Глава 5
Вэнс
Я смотрю на него, а он - на меня. Люк Макдауэлл. Стоит со мной на кухне таунхауса в Сан-Франциско.
Мы забираем еду наверх и садимся друг напротив друга на кровати, скрестив ноги. Он именно такой, каким я его помню. Идеальное красивое тело и эта ослепительная улыбка. И та самая легкая застенчивость — тихая и сдержанная.
- Это было рискованно для тебя - прийти сюда сегодня? — спрашиваю я - Как ты это вообще провернул?
У него появляются ямочки на щеках, пока он ест гирос.
- Надел капюшон от худи.
Моё сердце ёкает.
- Оно у тебя до сих пор сохранилось?
Он смотрит на меня долгим взглядом, уголки губ чуть опускаются... но потом улыбается и проводит ладонью по моей голени.
- Оно внизу.
Он откусывает ещё кусок и продолжает смотреть на мою ногу, по которой чертит круги пальцем, медленно пережевывая еду.
Я съедаю огромный кусок бриама.
- Охуенно вкусно.
Он поднимает глаза на меня, и его улыбка вспыхивает снова.
- Вкусная штука, - тут же исправляюсь я. - Чёрт возьми!
Это вызывает у него искренний смех.
- Как, блин, тебе удаётся избегать этих слов?
Гирос — популярное греческое блюдо, которое готовится из мяса (обычно свинины, курицы, говядины или баранины), нарезанного тонкими ломтиками и насаженного на вертикальный вертел. Мясо медленно обжаривается на огне, и во время приготовления повар срезает подрумянившиеся кусочки с внешней части вертела. Это похоже на технологию приготовления шаурмы или дёнер-кебаба.
Бриям — традиционное греческое блюдо, своего рода овощное рагу, запечённое в духовке. Обычно в него входят картофель, баклажаны, кабачки, помидоры, лук, чеснок и оливковое масло. Иногда добавляют зелень или сыр, но мясо туда, как правило, не кладут — это вегетарианское блюдо – прим. переводчика
Он приподнимает бровь.
- Так же, как тебе удаётся торчать целый день на строительных лесах.
- То есть это твоя работа.
- Да, но она - не твоя, Вэнс.
Он дарит мне мягкую, добрую улыбку, как бы говоря: ему вообще плевать, даже если я буду материться весь день.
- Я тут вычитал, что «будь оно проклято» для вас, супер-христиан, самое оскорбительное выражение. Так и быть, постараюсь обойтись без него.
в оригинале речь о слове “goddawn” – дословно «проклятый богом». В США это действительно одно из самых чувствительных ругательств для религиозных людей – прим. переводчика
Он улыбается ещё шире.
- А ещё я купил твои книги.
Улыбка сползает с его лица.
- Какие именно?
- Обе. Те, что были изданы твоим церковным издательством.
Он слегка хмурится и откусывает еще кусочек, опять демонстрируя ямочки на щеках.
- Что? Это плохо? Не надо было? – уточняю я.
- Нормально.
- Нельзя смешивать два мира, да?
Он смотрит в свою тарелку, потом снова поднимает взгляд на меня. Между бровями у него появляется морщинка.
- И что... ты их читал?
- Нет. Сжёг их обе.
Он смотрит на меня исподлобья.
Я усмехаюсь:
- Шучу. Конечно, я их прочитал. По два раза. Крутые штуки.
Он морщит нос, будто не уверен, верит мне или нет. Я хватаю его за колено, сжимаю и, улыбаясь, наклоняюсь, чтобы чмокнуть его в скулу и потереться лбом о его щетину.
- Ты пахнешь точно так же, как раньше, чувак. А, может, даже и лучше – теперь-то я знаю, что у тебя в голове, и понимаю, из-за чего вокруг столько шума.
Я откидываюсь назад, а он ковыряется в еде, избегая моего взгляда.
- Ой, да ладно. Смущён, что ли? — поддразниваю я.
Он смотрит на меня широко распахнутыми глазами, а я щипаю его за растительность на ногах.
- Окей, в книгах мне зашла тема любви. И то, как ты делаешь акцент на благодарности – даже если не употребляешь это слово напрямую. Но больше всего я зацепился на частях о прощении.
Его губы складываются в задумчивую полуулыбку.
- Из-за твоего отца?
Я выдыхаю:
- Ага.
- Знаешь, а я ведь встречался с ним в прошлом году — на каком-то приеме в Капитолии. Сразу узнал. Помимо фамилии, вы с ним – одно лицо. И чуть с ума не сошел, чтобы не сказать ему кое-что.
Я смеюсь.
- Например, что?
- Например, что он совершает огромную ошибку. Что однажды он умрет и уже никогда не получит шанса узнать хорошего человека, которого мог бы называть сыном.
Я замираю истуканом, как один из моих мраморных блоков. К глазам мгновенно подкатывают слёзы, потому что ситуация с отцом меня до сих пор ранит, и потому что я, сука, художник, а значит по-дурацки эмоционален, и любое дерьмо причиняет мне боль, и потому что Люк… Люк такой красивый, и, блядь, такой милый.
Я опускаю голову, потираю лоб и вытираю глаза.
- Блин, чувак...
- Но я не сказал ему, что он дурак. Но после той встречи стал опять думать о тебе… и решил опять проверить твои сториз с фейкового аккаунта.
Я расплываюсь в улыбке, потому что внезапно чувствую себя застенчивым как пацан.
- Ох, бля, как это трогательно с твоей стороны.
- Но ты перестал выкладывать сториз.
Я глотаю и откусываю следующий кусок, чтобы промолчать и придумать ответ. Он убирает руку с моей ноги, будто чувствует, что что мне нужно перевести дух.
- Я вообще перестал сидеть в Инстаграм — говорю я.
- Из-за меня?
- Ну, это было бы чертовски глупо, не так ли? Бросать приложение из-за того, кто не разговаривал со мной годами, но…
Его плечи приподнимаются, затем опускаются. Он трёт шею – жест, который я заприметил у него давно. Еще на первых видео на YouTube, когда осенью 2016-го впервые узнал, кто он такой.
- Прости, - говорит он, и одновременно с ним я выдаю:
- Просто приложение на моем телефоне стало глючить и тупить.
- А, ну ясно, — кивает он, а я добавляю:
- Не извиняйся, Скай. Извинения — для тех, кто сожалеет. А мы не из таких.
Он опускает взгляд в тарелку, а когда снова поднимает на меня глаза – они будто кричат. Так громко, что я почти слышу то, что мне до боли нужно услышать.
Но вместо этого он закрывает свой контейнер с едой и берёт меня за руку. Подносит мои пальцы к своему лицу. Я провожу по его щетине.
- Уже поздно. Я должен идти. Пока я снова не набросился на тебя, и мы оба не уснули прямо здесь.
Разочарование сводит меня с ума.
- Ага. Ладно. Конечно.
Его губы касаются моей щеки.
- Должен… но не знаю, смогу ли...
Его рука оказывается у меня на затылке. Он тянет меня за волосы — нежное движение, от которого по спине пробегают мурашки. И целует меня так, будто я завладел им, а он отдался мне целиком — и каким-то чудом это наш шанс, тот самый момент, что
дан нам откуда-то свыше.
Потом он берёт мои руки в свои.
- Что скажешь, Вэнни? Хочешь куда-нибудь со мной?
*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.*.
Люк
Я слежу за его лицом. Эта легкая небритость, чётко очерченная линия челюсти... эти мягкие губы и длинные ресницы, темные брови и глаза цвета штормового неба. Сидя рядом с ним вот так — я чувствую, что поймал внутрь себя целое солнце, которое заливает меня светом.
Он смотрит на меня с лёгкой, чуть недоумённой улыбкой.
- Ты… Ты хочешь, чтобы я сейчас поехал с тобой?
Я качаю головой.
- Нет. Я просто сказал это, чтобы подразнить и позлить тебя.
Он ухмыляется.
- А куда мы поедем?
- Ты не устал?
- Не-а.
- А обычно во сколько ложишься спать?
Он пожимает плечами. Его руки обнимают мои, и он подносит мою правую ладонь к губам... и легко касается ими.
- Сейчас же уже почти два часа ночи по твоему времени, — говорю я вслух, когда до меня доходит.
Он сжимает мои пальцы и отпускает их.
- Увези меня куда-нибудь, - потом встает и приседает у чемодана. – Что у тебя за тачка, МакДи?
Я тоже встаю, начинаю одеваться.
- Полагаю, тебе придётся немножко подождать и посмотреть самому, да?
Обычно я не заканчиваю предложения на «да?», но обожаю, как это звучит у него. Он бросает на меня взгляд через плечо, забавно приподнимая бровь в своей смешной манере, и натягивает темные джинсы. На нем худи оттенка кофе с молоком и широкой вертикальной серой полосой от плеча до низа.
- Ставлю на очень скромную Акура или Вольво…, - он хмурится. - Хотя, судя по твоим костюмам, не исключён и Мерседес.
Я улыбаюсь. Всё мимо. Он натягивает черные кроссовки, пока я застёгиваю рубашку.
- Это что, Вэнс? — спрашиваю и смеюсь.
** Речь о кроссовках фирмы VANS – произношение этого названия созвучно с именем Вэнса (Vance). Вот почему это так веселит Люка – прим. переводчика
Он тоже усмехается.
- Один друг подарил мне их в прошлом году.
- Мне нравится, красиво и комфортно.
Он снова смеётся.
- Рад, что удостоился знака одобрения от самого Люка Макдауэлла.
Я подхожу к нему, беру за подбородок и шепчу у самого уха:
- Сейчас как покажу тебе, что такое знак одобрения от Люка.
И мы целуемся, пока он, с усталой улыбкой и полузакрытыми глазами, не отрывается от меня.
- Ты мне не по зубам, Макдауэлл.
Я чувствую укол вины за то, что попросил его поехать со мной.
- Это почему же, мистер Рейн?
Он хмурится.
- Сходил с ума от злости, когда ты меня так назвал, - срываются тихие слова.
- Когда? – спрашиваю, хотя уже вспоминаю: в церкви, в день его приезда.
Он опускает взгляд к своим ногам, потом снова смотрит мне в лицо.
Поджимает губы и качает головой.
- Неважно, проехали.
А это важно. Я провожу рукой по волосам. Мне нечего ему сказать, у меня нет таких слов... Нет оправдания, которое могло бы искупить то, что я намеренно причинил ему боль. Я подошёл к нему тогда отчасти для того, чтобы дать понять – Перл не должна знать, что мы уже знакомы. Но это не вся правда. Я действительно хотел оттолкнуть его. Ранить. Причинить боль. Чтобы он ушёл.
- Прости.
Он делает шаг ко мне и переплетает наши пальцы.
- Я знал, на что иду, когда согласился на эту работу.
- Всё равно прости.
- Это всё в прошлом, дружище, - его губы легко касаются моих, а потом он на секунду прижимает меня к себе. – Ну что, увези же меня отсюда, мистер Макдауэлл.