НАПЕРЕКОР

«Раньше я считала, что юность все простит, но как же я ошибалась. Мои желания и поступки лишь привели к наказанию за грехи моей молодости, но Дэвид, знай, что я ни о чем не жалею.»

                                    — из письма Мередит Олдридж.

Иногда слова остаются на коже дольше, чем прикосновения. Голос Джо продолжал звучать у меня в голове, даже когда я запихивала в рот лапшу, глотала лимонад и стучала пальцами по своему колену под столом. Он был глубоким, чуть приглушённым, с оттенком хищной сдержанности, будто не просто говорил вслух, а вкладывал каждую фразу прямо под мою кожу, в самое уязвимое место. И от этого я чувствовала себя до дрожи и до стыда живой. Он говорил про контроль, про власть, про желания так открыто и так завуалировано одновременно, что это почти не нуждалось в оправдании или уточнении. И я не просто слушала, а впитывала, потому что что-то внутри меня тихо говорило: ты хочешь этого, даже если боишься.

И в этом была вся я — раздвоенная и расколотая.
Одна часть жаждала почувствовать, что я могу снова принадлежать себе. Что моё тело — моё, и я могу отдать его по собственной воле, а не по принуждению. Что могу впустить, открыться, поддаться — и при этом не исчезнуть. Что есть разница между тем, что с тобой сделали, и тем, что ты выбираешь.
Но была и другая сторона. Та, что замирала от любого намёка на близость. Та, что помнила тяжесть чужого тела, чужого дыхания и свои тихие, беззвучные, никем не замеченные слёзы. Та, что до сих пор не могла сказать вслух, что именно тогда сломалось.

И всё же... что-то во мне дрогнуло.

Я ловила себя на том, что вспоминаю, как его взгляд скользил по мне — не просто с вожделением, а с тем знанием, которое пугает больше любого прикосновения. Как будто он видел во мне и женщину, и девочку, и жертву, и хищницу — и ни одной не боялся. Это было невыносимо возбуждающе и невыносимо страшно.

Смогу ли я?..

Смогу ли я позволить себе быть желанной — и не чувствовать вины? Смогу ли отпустить боль — не предав ту, которой была? Я не знала.
Но знала точно одно: с ним внутри меня впервые за долгое время звучала не только боль. Там было и желание, и — шёпотом — надежда. И всё же — впервые за эти годы в моей голове родилась не мысль, не тревога, а образ, который я не вызывала и не пыталась представить намеренно. Он просто возник : чёткий, яркий, обжигающий. Его руки. Не грубые, но уверенные, когда касаются меня со спины и мягко перекидывают волосы на одно плечо, открывая доступ к уху и шее. В умопомрачительной тишине он нарушает границы, которые я столько лет защищала и шепчет всего два слова, которые сеют в моей душе неведанную раньше бурю.

«На колени»

И я... слушаюсь. Даже воображаемая «я» слушаюсь. Колени касаются пола. Я чувствую себя обнажённой, хотя на мне платье. Оно мешает, путается в движениях, и я не знаю — хочу ли сбросить его... или, наоборот, остаться прикрытой.
Он ничего не делает. Только смотрит с властью на меня сверху вниз. А я чувствую, как принадлежу ему, даже если он еще до меня не дотронулся. Однако, в этой возникшей из ниоткуда фантазии я не беззащитна. Я — в выборе. В решении склониться. В желании быть слабой с тем, кто сможет это удержать.

Сидя в этом неприметном кафе в азиатском районе на окраине Бостона, я бы никогда не подумала, что во мне живёт это  желание, это тотальное неприличие и одновременно этот восторг — быть увиденной в самом низшем, и при том не быть отвергнутой. Я шла рядом с Джо, делая вид, что всё в порядке, что моё дыхание ровное и ничуть не сбивается от наших двусмысленных разговоров и приходящих мне в голову образов о возможных «наказаниях за нарушенные условия». Я делала вид, что слушаю, как он рассказывает про какую-то встречу с инфлюенсером, про смешной диалог с поваром в том кафе, где мы только что ели лапшу и кучу разных мест в Нью-Йорке, которые он бы хотел мне показать. Но разумом я давно не здесь. Не в нашей прогулке и не в этом разговоре, а где-то между своими бедрами, где всё пульсировало болезненным, капризным теплом. Эти фантазии  вырывались из-под кожи, как пар, будто мои желания всю жизнь были заперты под стеклянным куполом, и теперь в нём появилась трещина. И оттуда палит неукротимая жара. В животе тугим комком сжималось что-то первобытное.
Бессовестное. Неудобно-горячее.

Я знала, куда это ведёт и всё равно не останавливала себя. Вернее, не хотела.
И чем дальше блуждали мои мысли, тем откровеннее становились образы: его голос у меня над ухом, его пальцы во мне, его требовательность. Его взгляд, от которого хочется либо убежать, либо встать на колени.
Словно ощутив  мой внутренний пожар, Джо повернул голову и посмотрел на меня. Я подняла взгляд — и мир чуть не качнулся. Все таки, Джордж Оуэн был до до безобразия, до злости и до дрожи красив. Широкие плечи, под которыми можно укрыться, как под щитом. Руки, о которых не хочется просто мечтать — хочется, чтобы они держали, требовали, забирали. Подбородок — острый, чёткий, с лёгкой тенью щетины, будто нарисованный углём. Волосы — чёрные, как ночное небо без единой звезды и всегда чуть растрёпанные, как будто кто-то только что провёл по ним пальцами. А глаза... Серые, с холодной сталью в глубине, от которых кровь стынет в жилах, ведь он всегда смотрит так
будто видит во мне всё — даже то, что я сама в себе боюсь признать.

Я отвернулась резко, почти нервно. Пальцы сжались в кармане пиджака.

Хватит. Остановись.

Он говорил что-то дальше, а я отчаянно пыталась зацепиться за его голос, за воздух, за любой островок нормальности, чтобы не утонуть в этих образах, жаре и внутреннем, пульсирующем желании.

— Ты задумалась, — сказал Джо тихо. Мы шли вдоль променадной линии, где мягкий шум воды подмешивался в вечерний воздух.

Я улыбнулась краем губ, но не сразу ответила. Надо спасать положение.

— Иногда зависаю, — призналась я без тени смущения, стараясь не думать о тех сумасбродных фантазиях, парящих в моем сознании. Надеюсь, он не заметил. — Моя подруга Киара часто практиковала щипки, когда мы жили вместе, особенно если я терялась в мыслях и пропускала детали ее рассказов про неудавшиеся свидания.

— Это намек на то, что мне следует щипать тебя в подобные моменты? Не думаю, что на брифингах это будет выглядеть профессионально.

— Когда дело касается работы, я крайне сосредоточена. Думаю, ты успел это заметить за столько месяцев.

— Тоже верно, — пробормотал Джо и за этим последовала недолгая пауза. — Ты часто вспоминаешь Киару. Наверное, скучаешь по друзьям из Лондона?

— Да, Киара и Аарик для меня как семья, — призналась я, ощутив рассеивающееся тепло в груди от мысли о друзьях. Все лучше, чем зависнуть в сексуальных фантазиях о своем бизнес-партнере. — Ближе той, в которой я родилась.

— Вы с ним близки, — утвердил Джо и я ощутила внутреннюю заминку. Конечно, я понимала , что интерес Джо ко мне более, чем дружеский или деловой. Я видела и подмечала все его жесты и взгляды, запоминала все фразы, где признания были завуалированы под флирт, и именно это создавало барьер относительно того, чтобы говорить с ним открыто о других мужчинах, которые бы были для меня важны.

— Да, — выдыхаю с усилием, все еще ловя тревожность от того, что Джо имел ввиду Аарика, а не моих друзей в совокупности. — Мы познакомились, когда меня определили в интернат в Англии и с тех пор и вплоть до моего отъезда мы были практически неразлучны. На самом деле, не знаю, что бы со мной случилось, если бы он и Киара не встретились мне на пути.

Я сказала это, как говорят банальности — легко, мимоходом и почти с улыбкой, но изнутри будто ногтем зацепилась за рубец, и этого было достаточно, чтобы он снова начал ныть.
Иногда наша память похожа на тело: можно не касаться старой раны годами, пока одна случайная фраза не выведет её наружу.

Аарик держал меня на руках. Я не помнила выражения его лица или созданную мной драму на грани трагедии, зато помнила запах его футболки — что-то цитрусовое вперемешку с перцем и мускусом. Помнила, как мои пальцы свисали, едва касаясь пола. Помнила ощущение пустоты внутри, настолько чёрное и вязкое, что даже крик не мог через неё пробиться. Тогда, я как никогда устала от самой себя и от необходимости просыпаться в теле, которое стало слишком тесным для души, полной боли. Я решила не оставлять записку, которая бы разбила сердца моих друзей еще сильнее. При том мое решение не было сопряжено с отчаянием, оно шло нога в ногу с холодным, стерильным спокойствием. Меня нашли вовремя. Киара кричала. Аарик бил меня по щекам, держал за плечи, как будто мог втрясти в меня ускользающую жизнь обратно. Я слышала их сквозь толщу сна, сквозь стену, за которой не было ничего и лишь в какой-то момент внутри заныло, но не от страха, а от их любви. Они верили, что я ещё здесь, даже когда я сама не знала, хочу ли быть спасённой.

И всё же, я здесь. И вправду не знаю, что случилось бы со мной, не будь в моей жизни этих людей.

— Уверен, ты тоже много значишь для них. Для Аарика точно.

— Откуда такая уверенность? Ты ведь с ним даже не говорил.

— С чего ты так решила?

Я остановилась, глянув на мужчину с плохо скрываемым интересом. Нет, у них не могло быть на это времени. Аарик все дни своего приезда провел со мной.

— Я не думаю, что вы двое горели бы желанием пообщаться друг с другом.

— От того, что мы оба питаем интерес к одной и той же женщине?

Слова ударили меня так, что я опешила. Это признание или провокация?
Джо умел подносить информацию так, будто это всего лишь небрежно брошенная фраза, а на деле хорошо прицеленная стрела, которая должна была быть проверкой на мою реакцию. Ну, или попыткой вытащить на свет то, о чём я ещё не решалась говорить с ним вслух.

— Это была уловка? — спрашиваю деловитым тоном, который включался каждый раз при общении с налажавшими подчиненными. — Чтобы понять, кто он для меня?

— А ты видишь в этом уловку?

Я скривила губы в подобии усмешки.

— Я вижу мужчину, который играет в слова, но хочет фактов. Или ты интересуешься на случай, если вдруг заполнилось вакантное место?

Он усмехнулся, и я на мгновение увидела в его глазах нечто смешанное : желание, интерес, осторожность.

— Любопытство. — Он пожал плечами. — Обычное человеческое любопытство.

Я выдохнула, и, прежде чем он успел снова перехватить инициативу, прицельно выстрелила:

— А ты готов говорить со мной о своих прошлых связях?

— Для тебя это важно?

— Нет. — Я пожала плечами. — Но, видимо, тебе хочется поговорить о моих мужчинах. Полагаю, справедливо спросить о твоих женщинах, не так ли?

— Так он был твоим мужчиной.

Фраза прозвучала как утверждение и что-то в его лице поменялось. Был ли?

— По правде сказать, я никогда не считала его своим мужчиной, — выпалила я, осознавая облегчение от сказанного. — Мы не были близки в классическом понимании романтических отношений.

— Я не очень понимаю, что ты имеешь ввиду, учитывая ход нашего разговора.

Я улыбнулась краешком губ.

— Мы дружили много лет, во время которых я совсем не замечала его чувств ко мне. Так уж повелось, что я видела в нем больше дорогого сердцу друга, нежели мужчину для отношений.

— Однако, вы были вместе?

— Какой-то период да, Аарик пытался что-то строить со мной, но я тот еще сложный пациент.

— Ох, ну это мне хорошо известно, — ухмылка так сочилась через изогнутые уголки губ Джо.
О нет, о таких попытках тебе точно ничего не известно...

Но я смолчала.

— Я получил ответ на свой вопрос и если ты хочешь узнать что-то и обо мне, я не буду против, Стелла.

В моем травмированном мозгу прозвучало нарисованное завершение этой реплики «в отличии от тебя» , ведь я так часто видела, как он пытался разрушить возведенные мною стены.
И признаться, я хотела знать о нем больше, и теперь, как он знает об Аарике, я могу спросить ...

— Ты был с Кэролайн пять лет, почему вы расстались?

— Дай угадаю, информацией поделилась Моника?

— Мы девочки, не разглашаем информацию об источниках, — усмехнулась я.

— Ох, ну она просто королева сплетен и знает все про всех, поэтому я не удивлен, что она тебя осведомила.

— Ты, кажется, уходишь от темы.

Джо засунул руки в карманы брюк, пока мы продолжали идти и потерял свой взгляд в дали горизонта на добрый десяток пролетевших секунд, словно осмысливал с какой стороны подобраться к ответу на вопрос.

— Чтож, мы были помолвлены и даже готовились к свадьбе, но я вовремя понял, что она — не то, что мне нужно. Не то, что я искал. Я был молод, когда наши отношения завязались и не особо понимал, что истинно ищу в женщине. А потом все смешалось в зависимость от социальных ожиданий, которые навалились на нас. Тебе должно быть известно, что такое «стратегически правильные союзы», и я будучи в твоём возрасте и находясь в отношениях с Кэролайн, считал, что это правильно, однако третий год отношений ощущался как привычка, четвертый — как пресыщение, пятый — как прозрение. Я принял решение уйти, хоть Кэролайн и не поддержала его.

Я ощущала кожей правдивость его слов, которую было не утаить за гладкими фразами. И пусть в них не было шума эмоций и внешне Джо выглядел непоколебимо, мне казалось, он испытывал вину перед Кэролайн за свое решение.

Кэролайн.

Я вспомнила эту безупречную, статную, ухоженную до кончиков пальцев женщину, которая прекрасно знает, как держать спину, как выбирать тон, как подавать себя. В ней чувствовалась власть и влияние, и в то же время неразговорчивая рана, когда она смотрела на мужчину, который прямо сейчас открывался передо мной. Еще в тот вечер я заметила, что она смотрела на него, как на мужчину, который когда-то принадлежал ей... и который, вероятно, всё ещё болел в груди. Я тогда не придала этому значения. Или не захотела. Но сейчас, слушая его, ловя оттенки в интонациях, я будто вернулась в тот миг и поняла: Кэролайн всё ещё любила его или то, что он для неё значил.

— Так что же ты искал? — спросила я тихо, почти на выдохе.

Он не сразу ответил. Лишь перевёл взгляд с воды на меня. Небо над променадами мерцало рассветными отсветами от иллюминации, а в его глазах отражались не огни, а что-то более сложное — воспоминание, сожаление, нежелание снова ошибиться.

— Не то, что мне пытались навязать, — наконец произнёс он. — И не то, что я сам себе внушал, будто хочу.

Он сделал паузу. Я не перебивала.

— Вначале мне казалось, что любовь — это когда вы идеально подходите друг другу на бумаге. Совместимость, статус, цели, линии в биографии, которые выравниваются под линейку. В нашем мире всё слишком часто превращается в сделку. Ты приносишь успех, статус, уравновешенность — и получаешь в ответ то же самое. — Он посмотрел прямо на меня так, словно знал, что найдет в моих глазах понимание, ведь росла в том же мире, что и он.
— Но потом я понял, что ищу не союз двух сильных имён, а союз двух душ. Не «властную женщину, с которой нас красиво цитируют в прессе», а женщину, с которой можно быть никем — и всё равно быть нужным. Я хотел не женщину, с которой можно сверять календари, а ту, рядом с которой теряется счёт времени. Возможно, я идеалист, но я ищу настоящей любви, свободной от всех этих условностей и идущей от сердца к сердцу.

Именно в этот момент мне открылась эта сторона Джо, в которой он желал раствориться без остатка, вверив той самой женщине всю свою душу и сердце. Это звучало действительно слишком идеалистично, учитывая мир и социальный круг, в котором мы родились. Браки по расчету не были чем-то редким. В семьях «старых денег» практически с детства готовят к исполнению долга перед семьей. Я и сама всегда думала, что с просчетливостью моего отца именно это меня и ждет, однако пока мы благополучно избегали откровений на эту тему, чему я не могла не радоваться. Но Джо... сейчас я впервые видела его глубже, чем обычно, словно мне приоткрыли щелочку в секретную комнату, в которую нельзя заходить.

Между нами повисла тишина. Она была плотной, насыщенной, как воздух перед грозой. Джо смотрел на меня так пристально, словно пытался просканировать ход моих мыслей и копнуть также глубоко.

— А ты? — вдруг спросил он. — Чего ты ищешь, Стелла?

И теперь мой черёд был смотреть в его глаза и пытаться понять: готова ли я быть настолько честной, насколько он только что стал со мной? И чего я истинно искала ?

Джо смотрел на меня с такой искренностью, с такой прозрачной, взрослой уязвимостью, что внутри всё дрожало. Не от страха, не от желания  (хотя оно тоже было, пульсируя где-то на границе разума), а от того, как резко и точно его слова обнажили пустое место внутри меня, которое я сама не решалась рассмотреть.

Чего я ищу?

Всю свою жизнь я строила крепости — сначала из слов, потом из привычек, потом из молчания. Мне было проще смотреть на мир через призму контроля. Так было безопасно, не тревожно и не проблематично. Я привыкла не задаваться вопросами, на которые не знала ответа. Особенно — такими.

Каким должен быть мужчина, чтобы я впустила его в себя — не телом, а сердцем? Какими руками он должен прикасаться, чтобы я не содрогалась? Какими глазами смотреть, чтобы я поверила, что во мне — не только тело, но и душа, чувства, ценность?

Я не знала.

Я не думала.

Я не смела.

Я слишком долго жила в режиме тишины, в тени того, что случилось, в выжженной зоне, где не цвело доверие, не проросла ни одна фантазия о том, что кто-то может меня любить не за оболочку, не ради власти и не вопреки боли.
Я никогда не задавала себе этот вопрос, потому что не верила, что он ко мне относится и не думала, что любовь — это то, чего я могу хотеть.

— Я не знаю, — сказала я сначала. — Или, может, просто долго не позволяла себе знать, — Я усмехнулась криво. — Я хороша в том, чтобы знать, чего не хочу. А вот с остальным...

Джо не перебивал. И это дало мне хрупкую уверенность продолжить.

— Я всегда была... как будто по ту сторону стекла. Смотрела на других, как они влюбляются, ссорятся, живут и не верила, что это когда-то будет моим. Не потому что я не достойна, а потому что мне казалось, что меня сначала надо починить и исправить , прежде чем полюбить. Или что сначала мне нужно избавиться от прошлого, выдрать корни травмы с мясом и стать другой : более удобной и цельной.

Я чувствовала, как с каждым словом во мне что-то сдвигалось. Последнее слово отдавало рикошетной болью в груди.

— Но знаешь... — я перевела взгляд на него, —Я не хочу быть чьим-то проектом. Я хочу быть с тем, кто
не будет бояться трещин, кто не испугается моего разлома, кто не захочет его залечить... А примет. Как часть меня. И тогда я, может быть, впервые почувствую себя цельной. Вот чего я бы искала.

Я замолчала, сердце стучало так, будто поднялось в самое горло. Даже для меня было неожиданным то, как легко эти слова вдруг сложились,  будто ждали этого момента — и теперь, оказавшись в нём, нашли голос. Голос, которому я давно не давала права звучать. Но Джо всё ещё смотрел на меня — не удивлённо и не с жалостью, а с каким-то невероятным, тёплым пониманием.

— Но ты уже сейчас цельная, Стелла. Не вопреки, а вместе со всем, что с тобой было.

Я покачала головой, и отвернула голову к заходящему солнцу. Я не считала себя цельной, пока что нет. Это все еще апогей, к которому я тщетно стремилась. Джо не видел меня всю и не мог до конца определить израненность моей души.

— Только глупец стал бы тебя переделывать, — уже более тихо добавил он и я ощутила мягкое прикосновение к своим пальцам, в котором он явно намеревался взять меня за руку. Я могла бы рефлекторно ее одернуть, но не хотела. Уж слишком теплым и колющим одновременно было это прикосновение. Уж слишком я его желала.

—Ну что ж, поздравляю, — пробормотала я, пытаясь выдавить ироничную усмешку, — ты официально не глупец. Хотя... это ещё предстоит проверить.

Это был старый рефлекс — спрятаться обратно, пока не стало слишком серьезно. Сбить градус, сделать шаг в сторону, пока ещё не поздно. Но Джо не рассмеялся и не пошёл за моей усмешкой. Он просто остался в этом молчании, в этой близости, которая больше не пугала так остро, как прежде.
Он смотрел не сквозь, не на, а в меня — глубже, чем я привыкла позволять. Его пальцы всё ещё касались моих легко, как будто давая мне пространство, но и якоря не отпуская. Мы оба знали: что бы дальше ни случилось — момент уже сдвинулся с мертвой точки.

— Тогда пусть у меня будет шанс это доказать, — сказал он наконец. В сказанном не было давления, только открытая просьба. Готовность быть и остаться.

Я повернулась к нему медленно, как будто боялась расплескать то хрупкое, что только-только между нами родилось. Его взгляд был всё тем же: внимательным, собранным, обнажённым. В нём не было ничего, что нужно было бы отражать бронёй.
Мужчина подтянулся чуть ближе — не навязчиво, но достаточно, чтобы я уловила тепло его дыхания. Его свободная рука поднялась, осторожно коснувшись пряди у моего виска. Джо провёл пальцами вдоль линии лица, едва-едва, как будто пробовал, как звучит прикосновение, прежде чем сыграть следующую ноту. Я не отстранилась. Не сделала ни шага назад — даже внутренне. Было страшно, но и поразительно спокойно, словно тело впервые не сражалось, а слушало.

— Я не спешу, — продолжил он, медленно, будто чувствуя каждый мой вдох. — Не жду, что ты дашь мне всё и сразу. Мне достаточно просто знать, что ты позволишь мне быть рядом. Что не возведешь от меня стен.

Он говорил почти шёпотом, но каждое слово будто впечатывалось под кожу. Его большой палец прочертил дорожку по моей щеке, плавно опускаясь к уголку моих губ. Клянусь, я видела как он наслаждается этим близким контактом с моим лицом.

— Я не хочу быть ещё одной историей, от которой ты защищаешься, Стелла. Мне не нужно тебя менять, потому что я влюбился в тебя уже такой.

Второй рукой он провёл тыльной стороной пальцев по внутренней стороне моей ладони — таким мягким, почти интимным жестом, что дыхание сбилось. Я не могла мыслить здраво после услышанного, ничего не могла...

Я влюбился в тебя уже такой...

«Скажи что-нибудь!» — кричало мое сердце. — «Останови это. Останови это. Останови это.» — кричала голова. «Пока не поздно! Пока еще можно все отменить!»

Но слова застревали где-то в горле — там, где обитала память, где жил страх и все мои сомнения.
Мне хотелось вырваться и одновременно раствориться в нём, в этом голосе, в прикосновениях, в том, как он меня видел.
Он провёл пальцем по линии моих губ медленно, будто запоминая.

— И я не хочу делать вид, что это всё ничего не значит.

Я была на краю: страха и желания, бегства и капитуляции. Дыхание — слишком шумное. Сердце — слишком громкое. Но я все еще стояла там, не отняв от него руки и не сдвинувшись ни на дюйм.
И тогда он медленно, почти молитвенно, склонился ко мне — давая мне еще раз каждый шанс отстраниться. Но я не использовала ни одного.

Когда его губы коснулись моих, мир будто стих.
Это был не порыв, не страсть. Это было «да». Тихое, полное, беззащитное.
И я — наконец — позволила себе ответить.