Глава 9
Через несколько дней Бонмал вернулась в академию. Не сказать, что её ждали... даже преподаватели, которые не чаяли в ней души совсем не заметили её прихода и не спросили про самочувствие (раньше они всегда интересовались её здоровьем, ибо знали, что у неё частые судороги).
Академия готовилась к ежемесячным спортивным играм — в этом году самой младшей командой была группа Бонмал. Девочка сегодня не снимала шапку и капюшон — она скрывала отстриженные и почерневшие на концах волосы. В академии нет запрета на ношение головного убора, поэтому Бонмал не отчитали. Однако чем больше людей смотрело на неё с осуждением, тем сильнее она думала, что прямо сейчас кто-то доложит директору о том, что она носит головной убор.
Бонмал захлопнула шкафчик, дотронулась до раны и сжала губы — было невыносимо больно. Убедившись, что сзади никого нет, она вытащила бинт, обмотала вокруг руки и завязала в бант.
— Выздоровела?
Шкафчик прикрыла Свеа. Она была в чёрном кардигане, бежевых шортах, белых носках и чёрных дорогих кроссовках, а волосы были заплетены в две косы. Она наверняка уже подобрела, съев свой завтрак. Бонмал была в плохом настроении.
— Да, — ответила Бонмал и зевнула в руку.
Свеа заметила обмотанный кулак, аккуратно взяла руку подруги, осмотрела бинт и опустила.
— Растянула? Опять травма на тренировке?
— Да, растянула. Тренер сказал, что я молодец, что не расплакалась, а сразу обмотала. Но лучше руку не трогать.
— Да я не знала. Может тогда ты домой пойдёшь?
— После уроков я не пойду домой.
— Тренироваться тебе нельзя, не упорствуй. Даже героям иногда нужен отдых.
«Даже деду... интересно, как он отдыхает?» — вспомнила Бонмал.
— Пойдёшь со мной сегодня к моему дедушке? Он обещал подарить мне кое-что интересное, — предложила Свеа, не переставая улыбаться.
Ежедневное хорошее настроение всегда настораживало Асмодея, — ему казалось, что это на самом деле не правда, и что в глубине души Свеа на самом деле грустит.
— Хорошо, — согласилась Бонмал, даже если не хотела идти в особняк — обижать подругу она не любила.
Асмодей потерял интерес к девочкам. Поменяв местами учебники и вытащив два — по математике и шведскому языку, он направился в кабинет. Родной язык — латинский — он знал прекрасно, а вот с родным маминым всё было гораздо сложнее. Иногда Бальтазару приходилось по несколько часов сидеть с сыном и вместе с ним учить алфавит, чтобы впоследствии он мог писать не только на латинском языке, но и на шведском. Для Бальтазара образование не было чем-то важным, ведь всю жизнь его учили горничные и личные нянечки, он умел элементарно считать числа и читать. Углублённо заниматься он решил самостоятельно, когда оказался на земле будучи несовершеннолетним по чистой случайности: тогда он не смог понять, что ему говорили и прочитать вывеску своего будущего места работы.
У Бонмал не было проблем с учёбой. Она знала, как считать элементарные числа, знала таблицу умножения и с лёгкостью решала уравнения. Немного соображала в логарифмах, знала все законы Ньютона и почти выучила таблицу Менделеева, говорила по-английски британским и американским акцентом — иными словами, была отличницей и единственным гением в академии. Шестилетний ребёнок в лёгкую выучил таблицу химических элементов? Это же невозможно!
«Я жалею, что я слишком много знаю. Вернее, я думаю, что знаю это, потому что учила. Я уже всё это знала... наверняка Бар и Бело как-то причастны к этому. Я не должна была быть такой умной, и нет ничего великолепного в том, что шестилетка так много всего знает. Оттого, что я знаю слишком много, я часто грущу. И кажется, что никто не видит, что мне грустно...» — писала Бонмал на обороте тетради, пока учительница играла с классом в игру, а Бонмал уже знала эту тему и не принимала участие.
Нужно давать возможность отвечать классу, а учительницу, оказывается, всегда устраивают ответы других, а к ответам Бонмал она относится с осторожностью, постоянно щурится и больше не спрашивает — даже не ставит отметку в тетради. Бонмал поклялась не отвечать до тех пор, пока её не попросят.
Два урока она рисовала в тетради — как она и думала: её никто не спросил. На большой перемене Бонмал и её друзья сидели у школы на траве и обсуждали всё происходящее вокруг.
А после уроков Бонмал попрощалась с друзьями, вышла из школы и села в машину отца, аккуратно поставив рюкзак между ног. Лишь когда Паул выехал с территории академии Бонмал сняла шапку и вздохнула. Паул, глядя в зеркало на дочь, уличил её плохое настроение, но на отстриженные волосы никак не отреагировал. Бонмал прикрыла глаза и подумала, почему Асмодей назвал её именем Бело, причём намеренно, никакой ошибки, как думала девочка, не было. Неужели он видит её насквозь и понимает, кто из братьев держит её за ниточки, а кто пытается спасти от манипуляций? Неужели её кулон инь и ян имеет двусмысленное значение, а в имени действительно кроется его изначальный смысл? Раз так, тогда почему её не назвали Барбело — добром и злом одновременно, почему выделили только одного и сделали вид, что так и должно быть? Бонмал больше была обижена на друга, чем на задиру Уля. Обращать внимание на таких — совсем бессмысленная идея, как ей говорила мама.
— Пап, когда Бартоломео вернётся? — спросила Бонмал, глядя на то, как Паул мастерски управляет рулём.
— Через две недели, а что? — не понял Паул, ибо Бонмал никогда о нём без причины не спрашивала.
— Он наверняка понимает меня, потому что мы оказались в одной ситуации. Бартоломео умный. Он обязательно мне поможет.
— Кто тебя опять обижает? — заподозрил Паул.
— Уль, — заявила Бонмал.
— Бартоломео тебя многому научит, слушать его не надо. Потом так ругаться будешь, что мама родная не узнает. Хочешь я завтра поговорю с его мамой?
— Я хочу разобраться с ним сама, — отказалась Бонмал.
— Бо, ты же знаешь, чем это кончится. Чтобы тебе не пришлось отрабатывать, в этот раз мы будем решать дело словами, а не кулаками.
— В тот раз он вырвал мне клок волос. Я не смогла этого вытерпеть, папа. Бартоломео всегда, когда ему что-то не нравится, дерётся и побеждает. Я хочу быть, как он.
— Бо... — Паул посмотрел в зеркало. — Что я говорил про индивидуальность? Равняться на Бартоломео совсем нет смысла, потому что он другой человек. Ты — это ты. Бартоломео — это Бартоломео. У вас нет ничего общего, а страсть к драке ни к чему хорошему не приведёт. Ты знаешь, что твой дедушка ненавидит, когда кто-то дерётся?
— Да? — удивилась Бонмал. — А почему у него так много ссадин на лице?
— Именно после этого случая он не любит драки. Хочешь быть похожей на дедушку?
— Я не хочу пить алкоголь.
— Не в алкоголе дело... тебе ещё рано об этом даже думать. Хочешь сказать, что всё, что ты можешь сказать про деда — то, что он пьяница?
— Я не хотела так говорить... — помедлила Бонмал. — Я горжусь им, потому что чувствую, что он очень много делает, чтобы его любили. Но его и так любят. Мне кажется, что дедушка многое пережил, прежде чем стать таким, каким является сейчас. То, что он так много пьёт, меня совсем не заботит. Он же тоже может иногда отдохнуть, как ты после работы.
Паул улыбнулся.
— Слышал бы он это — гордился бы.
— Папа, а у меня только один дедушка?
Паул напрягся, услышав этот вопрос. Несмотря на то, что у Бонмал были вторые дедушка и бабушка, он запретил им приближаться к Бонмал, потому что помнил, в каких условиях рос он, и как они могли воспитать Бонмал, оставь её хоть на неделю в Норвегии.
— Нет, — замешкавшись, ответил Паул, и Бонмал странно улыбнулась.
Видимо, её устраивали только одни дедушка и бабушка.
Остальное время Бонмал и Паул проехали в тишине. На небольшой промежуток Бонмал прикрыла глаза и погрузилась в грёзы. Мечтала она до тех пор, пока не увидела разгневанного Бара, утешающего его Бело, сгоревшее здание в аду близ клетки гигантского Цербера и много крови — будто совсем рядом лежал убитый демон, нарушивший закон ада. Она бы хотела рассказать о галлюцинациях кому-нибудь, но что-то внутри подсказывало ей, что это вовсе не обязательно распространять. Сплетни могут разлететься по всей академии, как и поверья о цвете волос Бонмал, оттого она и выбросила из головы мысль, что с галлюцинациями нужно с кем-нибудь поделиться.
***
В Нидерландах продолжительное время лил сильный дождь, и люди ходили по улице в дождевиках и резиновых сапогах. В такую погоду хотелось сидеть дома и отдыхать, но Бартоломео совершенно всё равно на погоду — даже когда будет метель, жуткий мороз и сильный ветер, который может снести с ног, он всё равно пойдёт на улицу, чтобы очистить разум. Он никому не сказал, куда именно идёт, но по тому, что он взял с собой кошелёк и пачку сигарет, родственники поняли, что он планировал гулять до тех пор, пока не стемнеет или не окоченеют руки и ноги, ведь Бартоломео был в совсем лёгкой одежде. Если врач и говорил проводить больше времени на свежем воздухе, это не значило, что Бартоломео не должен тепло одеваться. В последнее время у него стало часто болеть горло, на улице шёл насморк, а под рукой не было чистой салфетки — ему приходилось вытираться об испачканные бинты.
Уже несколько часов Бартоломео сидел в баре рядом с парком, в котором встретился с Астаротом, и попивал виски. Он думал, что запах любимого пойла привлечёт Астарота, и Бартоломео сможет с ним поговорить, излить душу и показать, как быстро он изменил имидж.
Бариста знал Бартоломео и не стал задавать вопросов о состоянии. Одно по его взгляду понятно — его лучше не трогать. Бартоломео уже по третьему кругу заказывал бурбон и ещё ни разу ничего не сказал, кроме того, чтобы ему налили по новой.
— Эшер, — заказал мужчина напиток у баристы, стоя у Бартоломео за спиной.
Бартоломео, узнав голос, повернулся и застал странно улыбающегося Астарота. Позже он сообразил, что Астарот навеселе.
Мужчина сел на стул рядом с Бартоломео, вытащил из кармана пиджака портсигар, изучил стойку с бутылками алкоголя и жалобно поглядел на виски, которое ему готовили. Лишь когда бариста поставил перед Астаротом Эшер, его выражение лица приняло радостный вид. Немного выпив, слизнув с губ остатки вкусной жидкости, Астарот боковым зрением заметил Бартоломео.
— Вышел в люди! — опешил Астарот. — Теперь я тебя не узнаю. Подожди... у тебя всё хорошо? Проблемы какие-то, поругался с кем-то? Почему пьёшь?
— Всё хорошо... — вздохнул Бартоломео.
— Точно? — повторил Астарот. — Если да, то хорошо.
— Я пью, когда есть что пить, — напомнил Бартоломео.
— Но не всегда ты пьёшь достойный алкоголь. Будто не умеешь его выбирать, — буркнул Астарот и выпил ещё немного. Астарот выпил снова, отставил стакан и попросил налить по новой, высыпав на стойку наличные за предыдущий напиток. — Тебе наверняка интересно, почему я здесь?
Бартоломео кивнул.
— Сам не знаю, наверное потому, что давно не пил. А вообще у меня план есть кое-какой, но я говорить ничего не буду... сам скоро всё поймёшь, Бартоломео, — недоговорил Астарот.
— Ты не мог прийти трезвым? Говорить с тобой на пьяную голову бессмысленно, — вздохнул Бартоломео.
— Я пьяный? — Астарот усмехнулся. — Ты меня ещё пьяным не видел. Я когда сильно напьюсь, начинаю нести такое... тебе вообще повезло, что ты не видишь это каждый день.
— Да, ты пьяный, — заявил Бартоломео.
— Не пьяный я... — бросил Астарот и залпом опустошил весь стакан за короткое время, что бариста отвлёкся от протирания шейкера и стал наблюдать за Астаротом.
Увидев на стойке пустой стакан, он налил по новой и получил щедрые чаевые. Ради таких денег он готов обслуживать Астарота хоть до конца смены.
— Эй, ты что?! — резко дёрнулся Астарот, и Бартоломео испугался.
— Что, что не так?! — не понял Бартоломео.
— Кто пьёт виски с энергетиком?! — Астарот посмотрел на баристу.
Тот в недоумении взял полотенце и новый стакан.
— Налей ему Эшера, как и мне... хотя нет, налей ему молока.
— Почему молока?!
— Потому что ты не вырос ещё для того, чтобы пить виски! К тому же разбавленный энергетиком, ты себя убить хочешь?! Не позорь меня и лучше вообще это не пей!
— Мне двадцать пять, — напомнил Бартоломео.
— А мне пятьдесят шесть, заметил разницу? — Астарот снова покосился на баристу. — Про молоко я пошутил. Налей ему разбавленный содовой, я заплачу. А если я ещё раз узнаю, что ты пьёшь виски неправильно — отныне ты мой злейший враг.
— А ты прямо спец в виски... — съязвил Бартоломео и закатил глаза.
— Однажды я смешал виски с бренди — на следующий день у меня были тяжёлое похмелье и головная боль, так что мне неправильная разбавка знакома. Если хочешь научиться пить этот изысканный напиток, а у виски довольно много своих правил и нюансов, запомни, что никакие энергетики, домашнее вино, бренди и шампанское нельзя с ним смешивать.
— Ты, похоже, уже сильно пьяный... — догадался Бартоломео. — Ты так раскрепостился... поверь, мне это даже знать не надо... я предпочитаю пить виски с лимоном.
— Я не пьяный, сказал же. — Астарот призадумался. — Тебя что волнует, скажи мне? Я почему-то уверен, что ты грустный.
Бартоломео дождался этих слов.
— Я ещё не оправился после смерти Рику. Мне писал Паул, сказал, что завтра Рику похоронят на Скугсчюркогордене.
Астарот не понял. Это действительно название кладбища?
— Что? Скуг... — попытался произнести Астарот, но ему не удалось. — Ты сам понял, что сказал?
— Я швед, — напомнил Бартоломео.
— Какая разница? Только у вас такие названия? Можно сломать язык, пока я один твой любимый парк пытаюсь выговорить. Кстати говоря, я до сих пор его не запомнил.
— Мы не единственные.
Астарот отмахнулся, не найдя, что ответить. Латинские слова могут оказаться длиннее и хуже, чем шведские гигантские и не произносимые слова. Будто что-то вспомнив, он попросил баристу налить по новой, и юноша, мягко говоря, уже устал наливать ему одно и то же — его утешали лишь огромные деньги. Он бы заработал столько за три смены.
— Вам с Вельзевулом нужно найти компромисс. Будете вечно ругаться — обидите меня. Я пытаюсь воззвать вас обоих к совести, но вы как в стену упёрлись. Один беспричинно ревнует, другой ищет проблем на одно место, я помогаю, но все равно что-то кому-то да не нравится. Я не резиновый, но меня точно хватит на всех, если вы не будете меня со всей силой тянуть на свою сторону.
— Найти с ним компромисс невозможно. В любой ситуации у него виноват я, и ревность, к сожалению, я убрать не смогу. Чтобы он успокоился, мне нужно исчезнуть из жизни, но я этого делать не буду, — твёрдо заявил Бартоломео, отвлёкся от Эшера и посмотрел на Астарота, уткнувшегося лицом в стойку. Кажется, он заснул.
— Чёрт, — выругался он и толкнул Астарота в плечо, он в ответ что-то промычал и умолк.
Астарот выпил шесть стаканов Эшера и вполне мог адекватно мыслить, но рано или поздно он бы слёг с переутомлением. Бартоломео даже показалось, что Мон-Геррет заснул, но он отбросил эту мысль после того, как Астарот трижды повторил имя Велиала.
Это могло бы его призвать? Нет, совершенно нет, если Велиал, конечно, сам не изъявит желание прийти в место, где сидит Бартоломео. Астарот совсем забыл, что хвать сына на помощь бесполезно, и, кажется, он придумал что-то поинтереснее.
— Пойдём прогуляемся? — Астарот поднял голову и подпёр её кулаком.
— Нет! Ты себя видел?
— Я что так ужасно выгляжу?
— Нет, ты можешь упасть, если встанешь.
— Так помоги мне, — настоял Астарот и чуть приподнялся, что Бартоломео пришлось его подхватить.
Заплатив за последние напитки, он закинул себе на плечо руку Астарота и двинулся к выходу, не забыв удариться об дверной косяк.
Пройдя совсем немного, Бартоломео остановился и отдышался. Астарот осмотрелся по сторонам и, не увидев поблизости людей, прикрыл голову рукой и громко позвал Вельзевула. На радость Мон-Герретов они устойчивы к любой погоде и не страдают от холодных зим или жары. Велиал пришёл на зов отца, увидев Бартоломео он скривился, но решил больше не выступать.
— Помоги ему, — спокойно попросил Бартоломео.
— Тебе удобно нести? Я могу один, а ты иди домой, — предложил Вельзевул.
Астарот странно улыбнулся.
— Нет, я тоже понесу. Хватайся за левую, — настоял Бартоломео и выпрямился.
Вельзевул положил другую руку отца на плечо, потянул его на себя и тяжело вздохнул, не ожидая от отца такой подлянки.
Совместными усилиями парни донесли Астарота до укромного места, где уже Вельзевул вместе с отцом вернулись домой. Бартоломео забыл поблагодарить Вельзевула за помощь, а Астарот был доволен тем, что с помощью своего обмана он наконец привёл братьев к компромиссу, — за всё то время, когда они несли отца, они не оскорбили друг друга.