Джаконда

Впервые Паулина заговорила о бале за неделю до Нового года.

- Мне бы очень хотелось побыть на балу не домработницей, а гостьей, не возражаете?

Мама и папа удивлено повернули головы в ее сторону, но потом расслабились. Они уже начали привыкать к особенностям Паулины, и больше не обращали на них так много внимания.

- Я не против. - Папа сделал большой глоток кофе. Мало помалу, он распробовал термоядерное оружие Паулины и порой даже просил приготовить его.

- И Мери?

- Почему ты и нет. А зачем вам?

- У вас среди приглашенных много наших знакомых. Работали вместе, учились. Они знают, где мы работаем и предложили встретиться.

- Кто например?

- Например все четыре моих отца, брат, другие члены общества "Польской Солидарности". Мне продолжать?

- Ты член Польской Солидарности?

- Не просто член, а первооснователь. Мы издаем журнал, газету, подкасты и ведём официальные репортажи. Раньше я вообще была на окнах, брала интервью, освещала события. Пришлось уйти в статьи, когда начала работать над докторской.

- И у тебя нет денег на ремонт?

- Мы нелегалы, террористы, экстремисты, называйте как хотите. Когда нам исполнилось по 18, половину репресировали, а другую половину загнали в подполье. Я спаслась потому, что у меня было много личностей. Но самая главная... Слышали о Клаиудии Камински? Это я. Держимся на плаву благодаря польской организации культурных деятелей.

- А как же страховка? Там было 35 тысяч. - Я отвлекся от завтрака, внимательно глядя на Паулину, стоящую в дверном пройоме между столовыми.

- Требуют уплатить налог на страховку. Я не понимаю, как вывести из без потерь.

- Странно. - Я нахмурился, вспоминая свой спор со страховой фирмой. Спустя три дня препирательств у меня вышло выбить страховку, покрывающую убытки, но о налоговой системе я не подумал. Пусть я выбил деньги из одногруппников, за материальный, моральный и физический ущерб за все это время, вышло больше семидесяти тысяч долларов, но они по большей части пошли на погашение долгов и походы к врачам, когда я все же убедил Паулину обратиться со спиной в больницу. Чтобы удостовериться в том, что она проходит курс медицинских массажей, подкидывал ее после университета в клинику и ждал в машине, желая домашнее задание и помогая с бумажной работой девушке. - Я позвоню им ещё раз. А что по поводу польского наследства?

- Все так же. Статус все сложно.

- Правительство никак не уступает?

Подруга печально помазала головой. Она вот уже две недели билась с налоговой системой, пытаясь получить свои деньги. В итоге вышло выбить тысяч пять, не больше. Этого хватило починить дыры в стенах и купить часть материалов для следующей стадии. Другие семь тысяч, заработанные в газете, были на повседневные расходы. Жизнь средних и низших стоила дорого, и даже при условиях детской экономии следовало иметь хотя бы три тысячи на черный день.

.......

Паулина начала меньше работать по дому. Как никак, она была известной журналисткой, охотница за скандалами и правдой, так и к тому же, она писала разгромные статьи о высших, прикрываясь парой десятков личностей с разной историей и прошлым. Этого Паулина больше не видела смысла скрывать, но старалась оставлять каждую из личностей в тайне как можно дольше.

А ещё к ней часто приходили гости. А особенно, мужчины. Высшие и средние, они все приносили ей своего рода дань. Кто книги, кто свежие сплетни, кто одежду. Один поклонник особенно сильно выделялся.

Это был не тот военный, которые все время слал с мексиканского фронта контрабанду, это был высший. Взрослый высший мужчина, приносивший предметы роскоши. Украшения, настоящие, а не бижутерию, дорогую одежду, один раз подарил даже шубу. Белоснежную натуральную лису, с большим отложным воротником.

Этот подарок вызвал у Паулины лишь раздражение. И даже не его претенциозность, скорее имя его отправителя. Если украшения она ещё кон как принимала, хоть и без восторга, то шуба сразу отправилась в коробку люксового бренда и отдана почтальону:

- Я платить за обратную пересылку не буду. Передайте щедрому мистеру, что я больше не приму ни одного его подарка.

Но вот другой поклонник, постоянный, военный, был для Паулины чуть ли не Богом. Она никогда не говорила о нем, но каждый день читала длинные письма с настолько счастливой улыбкой, что у меня сжималось сердце и гнев клокотал в горле.

Я был влюблен в Паулину. Влюблен так, как может только всерьез настроенный мужчина. Влюблен настолько, что готов был сделать ей предложение в любую минуту, даже не имея кольца и нормальных объяснений в чувствах.

Я сгорал от любви к Паулине, как сгорала бы книга в ярко-рыжим пламени, медленно и яростно. Каждый раз я делал очевидные намеки, но девушка продолжала считать меня всего лишь другом.

Стал бы друг отказываться от репутации и влияния ради нее?! Стал бы друг выбивать все доступные деньги ради нее, всеми правдами и неправдами?! Стал бы друг ждать ее три раза в неделю в клинике, помогая справиться с ее рабочими задачами?! Стал бы друг проверять спит ли она?!

Но как она не видела?! Как она игнорировала все мои потуги показать свою преданность и серьезность намерений?! Как она могла распыляться об идеальной свадьбе и будущих детях, если вот он я, совсем рядом?! Вот он я, кто согласен дать тете все то, о чем ты так мечтаешь! Я согласен повенчаться, согласен на троих детей, согласен на все те организации, которыми ты живёшь!

Но почему... Почему ты мечтаешь о другом...

Почему надеваешь на бал то платье, которое он прислал, а не то, что я нашел для тебя и почти подарил? Почему позволяет мне оплачивать счёт в ресторане, но уворачиваться от поцелуя?

Просто.... Почему....

........

Бал был в самом разгаре, когда Паулина пришла. Все слуги, по инициативе девушки в этот вечер они были гостями, не обратили внимание на опоздание, но высшие уставились на нее. Кто с интересом, кто с презрением, кто с вожделением.

Паулина быстро стала центром всеобщего внимания. Вместе с пять или шесть девушками из "Польской Солидарности" она восседала в окружении фанатов.

Все старые друзья и знакомые Паулины, не принадлежавшие к высшим, были эмигрантами во втором поколении, как и она сама. Дети беженцев от войны и послевоенных проблем, они выросли горячими интеллектуалами с огнем в глазах и идеями относительно реформации власти. Весь вечер они обсуждали Революцию. Семь красивых сексуальных девушек, полуфразами и намеками говорящие об убийстве членов Совета.

Я их понимал, Мелани и Киеран из понимали, но лишь от того, что сама Паулина научила нас читать между строк. Если раньше прислуга была почти почти что невидима в доме, то теперь она могла свободно ходить и говорить, не испытывая стеснения.

И Паулина сидела. Сидела в кресле, в золотом обтягивающем платье с глубоким вырезом на груди и спине, пышная юбка которого держалась на защипах и ежесекундно стремилась вырваться наружу. Она сидела в тонкой серебрянной цепочке от назойливого поклонника, в платье от военного, в туфлях одолденнвх у Мелани и с браслетами на руках, подаренными Уильямом Кэмпбеллом, но...

Но мечтала только о военном. Смотрела на него влюблёнными глазами, невзначай дотрагивалась до его колена и принимала ласки только от его нахальных пальцев, неожиданно залезающих под ткань платья на спине. Она отдавала ему, Виктору Монтгомери, все свои улыбки, называла милым профессором, запальчиво говорила о своей преданности ему, но...

Но его не было рядом все это время. Он был на фронте, и только отсылал подарки и письма. Он не помогал Паулине справится с нервными срывами, не помогал справиться с хронической бессонницей. Он не ссорился со страховыми фирмами и налоговой службой ради нее, он не сделал ничего.

Но почему тогда она смотрит на него, а не на меня? Неужели недостаточно того, что я уже успел сделать, неужели ей не очевидна моя любовь?

........

Я смотрю на него. Профессора. Брата близнеца Гамильтона Монтгомери.

Неужели Агата и есть девушка, на которой он планировал жениться? Неужели о ней Гамильтон говорил, рассказывая о влюбленом по уши брате?

Я видела ее только один раз. В нашу последнюю с Гамильтоном встречу, когда я забеременела, он показал мне ее фото. Мы лежали голые под одеялом и смотрели на изображение Виктора, стоящего на коленях перед девушкой. Высокой худой блондинкой с короткими волосами. Ее лица не было видно, проглядывалась лишь жилистая неестественно тонкая фигура с почти полным отсутствием груди и бедер.

- Вик наконец сделал Айн предложение.

- А до этого они разве не жили вместе?

- Да какое жили? Вик оплачивал часть счетов и всё. Айн ещё учиться в университете, в газетах платят мало, чтоб прокормить себя.

- А родители?

- Мама умерла когда ей было 18, а от денег отцов она отказывается. Независимая, видишь ли.

- Отцов?

- Несколько отчимов. Долгая история.

Теперь я думаю над словами Гамильтона и понимаю, он не хотел раскрывать все об Агате чтобы избежать таких ситуаций как сейчас. Чтобы она была в безопасности и могла защитить себя одной из многих личностей, в случае чего. Я же... Я же сломала ее щит, правда не без ее же помощи.

Вечер продолжался. Этан с видом яростного от ревности мужа все время следил глазами за Агатой, буравил глазами Вика, ненавидя его с каждой секундой все больше.

- На что смотришь? - Киеран подошёл ко мне с бокалом шампанского.

- На Этана. - Я поделилась с братом мыслями. Он наклонился ко мне, внимательно выслушал, после чего без лишних уговоров согласился.

- Так ты тоже заметила.

- Тоже? Пока ты ещё ничего не знал, я догадалась ещё в первый день. Неужели ты думаешь, что простой друг стал бы писать такие длинные письма? Или ты не видел реакцию Агаты на них?

- Ей все время приходят письма, знаешь ли.

- А ещё... В ещё я взяла некоторые из них почитать и узнала много интересных деталей.

- Например?

- Например помнишь я встречалась с Гамильтоном Монтгомери? Так вот, он брат близнец капитана Монтгомери и рассказывал мне ещё до рождения Адриана о планируемой свадьбе брата.

- И что? Что дальше?

- Именно в тот период его невеста уехала на год в Англию как будущая жена графа Монтгомери. Пока она беременная жила в Лондоне, на Виктора отец какой-то дочери бастарда натравил на него военное руководство, помнишь тот скандал?

- Ты думаешь...?

- Именно. А дальше...

Именно. А дальше...

- Зачем тебе все это?

Я не знала, как ответить на вопрос брата, вдумывалась в его слова.

- Потому что я хочу знать, кто манипулирует моим младшим братом.

........

Я смотрел на них. Паулину и капитана Монтгомери. На балконе. Я видел, как он шепчет ей на ухо что-то, иногда до меня долетали французские слова, но другие оставалась неясными, вероятнее всего это был греческий, в нем я никогда не был силен, а с годами отсутствия практики и вовсе растерял.

Но я и без перевода знал, что он ей говорит. Как говорит. Зачем говорит.

Я видел, как юбка ее роскошного платья резко раскрылась, видео, как она поежилась на зимнем холоде и как Виктор Монтгомери снял с себя праздничный ярко синий мундир, увешанный наградами и медалями, и набросил его на плечи девушки.

Я видел, как они целовались. Видео, с какой любовью Паулина висела на его шее и шептала в шею неясные звуки. Я видел, видел как она надевает золотое с прозрачными камнями кольцо на средний палец и...

Я отвернулся. У меня не было сил смотреть. Вместо этого я услышал уже более привычную британскую речь капитана.

- Я снял тебе квартиру в британском районе на три месяца. Теперь, возможно, у меня будет шанс временами приезжать к тебе.

- Ты серьезно!? - Вырвался сдавленный восклик. Паулина сильнее прижалась к капитану.

- Абсолютно. А ещё... Сегодня ночью мы с тобой...

Я резко развернулся. Больше не мог ни слушать, ни смотреть.

В середине бального зала я встретился с Мелани и Киераном. Они не дали мне выпить все бокалы шампанского с подноса официанта.

- Что случилось?

- Ничего! Дайте пройти!

- Чтоб ты натворил бед? Ни за что. Этан, я понимаю, тебе больно, но ты должен собраться и не показывать своих чувств по всех. - Сестра наклонилась к моему уху, быстро шепча слова успокоения. Но я не мог успокоиться. Я не хотел успокаиваться.

- Почему?! Почему мы не можем радоваться на публике, смеяться, грустить или плакать?! Почему мы не должны быть бесчувственными роботами?!

- Потому что... Потому что так надо.

- Именно! Так надо! Правила, правила, сплошные правила! Мы рабы собственного социального класса! Мы презираем низших за их слабость, но это же не так! Это мы слабы, а не они! Мы не можем говорить свободно, думать свободно! Потому что мы такие же рабы системы, как и они! Но наше рабство даже хуже, потому что они смогли победить свои недостатки, а мы нет! Мы даже не хотим этого!

Я говорил негромко, яростно шептал брату и сестре слова, которые уже давно хотели вырваться наружу, не сдерживал внутреннюю боль и давление.

Кто-то из гостей начал разворачиваться в мою сторону. Но я не смотрел на них. Резко вышел, хлопнув высокими дверьми бальной залы.