру семьи цыган — каждый из них взвалил на себя по сумке и направился в Бахтало — сектор, где преимущественно жили цыгане. Жившие там цыгане не любили, когда к ним кто-либо заглядывал без повода, но, тем не менее, активно проникали в чужие сектора, пользуясь их благами: Черташинским рынком для торговли, гаражами в Цветном для ночлега, речкой между двумя секторами для стирки. Цыган мало кто любил, несмотря на их миролюбивый характер: они никого не трогали, часто даже радовали, устраивая громкие гулянки, они приглашали всех желающих присоединиться. Из чужих районов цыган выгоняли то милиция, то местные дружины бездомных, но, несмотря на это, они всегда возвращались.
«Служивые или люди Магистра?» — спросила Василиса. Я пожал плечами и показал, что не могу разобрать. Тогда она изобразила «один черт» и принялась помогать мне собирать вещи.
Часто, отбирая хлеб у милиции, с речки нас выгоняли люди Магистра из Цветного сектора, который выступал категорически против не только цыган, но и нашего предприятия на речке. В то время как пользование прачечной хозяина сектора обходилось чуть ли не в целый день работы, на реке ценой стирки было хозяйственное мыло от старухи-распорядительницы.
И неважно, на берегу какого сектора ты стираешь: со стороны Цветного или Черташинки. Оба Магистра сошлись на том, что подобные инициативы следует пресекать на корню. А иначе они перерастут в беспорядки. В глазах общества и самих себя они выполняли гражданский долг по поддержанию спокойствия в вверенных им секторах. На деле же они загоняли желающих постирать вещи на свои рынки и эксплуатировали.
Сигнал к отступлению волной пронесся среди нас. Я передал весть дальше и стал собираться: выжал одежду и убрал ее в сумку. Воду я вылил обратно в реку и отнес тазик старухе. Она уже упаковала большую часть в свободную сумку и ждала, пока ей сдадут оставшийся инвентарь.
— Могу ли я помочь? — меньше всего мне следовало беспокоиться за нее, но доброта, с которой эта старушка отнеслась ко всем нам, не позволила бросить ее на произвол судьбы. — Я помогу донести, так что не спорьте! — я старался, чтобы мои слова звучали уверенно. Но этого не требовалось — старуха была рада помощи.
Собрав с десяток тазиков один в один и перевязав их веревками, я подозвал Василису, и втроем мы направились прочь от реки. Оглядываясь через плечо, я заметил, как наших «коллег» остановили и стали допытывать. Позже некоторых увели на другой берег, в Черташинку.
Вскоре мы оставили позади жилые дома и вышли к гаражам. Раньше на их месте находилось цветочное поле, в честь чего сектор и получил свое название — Цветной. Правда, несколько лет назад поле расчистили и развернули на нем большую стройку в попытках возвести бизнес-центр. Но во время строительства что-то постоянно случалось: то кран рухнет, то захоронения найдут. Позже районное управление издало указ, что строить здания на том месте небезопасно, и передало землю под гаражи какому-то кооперативу.
— Нам сюда, — старуха подвела нас к дырке в заборе — проходу на территорию гаражей.
К тому времени уже успело стемнеть, но фонари все не зажигались, что помогло нам остаться незаметными. Пройдя два ряда, мы остановились у двери гаража 611.
— Только не рассказывайте никому об этом месте. Мне-то и самой здесь нельзя находиться, не хочется, чтобы кто-то узнал.
Я перевел сказанное Василисе, и она клятвенно заверила, что будет молчать до самого гроба. Женщины рассмеялись, поняв абсурдность ситуации. Тотчас к обещанию присоединился и я.
Старуха вынула из кармана связку ключей и, всем весом навалившись на дверь, вставила ключ и с усилием провернула его в замке. Раздался звук работающего механизма.
Отворив дверь настолько, чтобы мы могли протиснуться, она пропустила нас вперед, а после пролезла и сама. Оказавшись внутри, она попросила меня говорить предельно тихо, чтобы охранник во время обхода нас не услышал.
— Располагайтесь. Я сейчас поставлю чайник, согреемся, — старуха оставила сумки у входа и включила торшер. Помещение залил тусклый свет. После чего распорядительница стирки вынула тряпку и заткнула ей скважины в двери, чтобы снаружи никто не увидел пробивающийся свет.
Внутри гараж был переделан под жилую комнату. Диван, раскладушка, круглый столик с аккуратно составленной на нем посудой. В углу стояли телевизор и неисправная бытовая техника. На стенах висели ковры, а под потолком были протянуты веревки.
— Это гараж моей племянницы. Ее муж не знает, что я здесь бываю. Поэтому я стараюсь всегда, когда ухожу, прибирать за собой и быть готовой к тому, что больше сюда не вернусь.
— Он против вашего присутствия? — спросила Василиса, а я перевел.
Но старуха только отмахнулась и принялась рассказывать о своей квартире, в которой жила ее племянница с семьей. Она так сильно ударилась в воспоминания о молодости, что чуть не забыла, о чем хотела нам поведать.
— Квартира раньше принадлежала мне. Но я по глупости сделала дарственную на Сашеньку, она же в обмен должна была ухаживать за мной, пока я не помру. Она-то девочка хорошая, но глупая. Привела своего хахаля. Мерзкий тип, провинциальный, знаете ли. А потом у них детки появились, и меня попросили уйти.
От негодования Василиса стукнула кулаком по столу. «Мерзавцы», — изобразила она, и я перевел.
— Да-да, мерзавцы, но я тоже хорошая. Не подумала. Потом только мне объяснили, что нужно было договор заключать. Так бы они смотрели меня не хуже, чем британскую королеву. А так я здесь.
Достав из-под подушки несколько пачек сухих макарон, она разломила их и бросила в глубокую миску, залила кипятком до краев и накрыла дощечкой, на которой принялась резать помидоры и ливерку. Выждав несколько минут, она добавила их в миску, перемешала и еще раз накрыла дощечкой. Добавив в чайник воду, она включила его греться во второй раз и приготовила чашки, куда насыпала чай. Чашек было всего две, и мы с Василисой договорились, что будем пить по очереди. Я вынул из рюкзака начатую пачку сухарей и поставил на стол рядом с готовящейся лапшой.
— Давно вы здесь живете? — поинтересовалась Василиса, я перевел.
— Чуть меньше года. До того я жила у них на даче, но, когда наступило лето, они меня выдворили. Племянница дала ключи от гаража. Сказала, что мужик ее ремонт сделал и теперь здесь можно жить, — старуха залила в чашки кипяток, после чего сняла с миски доску и перемешала макароны. — Тоже мне ремонт. Пока был жив дядька ее, здесь была настоящая мастерская. А теперь-то что? Держат хлам, который никак на дачу не завезут. А инструменты с краской куда подевали-то, а? То-то, продал ее хахаль, небось. Дорогие ведь были.
Еще раз перемешав макароны, она достала приборы. Василисе я уступил вилку, а сам довольствовался чайной ложкой. Тарелок или другой посуды у старухи не нашлось, поэтому мы передавали миску с макаронами по кругу. В животе приятно заурчало. За последние несколько дней я съел лишь пару сухарей да чебурек, которым меня угостили возле автомойки в Цветном, где я искал работу. Работу я не нашел, зато хозяин закусочной посоветовал мне заглянуть на кладбище, где недавно умер его знакомый, трудившийся дворником.
— Вы можете развесить свою одежду здесь, — когда мы доели, старуха помогла нам развесить постиранную одежду на веревках над обогревателем. — Я включаю его на пару часов, чтобы гараж нагрелся. Думаю, ваши вещи успеют подсохнуть. Вешайте.
Я помог Василисе развесить одежду, а свои штаны зацепил за выступ из стены возле обогревателя. После чего мы стали укладываться спать. Старуха старалась покидать гараж рано утром, до того как в соседских помещениях, переоборудованных под мастерские, начинался рабочий день.
Мне досталось место на раскладушке, а старуха вместе с Василисой улеглись на диване. Укутавшись в плед и подложив под голову валик, я задумался о предстоящем дне. Нужно было наведаться на кладбище, авось и работенка мне найдется. Еще стоило заглянуть в Черташинку на рынок, еще раз расспросить про Моне и попробовать съездить на север города, где, как талдычили мужики, открылся приют.
— Старуха, ты спишь?
— Нет.
— На севере, говорят, новый приют открыли. Слышала что-нибудь про это?
— Он не новый, старый, просто отремонтирован. Ватикан. Была я там как-то раз, покормить покормят, но в ночлежке мест нет.
Я задумался. Об этом месте мне когда-то рассказывал Моне. Мой друг был скептически настроен по отношению к нему, полагая, что его удобства выдуманы, а сам он ничем не отличается от известных нам клоповников.
— Я слышал, что это палаточный лагерь на окраине города, куда каждый день подвозят еду и от постояльцев не отходят врачи, — прервав молчание, я снова обратился к старухе.
— Эх... Белицкий, ты вроде бы умный мужик, но веришь в такую глупость. Ну, где ты видел палаточные лагеря в наше-то время, в нашем-то городе? Лучше спи!
И, последовав ее совету, я выбросил из головы беспокойные мысли и вскоре уснул.