Глава 8
Больничный запах уже долгое время являлся для Бартоломео триггером. Будь это детская больница, куда он водил дочь на обследования и ежегодные прививки или приёмная взрослой больницы — один и тот же запах преследовал его — запах спиртовых салфеток.
Утром Бартоломео лежал на койке и смотрел на потолок пока врач пытался что-то найти. Бартоломео уже сообщили, что ему едва не ампутировали руку, благо вовремя сняли жгут и оказали помощь.
— Что ж вы так неаккуратно то... вам повезло, что мы успели, иначе бы конечность пришлось отрезать.
Бартоломео ничего не ответил. Ему стыдно признаваться, что причиной осколков в руке стала его агрессия и желание сокрушить весь номер из-за смерти человека, которого он последнее время ненавидел.
— У вас ничего не болит? — спросил врач, оглядывая Бартоломео — юноша был совсем измученным.
— Нет, — утвердил Бартоломео.
— Тогда вы можете идти. Вам ничего не угрожает, мистер Мендерс, — заявил врач, но Бартоломео от его слов стало только хуже.
— Чёрт... — не выдержал Бартоломео. — Это у меня психи такие. Я разбил стакан, и осколки влетели в руку. Это я полный дебил, что так психанул.
— А какая у вас была причина для «психов»?
— Я узнал о смерти человека. Я был обижен на него, ненавидел... но смерть... я не был готов к этой новости. Совсем недавно этот человек говорил со мной, а сегодня уже мёртв.
— Сожалею, что это произошло с вами. — Врач не намерен больше говорить с пациентом о его личных проблемах.
От приёма подходящего врача Бартоломео отказался и решил больше не обращаться ни к кому за помощью, кроме Роальда. Он был уверен, что этот человек работает не из-за корыстных побуждений, а из-за интереса к проблемам людей и желанием им помочь. Роальд — олицетворение трудолюбия и честности, для которого важны не деньги, а хорошие отношения. Рику лишился денег, хороших отношений и жизни, и теперь Бартоломео сожалел, что связался с ним и довёл своими действиями до самоубийства.
Бартоломео покинул больницу в двенадцать часов дня. Он думал, что после этого психа его посчитают уродом собственные родители, тёти, дети будут бояться, а сам он решит избавиться от всех зеркал, чтобы не лицезреть неприятную картину и не разбить что-нибудь во второй раз.
Дойдя до отеля пешком, он, ни с кем не поздоровавшись, вошёл в номер и плюхнулся на постель. Розель уже несколько часов как гуляла с Вайноной по Амстердаму и выбирала дочери сувениры.
Бартоломео не обратил внимание на сидевшую на подоконнике ворону. Лишь стоило ей каркнуть, оповещая о себе, Бартоломео подошёл к птице, наклонился и сощурился.
— Ты что, временем управляешь? — спросил Бартоломео, распознав в птице Астарота.
Птица приняла человеческий облик, и Астарот предстал в совершенно новом облике — до этого он носил исключительно чёрную одежду и прикрывал руки, но в этот раз он надел красную в цвет волос рубашку. Пиджак лежал на плечах, а на руке блестело красное кольцо. Астарот был трезв, от него пахло лишь сигаретами и... шоколадом?
Астарот несколько секунд смотрел на Бартоломео, будто видел ужас под бинтом на руке, а вскоре прокашлялся и заговорил:
— Это был глупый поступок, — утвердил Астарот, и Бартоломео показалось, что он был не только пунктуальным, но ещё и ясновидцем.
На деле же Астарот слишком хорошо знал Бартоломео и его привычки.
— Откуда тебе знать? — съязвил Бартоломео и развернулся к постели, но Астарот удержал его за плечо.
— Я прекрасно знаю, что ты можешь сделать в порыве ярости.
— Астарот... — вздохнул Бартоломео. — Посмотри на меня — глаза нет, губы разбиты... — Он снял митенку с здоровой руки, демонстрируя большой ожог.
Рана Астарота совершенно не впечатлила и сказать Бартоломео, что ему не кажется это чем-то ужасным он не мог. В тринадцать лет всё его тело было поражено ссадинами, ожогами, ежедневно он истекал кровью и молил Уриила о смерти. Астароту проблема Бартоломео понятна и близка.
— Рику умер из-за меня! — заладил Бартоломео, сел на кровать и схватился за голову — ещё бы чуть-чуть, и он заплакал, намочив новые штаны.
— Какого чёрта? — не понял Астарот и сел на корточки перед Бартоломео.
В Аду бы удивились, увидев повелителя сидящим на корточках перед человеком, хотя должно быть наоборот — не дьявол должен сидеть перед человеком, а человек перед ним, могущественным владыкой всего живого мира и царства мёртвых. Астарот — первый, кто нарушил правило: ненавидеть людей, ведь прок от них лишь в их меркантильности, которой питаются почти что все демоны. Бартоломео был не таким человеком. Он был... таким одиноким, так похожим на Астарота...
— Знаешь, что спрятано под татуировкой? Шрам от лезвия ножа, который мне оставил отец в десять лет. Решил так меня наказать — не понравилось, что я задал вопрос, почему у меня винные волосы, а у него чёрные. — Астарот на секунду возненавидел свой цвет волос.
— Мы с тобой попали в одну ситуацию. Только я намеренно руки не прижигал. Я бил себя, чтобы привыкнуть к боли, которую мне причинял отец. Я терпел, когда меня били розгами, больнее всего — серебряные оковы.
— Нет, пап, вряд ли ты поймёшь... — Бартоломео остановился, осознав, что только что назвал Астарота «папой».
— Что не пойму? — продолжил Астарот, никак не отреагировав на «папу».
— Что я чувствую. Вся проблема в этом — бывает даже, что собственное «я» желает мне смерти, а я не слушаю его, потому что понимаю, что это мои галлюцинации.
Но я слышу это каждый день и начинаю, что моё «я» материально.
— Смертью ты не решишь проблемы, наоборот, создашь ещё больше для всех, кто тебя окружает. Что будет с ними, если ты послушаешь своё «я»?
— Они этого не переживут. — Бартоломео призадумался. — А ты бы пережил?
— Нет, — признался Астарот. — Дети не должны умирать раньше родителей.
— Тогда что мне делать? Дай мне совет, — попросил Бартоломео и убрал руки с лица. Астарот взял его за обе щёки, осознавая, что вреда он больше не причинит.
— То, что ты сейчас испытываешь — важно. Да, ты пытался бороться, ничего не вышло, но главное, что пытался. Навязчивые мысли — тяжёлое состояние, грусть иногда бывает полезна, но если надо, я буду рядом.
— Можно тебя обнять? — спросил Бартоломео, чему Астарот удивился.
Никогда до этого он не спрашивал разрешения, всегда обнимал, клал подбородок на плечо и долго не отпускал. Тем не менее Астарот кивнул, встал и прижал Бартоломео к себе. В объятиях дьявола ему становилось лучше.
— Я, конечно, не против обниматься, но утешаться предпочитаю алкоголем, — сообщил Астарот, и Бартоломео улыбнулся.
В любой ситуации Астарот думал об алкоголе как о средстве защиты всех тех, кто его окружает, потому что чем чаще он находится в состоянии стресса и занятости, тем выше шанс принять ипостась и разгромить половину государства.
— Спасибо, — улыбнулся Бартоломео. — Я рад, что ты готов вырываться из дома, чтобы навестить меня.
— Я забыл. — Астарот вытащил из кармана пиджака благополучно украденную у кого-то пачку венских вафель. — Это для тебя. Ты, вроде, любишь слишком сладкие.
— Обожаю их. Где ты их взял?
Астарот решил не говорить, что в обличье ворона стянул пачку у какой-то девочки, и потом она долгое время молча смотрела на него, думая, что вороны не едят сладости.
— Спасибо, — снова поблагодарила Бартоломео, вытащил одну вафлю и одолжил Астароту.
— Мне не нужна еда, чтобы жить. К тому же, из сладкого я предпочитаю только алкоголь. — На самом деле его манила вафля, и он оторвал себе небольшой кусок.
Оказывается, человеческие слабости такие же вкусные, как и его особенный виски.
— Хорошо, это довольно вкусно, но на один раз. Я принёс это для тебя, а не для себя, ешь сам. — Астарот вышел на балкон, готовясь улетать. — Всегда можешь меня позвать, только больше ритуал не устраивай. Это опасно.
— Удачи, пап, — снова сказал Бартоломео, в этот раз уже намеренно.
В глубине души Астароту было приятно, что Бартоломео назвал его отцом, но показывать радость он не собирался.
***
В спальне Бонмал снова царил хаос. Кроме разбросанных вещей были повалены книги, разорваны полосатые колготки, головы с кукол были сняты, а сами они безжалостно изрисованы. Несколькими минутами ранее ею работал Бело, жестокий хулиган, который терпеть не мог порядка и всегда любил делать всё по своему. Ему не нравилось, что Бонмал — паинька, ведь она дьявол, внучка Мон-Геррета, чёрт возьми! По мнению Бело, аллегория «Мон-Геррет» звучала лучше, чем её поделённое на две части имя — зло и добро. Бонмал не могла нести равновесие, что-нибудь да обязательно вытеснит другое. Именно поэтому Бело раздражало, что Бонмал отдавала предпочтение легкомысленному братцу, забывая о том, кем на самом деле она является.
Бело настолько ненавидел образ девочки, что поравнялся с ней у зеркала и встал за её спиной, приняв форму тени. Бонмал ненавидела свои разноцветные глаза и мечтала носить голубые линзы, чтобы скрыть красный левый. Её дразнили красноголовкой, постоянно сплетничали про гетерохромию и боялись даже заговорить с ней, думая, что у неё ведьминские способности. Бонмал скрыла от родителей, что у неё проблемы с ровесниками. Половина сплетничает про неё, меньшая часть общается, а большая старается не ходить с ней по одной дороге, чтобы случайно не оказаться проклятым.
Астароту известно, что она скрывала. Это напомнило ему себя, когда он в её возрасте подвергался насмешкам и унижениям лишь из-за одного цвета волос и того, что его мать, по мнению большинства, «нагуляла» ребёнка и родила Сатане порченного мальчишку, сделав вид, что это его сын. Астарот ведь и правда родился от Сатаны, правда кому в тот момент больше поверили? Женщине, которая ходила по замку Сатаны беременной? Нет, демоны поверили сплетнику, который тайно поливал своего повелителя грязью и мечтал, чтобы он пал.
В случае с Бонмал все поверили её однокласснику, который долгое время держал на неё обиду из-за того, что она отказалась от его розы и прогулки. Детская обида вскоре перерастёт в настоящую травлю, и Асмодей, беспокоившийся за подругу, должен будет это предотвратить. Сама Бонмал не стала бы что-то делать. Она предпочитала игнорировать насмешки того мальчика, думая, что он отстанет. Однако теперь, когда сплетня разлетелась по всей школе она не уверена, что этот мальчик и его «друзья» от неё отстанут.
— Тебе нравится быть униженной? — спросил Бело у Бонмал.
Она долго молчала и устало моргала, и Бар расстроился, что ему не удалось напугать девочку.
— Как тебе нравится дёргать меня за ниточки, — съязвила Бонмал, и тогда Бело не выдержал: он обеими руками обхватил девочку за плечи и прижался так, чтобы ей стало тяжело дышать. — Дедушка обязательно поймает тебя, и ты вернёшься туда, где тебе самое место.
— Люди глупы, — признался Бело и отпустил девочку, осознав, что она терпимо отнесётся к любым его действиям и не заплачет.
— Вас никто не держит. Уходите, забирайте всё, что вы оставили. Только перестаньте трогать меня.
— Мы не можем уйти, — вдохнул Бело, отчего Бонмал озябла. — Мы обязаны предотвратить опасную игру. Уйти мы не можем, убиться — тоже, потому что мы уже мертвы. Всё из-за твоего деда...
— Мой дед мудрый правитель. Если он казнил вас, значит было за что! Он бы ни за что на свете не убил демона веселья ради! Не клевещи на него!
— Ты понятия не имеешь, кто такой Мон-Геррет. Да если ему надо, он убьёт тебя только потому, что ты выступаешь в качестве моего тела и нарушаешь законы ада и рая. Астарот — опасный, деспотичный, жестокий и бессердечный монстр. Ему не составило никакого труда убить детей.
— Ты лжёшь! — поняла Бонмал, взяла с раковины бритву и бросила в демона.
Лезвие прошло сквозь него, но этот поступок вывел Бело, и он упал на девочку, обхватив её шею руками.
— Прекрати! Отпусти меня! — Бонмал вжалась в тёмные руки Бело и пыталась снять их с шеи.
Бело давил сильнее, и ещё бы немного, и Бонмал задохнулась, но по непонятной причине она смогла оттолкнуть от себя Бара и даже обжечь его.
Темнота, скрывавшая его обезображенное лицо спала, и теперь Бонмал видела совсем маленького мальчика лет пяти, с пустыми глазами и длинной царапиной под правым глазом. На шее зажившая рана, на груди вырезанная пентаграмма, а руки были синее фломастера. Бело впал в бешенство и пытался напасть на Бонмал, но она преградила ему путь рукой, и Бар отпрянул от неё, как от огня.
— Какого... — не понял он и попытался подойти снова: на этот раз он упал на мраморную плитку.
В страхе Бонмал взглянула на руку и увидела возникшую из ниоткуда пентаграмму — она кровоточила, а кожа чесалась.
Бело исчез, а вместе с ним исчез запах серы, и в комнате стало свежо. Бонмал ощутила в груди лёгкость — будто братья послушали её и ушли. Но к сожалению, братья остались в ней, и способность не дала ровным счётом ничего. Лишь отпугнула, напомнила, каких кровей её хозяйка и спряталась в ожидании следующего столкновения с невыносимым Бело.