Сердце Бело|18+

— Бей.

В Аду уже несколько часов друг об друга звякали оружия. Вельзевул успел дважды всунуть в ноздри ватные тампоны, чтобы остановить кровь, а Астарот даже не успел протрезветь.
За дракой наблюдала старшая сестра Вельзевула, не считавшая это чем-то интересным. Ей нравилось одно — ловкость и расслабленность отца, даже когда он сильно пьян. Вельзевул отошёл в сторону, увернулся от копья и случайно наткнулся рукой на Ксаногр. Вельзевул одной дракой пытался доказать сестре, что он, как и она, способен обезоружить отца и коснуться драгоценного Ксаногра.

— Напористый, — улыбнулась Лерайе и положила ногу на ногу.

Астарот перестал отвечать Вельзевулу и встал ровно, опустив копьё вниз. По взгляду юноша понял, что отец позволяет ему нанести удар. Есть ли в этом смысл? Астароту не страшны ничьи удары, они для него как укус комара — он даже не попытается состроить гримасу, будто ему больно. Невзирая на бесполезность этих действий, Вельзевул решил попробовать ударить отца.
Три удара показались Астароту никакими. Он даже не сдвинулся с места — дав десять попыток, он обещал сыну на некоторое время своё оружие, даже понимая, что этого не произойдёт. Однако Вельзевул смог ударить отца так, что он выронил копьё, а из носа пошла кровь. Вельзевулу даже показалось, что он его разбил.
Астарот отвернулся, вытер нос и сплюнул кровь. Благо, его зубы были на месте.

— Куда ты пошёл?! — заметила Лерайе как отец двигается к двери и запаниковала.

— Пить дальше, — утвердил Астарот и хлопнул дверью.

Оставшиеся в тронном зале брат с сестрой явно не поняли, что это вообще было, и зачем Астарот с пьяни решил проверить навыки сына, а убедившись в его мастерстве, отправился пить дальше, даже если уровень алкоголя в его организме уже превышал человеческую норму.
Оставшиеся в тронном зале брат с сестрой явно не поняли, что это вообще было, и зачем Астарот с пьяни решил проверить навыки сына, а убедившись в его мастерстве, отправился пить дальше, даже если уровень алкоголя в его организме уже превышал человеческую норму.

Астарот, войдя в свою спальню, взмахом руки закрыл дверь, одёрнул красные шторы на витражах и упал на кровать. На Астарота упала красная с золотой каймой подушка, и он подложил её под голову. Он бы хотел на несколько минут прикрыть глаза и уснуть... Кровь продолжала капать на подушку, и тогда Астарот шмыгнул носом, надеясь, что это поможет остановить кровь, но его обогнала незаметно подошедшая со спины жена. Она без каких либо усилий подняла его, слегка наклонила голову вперёд, дала стечь крови, и пальцами Астарота зажала его ноздри.

— Нельзя лежать, когда идёт кровь из носа, — сказала она с осуждением, и Астароту стало неловко.

Астарта подошла к тумбе, взяла поднос с алкоголем и повернулась. Астарот понял, что она собралась сделать и попросил не начинать, но жена не собиралась его слушать — она развернулась на больших каблуках и ушла из комнаты с подносом, намериваясь спрятать его в укромном месте до следующих дней.
Буквально через несколько секунд дверь в спальню снова открылась. Астарот подумал, что Астарта так быстро отнесла алкоголь, но когда к нему подошёл совершенно серьёзный Ахерон, он понял, что лучше бы его оставили в одиночестве.

— У меня нет сил на игры с тобой, — заявил Астарот и прикрыл лицо свободной рукой.

Ахерон наклонился и продолжил буравить деда зловещим взглядом, отчего Астарот даже с закрытыми глазами почувствовал исходящий от него холод.

— Игры — детский сад, — фыркнул Ахерон.

— Тогда что тебе нужно? — не понял Астарот и выпрямился.

— Сообщить, что болезнь Бело можно вылечить рембицином. Это безопасно, потому что в большей степени она именно демон. Чтобы убедиться в моих словах, ты можешь дать ей понюхать рембицин под видом какого-нибудь напитка.

— Бело? — не расслышал Астарот. — Ты, видимо, забыл, что произносить это имя запрещено. Твоя кузина — Бонмал, а не это существо. Да и откуда тебе знать, что рембицин можно принимать детям? Не пытайся обмануть меня, Ахерон.

— Именно потому, что это Бело — принимать рембицин можно. Мёртвый дух не обратит внимание на то, что его тело вылечили самым распространённым в аду лекарством, ведь для Бело Бонмал ни что иное как просто сосуд, и его починку он даже не заметит.

— Для тебя Бонмал неодушевлённый предмет, — решил Астарот и оказался прав.


В словах мальчишки было столько ненависти к этой девочке, что он, понимая, что её зовут совсем по-другому, не боясь гнева деда назвал её запрещённым именем. У Ахерона не было причин так называть человека, которого он никогда не видел. Ненависть к людям для него пустая трата времени, он предпочитает относиться ко всем нейтрально, но случай с Бонмал показал истинного Ахерона — мальчика, для которого важнее всего не то, каких ты качеств, а то, какой ты крови. Даже несмотря на то, что Бонмал полукровный, но демон, Ахерон считает, что она полное ничтожество, которое недостойно носить фамилию Мон-Геррет и называться существом из ада. А ведь если бы Бонмал была чистокровной, Ахерон бы ещё подумал, прежде чем разбрасываться такими словами...

— Да, — признал Ахерон. — Она ничтожество потому, что у неё перемешанная кровь.

— Ты серьёзно пожалеешь, если продолжишь так говорить.

— А то что? Поднимешь руку на ребёнка? — усмехнулся Астарот. — Пока ты не король, ты не можешь вот так просто ударить меня. Мама плохо отнесётся к этому.

— Я что, похож на зверя? Я бы не поднял руку на ребёнка. А вот если ты продолжишь пользоваться временным статусом твоей матери, ты будешь сурово наказан. Тебе повезло, что дети не должны нести наказание на исправительных работах.

— Ты думаешь, что я пользуюсь статусом мамы?

— Ты слишком много о себе возомнил, Ахерон Готер. — Астарот что-то вспомнил, встал с постели, убрал руку с переносицы и поднял подбородок Ахерона.

Мальчишка был невероятно зол, но старался этого не показывать.

— Один твой обман чего только стоит... разве я настолько тупой, что не пойму, что ты пытаешься меня провести? Рембицин Бонмал не вылечит — он её убьёт, даже если она в большей степени демон. Я сам решу, чем вылечить Бонмал, а если ты ещё раз влезешь не в своё дело, я расскажу маме о твоём поведении, и тогда она уже сама решит, как тебя наказать.

— Выпорет, — уже решил за маму Ахерон.

«Давит, маленький негодяй...» — распознал Астарот и сжал свободную руку в попытке обуздать гнев.

— Не можешь ничего сказать, дедушка?

— Почему ты такой гадкий? У тебя есть всё, что ещё для счастья тебе нужно? Убить Бонмал? Этому не бывать, потому что она, как и ты, член нашей семьи.

— Я считаю, что я прав, и родни в виде Барбело в нашем роду быть не может. Это ты слепо веришь, что Барбело её покинет. Никого опаснее Барбело в аду нет. Если этого демона разозлить, всему живому может прийти конец.

— Ты берёшь неправильный способ избавления от демона.


На счастье Астарота в комнату пришла недовольная поведением внука Астарта. Частичка света в её душе подсказывала, что избавиться от Барбело безопасным способом возможно.

— Бело желает их отпустить. Они хотят на свободу, где никто не упрячет их в Бостфорз. Если братья вечно ругаются, — они привязаны друг к другу, потому что родились и умерли в один день, обнимая друг друга. Бонмал — Бело.

— Почему?! — не понял Астарот.

— Бар был добродушен, спокоен и всегда стеснялся посторонних. Бело подначивал брата и всегда был в тени, потому что никто не одобрял его поступков. Если ты сумеешь задобрить Бело и подарить ему покой, он мирно уйдёт, и Бар уйдёт за ним. Если же ты не сможешь, Бело займёт место Бара, а Бело останется в тени. Разъединять их нельзя. Они умерли оба, и если Бар принял то, что его убили ни за что, Бело будет мстить.

— Почему это имя двух разных существ, а не одно? Барбело — коварный и лживый демон, способный на предательство! Это же и есть Бело! Выходит, что Бар даже не его родной брат? — вспомнил Ахерон.

— Бар родился на руках у Уриила, но был отвергнут, потому что не имел крыльев. Его спустили в ад, и он попал в руки матери Бара, которая на тот момент умирала, ведь роды сына дались ей тяжело. Отец Бара приютил малыша Бело, и воспитывал он мальчиков в строгости, игнорировал ангельское происхождение Бело и своими усердиями добился того, чтобы у Бело выросли красные крылья. Когда Бара казнили, Бело явился на суд и умолял казнить и его тоже, потому что без брата его считали никем.

— Что такого сделал Бело, что его, ребёнка, казнили?

— Геноцид в раю.

Ахерон, будто получив пощёчину, развернулся к двери и умчался в неизвестном направлении. Видимо поступок Бара его напугал, и он решил взять слова обратно, что имеет он дело не с грязнокровным существом, а с опасным преступником, способным уничтожить и ад и рай за одно время, что не произошло двадцать лет назад, когда Астарот упал в чистилище и приобрёл первую, но самую смертоносную из восьми.

***

В Швеции уже долгое время шёл дождь, но погода не мешала людям спокойно прогуливаться в парках. Когда Аллен Чарлей шёл на кладбище, он старался не смотреть на детей и радостных молодожёнов, ведь он потерял сына, а девушка Рику будущего мужа. Аллен нëс в руках две белые лилии, лицо его не выражало ничего живого. Огромные мешки под глазами выдавали его плачевное состояние, и почти у каждого мимо проходящего человека обязательно был осуждающий взгляд. Аллен направлялся не прямиком на кладбище, а на встречу с человеком, ставшим ему хорошим другом — с Леоном.
Мужчина сидел на скамье и смотрел в одну точку, явно не желая переключаться на что-либо менее затягивающее. В пустоте он видел себя самого, плачущим оттого, что от него отказался собственный сын и перешёл на сторону «врага». Он понимал, что уже не вернёт себе сына. Бартоломео никогда не его простят, запретит видеться с внуками и, зная его, откажется от фамилии и совершит что-то безрассудное — в стиле Астарота назло родному отцу. Леон осознал, что был холоден к Бартоломео только потому, что думал, что при рождении его успел присвоить Астарот и вовсе забрал его душу, но что на самом деле? Леон — эгоист, которого не заботил собственный сын, которого он так хотел. Желания не оправдались — родился мальчик, которого таким никто не задумывал. От негативных мыслей Леон прижал голову руками, пытаясь не думать о Бартоломео.
Уже поздно что-то менять, пытаться извиниться и вернуть то время, когда он оставил Бартоломео в колыбели одного на десять минут.

— Здравствуй, Леон, — сухо произнёс Аллен и поправил очки. Его молодость сокрыли морщины, волосы слегка поседели, а ходил он всë так же прямо.

— Здравствуй, Аллен. Тебе стало лучше? — то ли из вежливости, то ли действительно беспокоясь за друга, спросил Леон.

— Мне — да. Только вот Сэви... третий день не выходит из спальни. Я его понимаю. Он любил Рику больше нас с женой.

— Мне жаль, — вздохнул Леон и встал со скамьи. Аллен не понял, с каким настроением он это сказал, но решил не спрашивать, потому что знал, что Леон обязательно увильнёт.

— Таблетки, которые он принял, были похожи на пилюли твоего сына. Только он превысил дозу и запил это алкоголем. Под столом я нашёл бутылку из-под белого вина. На этикетке было написано — «Каберне».

Леон ничего не ответил на пилюли. Он же был в курсе, что таблетки Бартоломео были обычными витаминами и совершенно ему не помогали.

— И что ты хочешь этим сказать? — нахмурился Леон. — Это не могло быть так...

— Я не знаю. Мы пришли к выводу, что он запивал таблетки алкоголем. Только вот у Рику была больная печень. С каждым годом она становилась всё хуже. И он никогда не пил.

— Мы? — не понял Леон. Он не мог предположить, что смертью Рику заинтересуется ещё кто-то, кроме его семьи.

— Мы с Роальдом — моим помощником. Он и нашёл Рику мёртвым. Не представляю, что он чувствовал в тот момент.

— У психиатра определённо есть сила воли.

К удивлению Леона, Аллен услышал в этом насмешку, отчего недовольно нахмурил брови и стиснул зубы. Если бы у психиатра действительно была сила воли, он бы не покончил с собой прямо на рабочем месте, где его в любой момент могли увидеть впечатлительные дети или люди с суицидальными наклонностями.

В больнице это не первое самоубийство. Семь лет назад из окна своей комнаты выпал мальчик, оставив рисунок выдуманного чудовища, обвиняя его в приложенной записке, что именно из-за него мальчик не смог справиться с проблемами, и что никто ему не поверил. Это был подопечный Рику, и в тот день он долго не мог прийти в себя, прежде чем сообщать его попечителю, что мальчика больше нет. После смерти мальчика продолжительное время все находились в состоянии шока, а после смерти Рику некоторые стали ругаться друг с другом, устраивать драки и обвинять всех подряд в том, что именно они и виноваты в его смерти. Но почему в больницу так легко пронесли алкоголь? К тому же Рику, не пьющий человек... может быть его кто-то отравил?

— Я нашёл его работы. Здесь его наблюдения за Бартоломео и протоколы. К сожалению, там не хватает нескольких страниц — видимо выпали, когда я доставал из архива и не заметил. Не думаю, что ты разозлишься. Ты меня сильно подведёшь, если документы каким-то образом пострадают. Я и так еле упросил управляющего, чтобы он дал ключ от архива.

— Ты же знаешь, что я бережно отношусь к документам. Я благодарен тебе за то, что ты доверяешь мне, раз отдал документы. Я верну их минимум через две недели. Бартоломео нужны справки для оформления льгот.

— Я понимаю, но ты мог попросить их к его прилёту. Зачем они сейчас?

— Я просто хочу изучить своего сына. Мне интересно, чем он болеет.

— Об этом... — Аллен вздохнул. — В общем, Леон, Бартоломео отказался работать с Рику. Не буду говорить, что именно он ему пожелал, но теперь за Бартоломео отвечает Роальд. Для уточнения каких либо вопросов лучше звонить ему, в конце документов есть его визитка.

— Что мне это дало? — не понял Леон.

— Графа диагноза временно пуста, но Роальд забыл её оформить. Недавно он узнал, чем болеет Бартоломео.

— Видимо Рику был недостаточно профессионален, чтобы самому понять, какой у Бартоломео диагноз.

— Ты сомневаешься? Леон, мой сын мёртв, и ты даже не представляешь, что я испытываю сейчас, когда ты пытаешься как-либо оскорбить Рику.

— Рику не справился со своей ролью психиатра. Я люблю своего сына, поэтому искал ему самого лучшего психиатра. Из-за моей привязанности к тебе я думал, что Рику такой же способный молодой специалист, но я глубоко сомневался.

— Не похоже, чтобы ты любил сына, раз не предупредил его о том, что взял документы. До свидания, Леон. Мне не нравится твоё общение. Всего хорошего.

— Аллен, не будь ребёнком... — пытался остановить его Леон, но Аллен даже не остался, чтобы его выслушать.

Поведение мужчины стало разочаровывать почти всех окружающих. Какая муха вообще его укусила, что он так грубо обращается с друзьями и даже семьёй? Аллен ведь почти догадался, что отношения отца и сына дали трещину, а что было бы, если он об этом узнал? Леону стали припоминать то, как он равнодушно отнёсся к депрессии и психическим проблемам Бартоломео, и ушёл из больницы под предлогом «покурить», но на самом деле быстро уехал домой, никому ничего не сказав. Своими злыми поступками Леон, не осознавая, становился похожим на отца, которого тщательно пытался забыть, отчего даже перестал навещать его могилу и класть белые лилии. Узнав об его истинном отношении к своим детям, Леон возненавидел отца и даже один раз улыбнулся прямо над надгробием. Не осознавая, что Леон творил со своим сыном, он мог предполагать, что всему вина характер, который в нём воспитал «бездушный» отец.

Получив документ, Леон решил не тратить время и идти домой. Прикрываясь зонтом, он спасался не только от дождя, но и от любопытных людей, способных лишь по укладке волос распознать Леона Мендерса. На него и глазели люди, и каркали вороны, но от вороньих звуков Леон скрывал под чёрным зонтом язвительную улыбку, ведь он понимал, что это не простые вороны. Зачем ему улыбаться, если его разговор с Алленом слышали вороны? Леон знает, что из этого разговора птицы, или же секретари Астарота, ничего не поймут. Пусть хоть напрягут мозги, пусть Астарот перебьёт всех своих помощников из-за того, что они ничего не узнали, но Леон никогда не позволит себе говорить открыто про то, что он насильно пытался напичкать Бартоломео препаратами, чтобы его упекли на долгое время в лечебницу, и всё для того, чтобы он забыл, кто такой Астарот. По мнению Леона, из Бартоломео должны были выбить всю его галлюциногенную дурь.

***

Иногда Астарот не был заинтересован в семье Мендерс. Даже сплетня, что наследник Леона на самом деле принадлежит Мон-Геррет. Пренебрежительное отношение к ребёнку в аду строго наказывается, и даже если это не чистокровное существо, если ребёнку, которого приметил Астарот, угрожает опасность, он будет предпринимать самые суровые меры для наказания виновного — лишь бы никто не смел трогать того, кто его заинтересовал.
По этой причине Астарот отправил на землю Люцифера и Зепара. Сам он не мог, ибо давно выпил и ещё не отошёл, поэтому он поручает такие особенные дела своим подчинённым. Уж он знает, что Люцифер и Зепар его не предадут. Он просто не позволит им пойти против него.
В нейтральной зоне, как всегда, необычайно вкусно пахло кедром, однако в покоях Астарота и Астарты кедр смешался с имбирём. На удивление Люцифера и Зепара их повелитель не лежал на постели, а стоял и смотрел на гобелен, где он в одной руке держал новорожденную Лерайе, а в другой своё копьё. На другом свежем гобелене изображена Астарта с разноцветными крыльями, намекающими, что она до сих пор считается сестрой Уриила — главы небес и верховного серафима — и госпожой ада, матерью наследников Сатаны и его любимой женой.

— Не садитесь, — с порога заявил Астарот и повернулся к своим подчинённым. — Манерность отложите до Ада — там к вам точно придерутся. Лучше переходите сразу к делу.

— Леон забрал документы Бартоломео из больницы под предлогом «самостоятельно их изучить», но мы с Люцифером глубоко сомневаемся, что он взял их только ради этого, — начал Зепар.

— По его манере общения можно понять, что он врёт. Когда он нас заметил, я уличил его язвительную улыбку, и видимо тогда он посчитал, что сумел скрыть от нас правду. Возможно мы не узнали всё, потому что Леон прекрасно шифруется, но из контекста поняли, что он обвинял умершего Рику Чарлея в не профессионализме и не состоянии «напичкать» Бартоломео, — продолжил Люцифер, стараясь ничего не утаивать от Астарота.

Даже недостающая информация легко могла вывести его из себя, а когда эта информация касалась Бартоломео — можно напрямую столкнуться с его гневом.

— Всё таки я был прав. Но точно «напичкать?» — спросил Астарот.

— Леон не говорил именно напичкать... это лишь я сказал, — уверил Люцифер, и Зепар его поддержал кивком.

Астарот внимательно смотрел на подопечных и убедился, что ему не врут. Значит, Леон — настоящий подлец, раз додумался морально угробить своего сына.

— Я не позволю. Леон не заслуживает иметь такого ребёнка, как Бартоломео. Его кретинизм доказывает, что Леон не способен адекватно взаимодействовать с ним, потому что он глубоко убеждён, что в испорченности Бартоломео виноват я. Может, я плохо поступил, когда оставил его в колыбели в доме Мендерсов? Может мне стоило спасти его от газлайтинга? — Астарот на секунду прервался, мысленно обвинив себя в бедах Бартоломео. — Вы должны украсть у него документы и вернуть их владельцу — Бартоломео. Леон, взяв папку с документами, нарушил врачебную тайну, и за одно это его стоит как следует выпороть.

— За что ещё его нужно выпороть? — спросил Люцифер, и к его удивлению Астарот решил ответить:

— За то, что обращается с моим Бартоломео, как со скотом.

То, что Астарот уже долгое время не скрывает своей привязанности к Бартоломео, дьяволы уже знали, но ни Люцифер, ни Зепар не думали, что Астарот серьёзно наметит его в свои наследники, потому что ничего родственного, кроме договора, между ними нет и быть не может.

— Может тебя заинтересуют подробности смерти Рику Чарлея? — предположил Люцифер, и Астарот кивнул. — Рядом с его телом нашли бутылку из-под вина и сильнодействующие успокоительные. Возможно, это можно списать на самоубийство, но его отец говорил Леону, что Рику не пил алкоголь.

— Какое вино? — уточнил Астарот.

— Белое. «Каберне», вроде.

Астарот ещё раз переварил информацию. «Не пил алкоголь», «вино и успокоительные», «белое», «Каберне». Он догадался, что к смерти Рику была приложена рука, но чья именно, разобрать сложно. Одно Астарот понял точно — его смерть была подстроена кем-то сверху, ибо от ангелов пахнет вином и апельсинами, а если бы была подстроена кем-то из под его руки — он бы об этом узнал и вряд ли закрыл глаза.

— Это доказывает, что истинное зло поступает разумнее, чем истинное добро, — решил Астарот.

— Терпеть не могу его философию, — шепнул Люцифер Зепару на ухо и словил на себе злобный взгляд Мон-Геррета.

Придираться к словам Астарот не стал, но показал, что шёпот ему не приятен. Получив информацию, он позволил дьяволам уйти, не предлагая остаться. Люцифер и Зепар бы не согласились, потому что у каждого были свои дела и проблемы. Оставшись в одиночестве, Астарот подумал о Бартоломео и том, как он хочет обнять его, утешить и пообещать ему покоя, которого он так заслуживал. Ещё больше он переживал о смерти Рику и том, что ангелы могут приложить руку к Бартоломео, и тогда он погибнет, так и не справившись со своими проблемами. Ангелам вовсе была не нужна смерть Рику, но он узнал о потустороннем мире и небесах, что категорически запрещено. Его подставное самоубийство — крайность, которую Астарот игнорировать не может. Безрассудство Уриила доказывает, на что он способен и на какие жертвы готов пойти, лишь бы добиться чистоты и порядка.

***

Мрачная погода на улице омрачила и душу маленькой Бонмал. На протяжении нескольких дней её не переставали сравнивать с милосердным Бело и капризным Бело, шутить насчёт цвета её волос и разноцветных глаз. Не терпя всего этого, Бонмал заперлась в ванной комнате с выключенным светом. Она не хотела смотреть на себя в зеркало, ей не нравились её глаза, волосы и спокойное выражение лица, когда она пыталась сделать вид, что ей обидны те слова. Она хотела быть нормальным ребёнком, играть со сверстниками и радоваться жизни, но вместо этого она ощущала, что не предназначена для такой жизни. Она была развита гораздо лучше своих сверстников, и ей это не нравилось. Почему она решает сложные уравнения и говорит на пяти языках, когда её одноклассники только учатся читать и считать элементарные числа? Бонмал не должна быть такой. Гениальность погубит ребёнка, и у него не будет никакого будущего. Быть умным — здорово, но быть гениальным — непросто. Если бы ум был единственной проблемой Бонмал... её внешнее отличие от других также пугало. Все считали её ведьмой, хоть для этого не было оснований. Её цвет волос вызывал у многих подозрения, её мать считали ненормальной из-за того, что она позволила своей дочери покрасить волосы, а её лучших друзей обижали, потому что они защищали ведьму.

— Своим наличием в твоей жизни я намекал, что ты совершенно пустая. Твоё предназначение в этой жизни не имеет смысла, ровно как и в твоё существование. — Вышедший наружу Бело невидимой рукой схватил Бонмал за волосы, и девочка прикрыла глаза, ощутив боль.

Огненные пальцы мальчика оставили на испорченных волосах огромный след, и стоило Бело опустить руку, как волос почернел. Ему нравилось причинять боль телу и смотреть на слёзы. Однако он делал это не ради удовольствия, а ради пробуждения смертоносной формы.
Бонмал пыталась успокоиться, но слёзы не давали ей этого сделать. Она хотела что-то сказать, но не смогла. Слабость девочки раздражала Бара, и он решил показать ей, что ненавидит, когда его не слушают.

— Я уничтожу тебя, девочка. — Бело схватил Бонмал за волосы, и к его удивлению она почувствовала касание.

Если пальцы Бело могли гореть, сами руки были холодными и синими, будто в них перестала циркулировать кровь. От присутствия Бело ванная комната пропахла, к удивлению, цветами. Бонмал открыла глаза и подняла голову, увидела заплаканное лицо в зеркале и посмотрела на улыбающегося Бело, которого заинтересовали действия Бонмал. Он был уверен в себе, своей силе и в том, что Бонмал не сможет ему противостоять. Она знала это, но не могла понять, почему Бело так уверен. Почему он считает, что Бонмал не сможет убить его?

— Ты не сможешь убить меня, — сказала Бонмал уверенно, и Бело удивился её дерзости.

Неужели она думает, что демон не тронет её? — Потому что я — это ты. Мы — одно целое.
Она произнесла эти слова с такой уверенностью, что Бар невольно усомнился в своих выводах.

— Я могу убить тебя сейчас, — не унимался Бар и заранее посчитал себя победителем, но Бонмал улыбнулась.

Бело отступил. В тот момент он был готов отступать хоть до самого горизонта, ведь Бонмал была права. Он не мог убить её. Они — часть единого целого. Это всё равно, что уничтожить себя. Он бы не смог убить её, даже если бы попытался. Он не сможет повлиять на Бонмал, чтобы она наложила на себя руки, потому что ей невозможно управлять.

— Смерть, — догадался Бело и оскалился.

— Не смей называть меня так, — заявила Бонмал и осмелилась повернуться к Бело, чтобы поглядеть в его пустые глаза. — Это оскорбление для меня.

— Но ты и не заслуживаешь своего имени, — заявил Бело и странно улыбнулся. — В тебе нет индивидуальности, в тебе сидим я и мой никчёмный брат. Твоя тупость прекрасное прикрытие для братца. Все добрые поступки совершает не Бонмал, а Бар. Теперь я ненавижу тебя сильнее...

Внезапно Бонмал вспомнила про инь и ян. Два дня назад Асмодей подарил ей ожерелье и объяснил, что оно может удерживать только одного из братьев, ведь пахнет ладаном. Бело погиб в месте, где в последний раз пахло именно ладаном, отчего теперь он старается избегать места с подобными запахами, чтобы не пострадать. Бонмал вытащила из кармана белых брюк ожерелье, при виде которого Бело сначала зашипел, а потом попытался убежать об Бонмал, но забыл, что из-за своего эгоизма теперь надолго привязан к ней. Стоило Бонмал надеть ожерелье, как в ванной комнате стало тихо. Инь и ян держались на тонкой верёвке, и неизвестно как долго они прослужат. Бонмал боялась снимать ожерелье, чтобы подобрать более крепкую верёвку и вообще его снимать, чтобы больше не сталкиваться с Бело.
Она чувствовала, что именно бЕЛО давит на неё. Бар даже не пытался выйти с ней на контакт. Может быть сравнение со Смертью совсем не бессмысленное? Малыш Бар — падший ангел, но добрейшей души существо, умершее не по своей воле и слишком рано, к тому же не сделав ничего плохого. Может быть Бело и Бонмал оказались едины лишь потому, что обоих грозятся убить, а Бар связан с братом невидимой нитью?