Джаконда

Клаудиа пришла в наш дом в 1992. Помню, как мне тогда было 18, я только приехал из университета и увидел ее с мамой в гостиной.

Мама как всегда восседала за рабочим столом, одним из многих в нашем доме, а девушка стояла перед ней, мама никогда не позволяла прислуге сидеть на диванах и креслах, а тем более, сидеть перед ней.

Но Клаудиа была другой. Она говорила с мамой, как с равной. Говорила с ней так, как говорил бы выходец из хорошей семьи средних, а не пятнадцатилетняя девчонка с веснушками и запачкаными чернилами руками.

- Зачем тебе эта работа?

- Касеты и книги подорожали. - Она подала руками и опершись спиной о косяк, расслабленно вытянула длинные ноги.

Клаиудиа была стройной и даже красивой. Хорошо одетая, пусть и по моде средних и низших подростков, в рваные джинсы, огромный свитер с рокерским принтом и длинное пальто в сочетании с темными очками даже в холодное время года. Из школьной сумки неокуратно торчал плеер, наушники, учебники, блокноты, газеты и журналы. Все в ее виде говорило о неплохом происхождении из семьи состоятельных людей.

- И все?

- Ну, ещё призервативы и противозачаточные дорого стоят.

Мама испытуеще и даже зло посмотрела на Клаудию Камински, и все таки отдала обратно документы.

- Вы не посмотрели разрешение от мамы.

- Мне все равно. Работаешь с 4 до 8, шесть долларов в час.

- 3 часа по девять долларов.

- С какой стати?

- С такой, что у меня хорошие рекомендации, опыт работы и ещё несколько источников дохода. А ещё, потому что это справедливо по отношению ко мне. На 24 доллара в день можно купить пол батона хлеба и бутылку воды. Все. А к тому же я ещё учусь в школе, а по международному закону школьники могут работать только в свободное от учебы время. А поскольку уже известны случаи, когда мои ровесники пострадали от неподходящих условий работы, вас могут оштрафовать за нарушение закона и оплату ниже среднего.

Я смотрел на эту сцену издалека. Смотрел, как Незнакомка спокойно смотрит на маму, как она не унижается и говорит как с равной. Мне слабо верилось, что мама простит ей такую самоуверенность.

Но она простила. Не знаю, каким образом Клаудиа сотворила такое чудо, но всей прислуге, включая ее, повысили зарплату на четыре доллара.

Мама ненавидела Клаудию. Ненавидела ее за ее внешний вид, слишком откровенный и расслабленный по маминому, хотя мне так ни дня не казалось. Ненавидела, что Клаудиа говорит с ней как с равной, как ее забирает после работы бойфренд, семнадцатилетний итальянец Каллисто, на раритетной машине середины семидесятых, тогда все низшие прямо таки болели старыми спорткарами с современными двигателями.

Мама ненавидела Клаудию за все, и понемногу такое отношение перешло и к отцу. Если раньше она была не более чем грязью, то теперь за Камински тянулся шлейф из оскорблений и придирок. То она плохо пол вымыла, то оставила отпечаток пальца, когда мыла машину. Часто это звучало вообще бредово:

- Чего так смотришь?

- А что не так?

- Я давал повод улыбаться?

- А я уже не могу улыбаться? У меня был хороший день, почему бы и нет.

Или другое:

- Лицо попроще сделай. - Говорила мама.

- А что не так с моим лицом?

- Что не так?! Я дала тебе работу, а ты ходишь как будто тебя здесь бьют!

- О, миссис Кэмпбелл! Вы разбиваете мне сердце своими словами! - Клаудиа, всеми силами сдерживая улыбку, театрально вздыхала и хвасталась за сердце, широко размахивая руками.

Я по большей части наблюдал за Клаудией. Претензий по отношению к ней у меня не было с самого начала, скажу даже больше, меня восхитила ее принципиальность и уверенность в себе.

Клаудия напоминала мне кого-то, но я не мог понять кого. В ее лице, фигуре и манере поведения была та утонченность, которая происходила скорее от природных данных, чем от опыта. Я смотрел в ее глаза насыщенного серого оттенка и видел как будто таинственный блеск, предназначенный только мне.

Да и она сама это понимала. Каждый раз, когда я проходил мимо нее, я ловил себя на том, что заводу с ней короткие светские беседы. Начиналось все с приветственного кивка, потом я по просьбе Клаудии мог придержать ей стул, пока она лезла наверх с тряпкой или за коробками. И пока я делал эти одолжения школьнице, язык сам тянулся с вопросами. Вообще, то, что она не стеснялась просит моей помощи было нонсенсом, но Клаиудиа Камински не скрывала своих странностей.

- Кем работают твои родители?

- Мама доктор польской филологии, преподает в университете Мартина Лютера Кинга.

- А отец?

- Темная история. Все по классике. Интрижка с нанимателем, громкое увольнение, жизнь в нищите с ребенком, а потом уже удачное замужество.

- Так тебя воспитывает отчим.

- Семь отчимов. Шесть бывших и один нынешний. Но зато получаю больше подарков на День Рождения и Рождество.

В другой раз выяснилось, что у Клаудии собственный бизнес.

- Я охочусь за контрабандой.

- Чем-чем?

- Запрещенка. Нахожу фильмы, книги, журналы и музыку, переписываю, перепечатываю книжные страницы и продаю копии.

- И как? Идёт бизнес?

- Да отлично. У меня заказы на месяцы вперед, кто первый успел, тому и достается. Я так компьютер купила.

- А где товар находишь?

- Где придется. Тяжело достать. - Клаудиа тяжело вздохнула, поправляя складки второго свитера. В доме было прохладно, а в кожаной пиджаке мама запретила оставаться.

- Знаешь, а я ведь могу помочь.

Серые роскосые глаза мгновенно повернулись в мою сторону с азартным блеском.

- Я давно хотел разобрать старье, может, захочешь что-то взять. Не знаю, как вы относитесь к поношенной одежде и технике, но...

- Сделаем даже лучше, чем было изначально! - Выпалила на эмоциях Кло.

- Ну тогда пошли ко мне.

Клаудиа была просто шокирована порядком в моей комнате. Она круглыми глазами смотрела вокруг, искренне не понимая, как так может быть.

- Ты сам делаешь такой порядок?

- Да.

- Если бы мама сейчас вошла сюда, у нее случился бы сердечный приступ от шока.

- Работаешь прислугой и ненавидишь убираться?

- Я согласна убираться только за деньги. В пустом пространстве нет никакого смысла.

Я хмыкнул, и отвернулся от нее, ищя глазами собранную коробку. Найдя, я водрузил ее на застеленную кровать.

- Ну вот. Здесь музыка из фильма где-то с середины шестидесятых и до 92. Книги... Сама посмотришь, думаю тебе понравится. Я читал их от силы раз или два.

- Вау... Это... Такое сокровище...

- Ну и одежда. Думал выбросить, но раз тебе подходит...

Клаудиа уже достала из коробки пиджаки, брюки, рубашки и свитера, вышедшие из моды, прикладывая к сете. На ней, тонкой и длинной, они смотрелись почти как раз, достаточно объемные чтобы быть модными в ее понимании, и недостаточно большие чтоб сделать смешной.

- Спасибо, когда ты говорил, что можешь отдать что-то, я не думала, что так много.

Особенно мне было интересно смотреть как Кло мстит моим родителям.

Начиналось все довольно невинно, когда мама и папа слишком уж придирались к мелочам Клаудиа не прогладила один рукав маминого платья. Дальше, когда начался беспредел начала готовить чересчур крепкий кофе, хотя умела варить как надо. Дальше, пошли более очевидные ошибки.

Я знал, все ее ироничные замечания, издевательские оговорки и нарочитые нарушения обычного распорядка и привычек, были не на пустом месте. Но также я понимал, Клаудиа ненавидит родителей не меньше, а то и больше, чем они ее.

Клаудиа играла не только со мной, но и с отцом. Особенно с отцом. При нем она носила серебряный браслет, старый, проржавевший серебряный браслет конца семидесятых. Каждый раз видя эту, казалось бы, безделушку, он злился и с подозрением смотрел ей в лицо, а она...

А она улыбалась ему, той самой таинственной улыбкой и блестела серыми глазами из под лобья.

А ещё, она говорила о своей семье. Обменивалась со мной, другой прислугой и родителями фразами, с тонкими намеками.

- Мама тоже когда-то была домработницей. - Говорила она.

Или:

- Бабушка умерла за год до моего рождения. Там такая неприятная история... От каммунистов сбежала, а от капиталистов умерла.

- Вы об Одри? Она была моей младшей сестрой.

А ещё Клаудиа свободно говорила по польски, французски, русски, училась в частной школе при Университете Мартина Лютера Кинга, одном из центров политического и культурного активистского движения низших, писала статьи во все возможные газеты, работала журналисткой и не скрывала свои взгляды.

Клаудиа Камински была одним из лидеров студенческого движения за права эмигрантов, вместе с парой десятков других выходцев из восточной Европы она издавала политически настроенные журналы, книги, вела видео касетное шоу и громко выступала на маршах протеста за права ЛГБТ и женщин.

Клаудиа Кодински была воплощением всего того, что мои родители ненавидело всем сердцем. Она была чистым бунтом радикального подростка, который носит джинсы с радужным флагом на карманах и из принципа коротко стрижет волосы. Убежденая националистка, она знала и английский, и русский, но при случае говорила только по польски, зачитывалась национальными поэтами и борцами за независимость. Наверное, я бы даже не удивился, узнай я, что благодаря ней Польша освободилась от каммунистов.

.......

Драма началась с затишья. Один раз, проезжая мимо католического храма в воскресенье мы с отцом, тогда мы ехали с охоты на птиц, увидели Клаудиа, выходящую из высоких дверей с другими эмигрантами из восточной Европы. Они наперебой говорили на помеси русского, польского и украинского, всем от силы по 16 лет.

В этот раз она была в на удивление скромном наряде. Почти праздничное воскресное платье, невысокие каблуки, вместо грубых ботинок и сопог. Не скажу, что Клаудиа выглядела плохо, скорее ощущалась иначе. В светло голубом закрытом платье ниже колена она казалась более спокойной, но только в первую минуту. Потом Кло оборачивалась и глаза снова полыхали яростными импульсивными огоньками, в исколотые ручками и карандашами руки говорили ещё больше.

Высшие американцы были не религиозными от слова совсем. Все сто процентов верующих были низшими и средними, в особенности эмигранты и их семьи. Больше всего было католиков и мусульман, провославные, не особо верующие люди из стран бывшего Советского союза так вообще только крестик носили, и то, от случая к случаю.

Католики отличались особой трепетностью по отношению к Богу и семейной истории. Хранили в коробках и сундуках с родины сентиментальные безделушки, стоившие целые состояния, но продавали из только в случае абсолютной нищеты, и даже так не слишком часто расставались с ними. Одежда и украшения столетней давности, крестики, иконы, семейные гравюры и дневники. У многих были земельные участки на родных землях, которые уже молодому поколению, детям рождённым в семидесятые-восьмидесятые, приносил пасивный доход и помогал держать на плаву семьи.

Мы с отцом подъехали к обочине. Папа не хотел этого, но за рулём сидел я, а его слово уже давно перестало быть для меня абсолютным законом.

- Кло!

Клаиудиа удивлено обернулась, и узнав меня дружелюбно улыбнулась.

- Уильям? Что ты здесь делаешь?

- Мы на охоту ездили, решили срезать дорогу через твой район. - Ходила на службу?

- Да, пастор уже начинал сердиться на меня. "Когда уже на исповедь?" - ворчит.

- Вот как. - Я засмеялся, хотя отец не видел для этого причин. - Кстати, тебе идут мои часы.

- О, да. Спасибо. Пришлось поставить новый ремешок, тот вообще не держался на руке. - Клаудиа показала тонкое запястье. На нем сверкнули золотые часы с начищеным заново циферблатом и швейцарским механизмом. Вместо старого кожаного ремешка, износившегося за три года носки, теперь стоял медный, качественно покрашенный под золото.

- Есть планы на вечер?

- Вообще-то да. Сегодня в школе будет благотворительный фестиваль, мы собираем деньги на лечение для моей одноклассницы. Ее сильно избили неделю назад, сейчас лежит без сознания в больнице. Если собрать достаточно денег и подписей под петицией ее переведут в госпиталь для высших и сделают все необходимые операции.

- Я могу прийти?

- Конечно! Обязательно приходи! Входной билет для высших 50 долларов, ну и конечно вся еда, напитки и развлечения тоже за деньги. Предупреждаю на всякий случай... И ещё. К тебе будет сам понимаешь какое отношение, так что... Для укрепления авторитета, и моего и твоего, советую выложить максимально много денег.

- Возьму на заметку. - Я сдерживал смех, как никогда раньше. Меня впервые так заковыристо просили раскошелиться, впервые намеками и уловками требовали денег.

В семь вечера моя машина остановилась возле школы. Отцу и маме я сказал что пойду туда в любом случае, даже если они против. Пусть мне поток денег и перекрыли на вечер, но я не жаловался. Я не зависел от родителей и жил с ними только чтобы не слышать мамины истерики каждый день по телефону.

Школа бушевала и гудела. Старшеклассники, по большей части дети эмигрантов, приехавших в Америку в пятидесятые, сновали туда сюда в странной на первый взгляд одежде. Это было первое поколение молодых людей, осознавших себя как личностей способных бороться за свои права. Это были дети тех несчастных, которые пережили тяжёлые послевоенные десятилетия и воспитали в своих детях лучшие человеческие качества.

Меня ободрали сразу по входе, потребовав за билет сто пятьдесят долларов. Я удивился, но не сопротивлялся и спокойно отдал четырнадцатилетней девочке хиппи купюру, которую циничная меркантильная малолетка с подозрением проверила на свету, смерила меня презрительным взглядом, но пройти дала.

Дальше мой кошелек опустел при покупке странной алкогольной смеси, которую старшеклассник со внешностью гангстера из фильмов двадцатых, назвал самогоном. Гангстер оказался прав, вкус был специфическим, а от количества спирта в коричневой жидкости мой желудок и горло вздрогнули.

- Вам нет 18, почему у вас вообще алкоголь продается?

- Ой, как будто мы все такие безгрешные. - Фыркнул пацан, откидываясь на стуле и запрокидывая ноги на стойку.

Подойдя к читательскому киоску, я посмотрел на издания. Несколько десятков разных журналов и еженедельных газет, десятки книг в перепечатаных на верстоках обложках. Низшие и средние болели особой формой меркантильности, которая выливалась в многочисленные незаконные копии книг, фильмов и журналов, которые они продавали втридорога.

Я ещё породил по територии школьного двора, по полям для футбола, гольфа, тенниса. Везде школьники показывали шоу, концерты, играли на музыкальных инструментах, разыгрывывали комедийные сцены, драмы и пантомимы. Показывали странные изобретения, учили стрельбе, и стояли около незнакомых диковинных отракционов.

Клаудию я встретил через пол часа. Она стояла с микрофоном и вещала на профессиональную камеру с тысячами доработок для большей эффективности, низшие и средние любили улучшать уже готовые вещи и зарабатывать на них состояния для следующих поколений.

Кло теперь выглядела так, как и в первую встречу. Кожаный пиджак, грубые сапоги, большой свитер, клетчатая короткая юбка, колготы в сетку. Серые глаза густо подведены черным.

- А теперь комментарий от особого гостя. - Она резко развернулась на грубых каблуках. - Меня зовут Агата Бланка Левандовски, я корреспондент "Польской Солидарности". Как вас зовут?

- Уильям Кэмпбелл, приятно познакомиться.

- О, так у нас сам Кэмпбелл?! Чудесно-чудечно, сколько вы выложили за входной билет?

- Сто пятьдесят долларов. А потом ещё и самогон семьдесят. А газета целых девяносто. Вообщем, меня ободрали.

- Ну, что я могу сказать вам, мистер Кэмпбелл, такова жизнь. Ну а если забыть о деньгах, какие впечатления от фестиваля?

- Все отлично, спасибо Клаудии Камински за приглашение.

Оператор, снимавший нас, прыснул от смеха, но камера оставалась нерушима и не дернулась назад от хохота малолетнего рокера с фиолетовыми волосами.

Репортаж окончился и мы спокойно сели за деревянный стол с лавками. Старшеклассница предложила нам пива. Я взял бутылку, хотя и не любил его, а Ало отказалась.

- А ты разве не пьешь?

- Предпочитаю травку. - Она закурила тонкую сигарету, удивлено не меня глядя. - О, не переживай, так, покуриваю немного, по особым поводам. На меня алкоголь сильно действует, а марихуана вообще никак.

- В пятнадцать не ощущать действие наркотиков?

- Особенности генетики. У меня знаешь ли, своего рода суперспособность, курить марихуану и никотин, и не становится зависимой.

- Это как?

- Я же говорю, суперспособность. Только вот если она проявляется после десяти лет, всё будет супер, так можно даже прожить лет на двадцать больше остальных, а если раньше, то... Слышал о моей сестре?

- Ты что-то говорила.

- Она умерла два года назад, ей было пять. Шанс спасти был, но...
Не думаю, что тебе интересно.

- Нет, нет! Говори!

- Но у мамы снова начались проблемы с властями, лекарства продавать отказались, лечение тоже. По закону Одри должны были начать готовить к операции сразу после выявления болезни, но сам понимаешь, властям не нужна ещё одна революционерка Мицкевич.

- А другие варианты были?

- Были. Но ОН оказался помогать маме, как, впрочем, и десять лет назад я когда у меня были проблемы.

- Кто он? Агата?

Но Агата, я решил называть ее так, раз она в школе числилась Агатой, не ответила, отстранено покуривая самокрутку.

Мимо нас прошла ещё одна старшеклассница. Она протянула мне коробку с фотографией неизвестной мне девушки. Каролина-Василиса Хитрук 15 лет смотрела на меня красивым улыбчивым славянским лицом.

- Сколько положить?

- Это сестра моей лучшей подруги, дай сколько можешь.

- Две тысячи нормально? - Я поднял глаза над чековой книжкой, слова удивленный взгляд Агаты.

- Конечно! Просто прекрасно!

Мы продолжили сидеть и разговаривать. Кло больше не говорила о сестре, но каждый раз, когда в разговоре наступало молчание мне казалось, будто она хочет что-то сказать мне, намекает на что-то, что я не знаю или не понимаю.

Несколько раз она упоминала свою бабушку. Из наших прежних бесед я знал, она в 55 сбежала из Польши от каммунистов, оставив мужа француза на растерзание пограничников, тем самым спасая себя и годовалую дочь. Но я не знал как она умерла. Все что мне было известно, так это то, что она долго болела, а хозяйка дома, в котором работала беременная мать Кло не дала ей в долг двести долларов на лечение, а вскоре и уволила.

- А за что твою маму уволили?

- Она украла дешёвую безделушку, когда была на грани отчаяния. Выгнали, избили, не выплатили зарплату за проделанную работу. Потом пять лет нищеты. Мне было четыре, но я помню, хорошо помню, как мама отдавала мне последний кусок чёрствого хлеба в зимний мороз, а сама питалась мусором из под моста, где мы жили. Ты знал? Мы до сих пор мучаемся кошмарами и расстройством пищевого поведения.

Я смотрел на Агату и... И только тогда начал понимать, что она хочет сказать.

- Ты... Ты моя сестра?