НАПЕРЕКОР

«Всё вокруг двигается — а я нет. Я замёрз внутри твоего последнего взгляда и с тех пор никто не смотрел на меня так, будто я — весь их мир. Я был не идеален, но ты — моя вера. Моя нежность. Моё немое "останься", которое я повторял, даже когда ты уже закрыла за собой дверь. Я не злюсь. Честно. Я просто несу эту любовь в себе, как крест. Ты — единственная, кого я по-настоящему ждал. И единственная, кто так и не вернулся.

Если вдруг ты спросишь, зачем я это пишу — я и сам не знаю. Может, просто потому, что в эту ночь я снова не смог заснуть. А сердце... оно всё ещё зовёт тебя, как в первый день.»

                                                   — Д.

Она назвала его «другом». Просто и без паузы. Как будто между ними никогда не было ничего большего. А может, и правда не было — не мне судить. Но было в её голосе что-то... слишком мягкое, почти домашнее. Совсем не та интонация, которой она обычно говорит о ком бы то ни было. Я услышал это сразу, а потом и их разговор в кабинете, где был смех, чай, привычность, тепло и ее такая искренняя радость в глазах.

Я мельком видел их через стекло, когда проходил по коридору. Они сидели близко, чуть наклонившись друг к другу. Аарик что-то рассказывал, она слушала, склонив голову, с лёгкой улыбкой — той самой, которую я видел на ней, может, дважды. Один раз — когда мы подписали контракт с инвесторами, другой — когда она со смехом упала мне почти в руки, споткнувшись на высоких каблуках после выпитых нами двух бутылок вина.

С Аариком у неё не было маски. Не было напряжения в плечах, не было той границы, которую она почти всегда выстраивает между собой и мной. Я чувствовал её тепло рядом, но получал от него лишь отблески, а он — будто входил в самое её ядро. Я не ревновал. Не то чтобы. Это было бы глупо. Стелла никогда не давала мне повода думать, что я имею на неё хоть малейшее право. Но я знал: если бы она захотела, я бы отдал ей всё, что у меня есть. И возможно она это понимала, просто делала вид, что не слышит этого моего молчаливого признания. Или, что хуже, не была к нему готова.

Иногда я думаю: быть может, всё, что она умеет — это держать людей на расстоянии? А он — один из немногих, кого она всё-таки когда-то подпустила?

Я сидел в зоне отдыха на этаже, тихо склонившись над чашкой кофе, но на вкус он казался пустым и горьким — и мысли даже совсем не о напитке. Через стеклянные двери я видел Стеллу, стоящую в курилке. Тонкий дым медленно клубился вокруг её лица, словно лёгкое покрывало, которое она часто надевает, когда хочет спрятаться от мира. Сигарета была зажата между пальцами, и я видел, как она подносит её к губам — почти с эстетическим удовольствием. В этом простом движении было что-то  гипнотизирующее: плавность жестов, лёгкий изгиб губ, мерцание пепла на кончике.
Чёрно-белая игра света и тени на её лице была словно маленькое искусство. В такие моменты её силы и уязвимости сливались в едином образе, который одновременно притягивал и тревожил меня. Я видел её так часто: с той самой сигаретой, когда она нервничала перед важными встречами, когда пыталась сбросить груз мыслей и всё же — несмотря на пагубность привычки, я не мог отвести взгляд. В каждом её выдохе я чувствовал и отчаяние, и стремление к свободе. Это была её слабость — и в то же время, каким-то странным образом, часть её непокорной красоты, которую я, пожалуй, до сих пор не научился отпускать.

— Она красива, правда?

Моя голова метнулась влево, находя того самого «нового персонажа», возникшего буквально из ниоткуда сегодняшним утром. Парень присел на соседнее кресло, будто мы с ним были закадычными друзьями, которым всегда было что обсудить. Аарик смотрел туда же куда и я — за стеклянную перегородку , где стояла Стелла.

Конечно, она была непростительно красива. Я не знаю какой мужчина сочел бы ее не таковой.

Стелла стояла, облокотившись о бортик подоконника, рядом с каким-то парнем из ИТ-отдела. Она слушала его — с тем выражением, которое я всегда пытался разгадать: будто внимательно, но одновременно где-то в отдалённой части Вселенной. Курила медленно, как будто не вдыхала — просто касалась сигаретой губ, играла ею.

Я промолчал.

— Не переживай, — добавил он. — Я давно не в игре.

Я не мог контролировать то, как дико метнется мой взгляд к нему. Он не провоцировал меня. Нет. Он констатировал. Однако, внутри уже поднимался непонятный моей сдержанности шторм, оголявший все мои уязвимости перед человеком, который определенно не должен был их видеть.

Не переживай? Я давно не в игре? Значит когда-то был ?

— Меня это не заботит.

Чушь. Конечно, меня это заботило.

— А я думаю, она тебе небезразлична.

— Это не твое дело , — отрезал я резко. У меня точно не было настроя распахивать душу перед незнакомцем, который вполне мог быть бывшим Стеллы. Аарик улыбнулся.

— Ты прав, не мое, — он вздохнул. — Но Стелла очень близкий человек для меня и зная то, что с ней случилось много лет назад...

— Что с ней случилось ? — нетерпеливо перебил я, охваченный тревогой и вниманием. Аарик замолчал и наши взгляды столкнулись, я буквально видел, как разные эмоции сквозят через выражение его лица, и как колесики сумбурно прокручиваются в ворохе мыслительных процессов.

— Ох, ты... не знаешь.

Это был не вопрос, скорее утверждение для самого себя. Аарик с тяжелым промедлением вздохнул, отводя глаза на Стеллу.

— Я не в праве разглашать чужие тайны, прости. Но я считаю будет правильным дать тебе совет.

— Я выгляжу как человек, которому нужны непрошенные советы? — раздраженно выпалил я.

— Ты выглядишь как человек, который собирается пройти по минному полю и еще не подозревает об этом.

Я неосознанно выпрямился, кулаки сжались. О чем он, черт побери, говорит?

— Я делаю это не из мужской солидарности, как тебе может показаться. Я делаю это из-за Стеллы, потому что она , по всей видимости, впервые за свою жизнь позволила себе что-то испытывать к мужчине.

— И почему тебя волнует это?

— Наверное, потому, что я был с ней рядом в самые темные времена и дважды не дал ей умереть. Считай, что я испытываю за целостность ее душевной организации некую ответственность.

Мой мир будто замер и камнем опал куда-то к пяткам. Эти слова — "дважды не дал ей умереть" отозвались в теле так, будто кто-то с размаху ударил по груди. Я уставился в пол, впервые за долгое время не зная, что чувствовать.

Что значит — не дал умереть?
Фигура речи? Или... чёрт. Нет. Не похоже было на метафору. Он говорил это слишком просто. Как человек, который не бросается громкими словами, потому что знает их вес. Я всегда чувствовал в ней что-то большее, чем просто силу — какую-то изломанность, покрытую бронёй, неуловимое напряжение под кожей, будто она всё время держится на плаву, не позволяя себе расслабиться полностью. Но я и представить не мог, насколько всё глубже. Темнее. Больнее.

Я смотрел на неё — красивую, собранную, деловую и такую... сильную. Она все еще стояла в курилке, хмурила лоб, слушая подчинённого. Сигарета едва тлела между пальцев. И в ней не было ни одного лишнего движения, ни одного признака, доказывающего, что когда-то она была на грани.

Когда это было? Как это выглядело?

Я видел её только в её «в лучшей форме», с точным взглядом и безупречным контролем. Я восхищался ею. Иногда ревновал. Иногда злился, что она не подпускает к себе. Но теперь понимаю — она не просто закрыта. Она защищает себя от возможности снова рухнуть.

Какого хрена я думал, что знаю её? Что понимаю? Что имею право на что-то большее?

— Я не знал, — только и выдал я, потому что все еще не знал, что мог бы сказать. Голова шла ходуном.

— Я думаю, она расскажет тебе, когда будет готова. Только не дави на нее, – более тихо произнес блондин. — Я не встречал человека сильнее нее, правда. Но это не значит, что внутри она не проживает свой маленький ад каждый день. За все есть цена. Ее вышла именно такой.

— Стелле повезло, что у нее есть ты.

Аарик тепло мне улыбнулся. Теперь мне казалось, что я не встречал человека добрее него. Но эти слова — единственное, что я мог сказать в этой ситуации, ведь кто знает, что произошло бы с ней, не будь его с ней рядом когда-то. Он создавал впечатление действительно хорошего друга.

— Надеюсь, ей повезло с тем, что она встретила и тебя.

«...»

Три дня я старался загнать себя в рамки.
Работа, спорт, работа, встречи, снова спорт. Секундная стрелка моего "Я" тикала строго по расписанию, чтобы только не дать голове возможности снова вернуться к тому разговору. Но чем больше я пытался забыть, тем сильнее всё зудело внутри. Как будто под кожей сидела заноза, которую не вытянуть. Я начал мысленно листать всё, что знал. Всё, что когда-либо слышал.

Шесть лет назад.
Резкий отъезд, без объяснений и без оглядки. Ни намёка на громкую драму. Просто исчезновение из своей прежней жизни. Да, она была подростком, но зная Макса Эдриана и его повернутое желание сотворить из дочери свое подобие не выглядело так, что он просто так отправил бы ее подальше из Америки. Он бы держал ее рядом, контролируя воспитание и получение нужных знаний будущей наследницы как и полагается, но что-то заставило его выбрать другой путь. Так что же должно было случиться, чтобы заставить отрезать всё настолько радикально?

Потом я вспомнил ту ночь, когда она стояла у моей двери, будто сломанный ребенок в теле взрослой женщины и с глазами, в которых плескался чистый страх. Она держала в руках белый конверт, абсолютно ничем не примечательный.
«Это что-то из моего прошлого», — сказала она тогда и больше не обронила ни слова.

Теперь я не был уверен ни в чём.

Если человек держит столько лет что-то внутри, если продолжает улыбаться, говорить, жить — и всё это время несёт в себе такое...Что это должно быть, чтобы желание умереть показалось выходом?

Я начал прокручивать в голове варианты. Зависимость? Издевательства? Буллинг? Шантаж?
Насилие? Преследование? Смерть кого-то близкого? Я не знал. И, наверное, именно это сводило с ума. Потому что в каждый момент, когда я видел, как она смотрит на меня — сдержанно, но будто чуть дольше, чем нужно — я ощущал, как во мне просыпается что-то большее. Желание защитить. Понять. Быть рядом. Но разве можно быть рядом с тем, чью боль ты даже не знаешь по имени?

Мне казалось, что я прикасаюсь к ней сквозь стекло. Слышу ее голос, но не различаю слов.
Стелла жила в параллельной плоскости, куда я не имел доступа — где-то, где её прошлое по-прежнему имело власть. Я ведь думал, что понимаю организацию её внутреннего мира, да — не до конца, но был уверен, что иду к этому.
А выходит — я только касался поверхности. И теперь я не мог не задаваться вопросом:
Смогу ли я быть тем, кто не боится заглянуть глубже? И если да, то позволит ли она?

Об этом я и размышлял, уткнувшись в монитор, на котором пульсировали графики, таблицы, бесконечные строки задач. Всё казалось важным и срочным, но ничто не цепляло мой фокус. Голова гудела от напряжения, а внутри будто что-то скреблось — тихо, но навязчиво. Как песок под кожей. Вибрация телефона вывела меня из этого бессмысленного транса.

Паркер.
Наконец-то.

«Ну что ж, я кое-что нашёл. Часть ты и сам знаешь, но всё же — картина теперь полнее. В конце 2011-го её перевели в St. Claire's Academy — закрытый интернат в Челси. Это не просто престижное учебное заведение, а рассадник элиты: дети послов, членов совета директоров, старых фамилий с лондонского Запада. Место для тех, кому по умолчанию открыты двери в любой университет. И, видимо, именно на это рассчитывал её отец. После — Оксфорд. Сначала PPE: философия, политика, экономика. Классика для тех, кто метит в управление, в политику или ближе к международному консалтингу. Но на втором курсе — резкий поворот: она подаёт документы на Saïd Business School и поступает на одну из самых конкурентных программ на всём факультете. Это в целом вписывается в логику отца: дать ей доступ к инструментам управления, которые работают не только в теории, но и в бизнесе его уровня. Судя по активности, она не просто проходила курсы. Была членом Oxford Entrepreneurs Network, вела проект по устойчивым инвестиционным стратегиям, а ещё участвовала в волонтёрской программе по обучению женщин-мигрантов финансовой грамотности. Архивные фото показывают её на семинарах, круглых столах, в университетских командах. Совсем не светская дочка миллиардера, а скорее — человек, которому под кожу вживили чувство ответственности за дело. Ну или просто ожидания были слишком высоки. Всё, что я вижу в досье — аккуратно выстроено. Ни скандалов, ни тёмных пятен. Ни одного шага в сторону.Честно говоря, слишком безупречно. Но есть один момент. Один эпизод, о котором не пишут в отчётах. И я не уверен, хочешь ли ты о нём знать.»

Я сразу выпрямился, вцепившись в экран. Он знал, как подать информацию, — дозировано, интригующе, как трейлер к фильму, который ты точно не сможешь проигнорировать.

Я тут же накинул ответ:

«Паркер, ты знаешь правила. Если я просил копнуть, значит, мне нужно ВСЁ. Говори.»

Ответ не заставил себя ждать. Сухо. Конкретно. Почти без прикрас.

«За четыре месяца до поступления в интернат, она числилась пациентом в учреждении под названием Westhall Recovery Estate. Это не психушка в обычном смысле, там нет смирительных рубашек. Расположен в Кенте, частная территория, охрана, NDA. Условия — пятизвёздочные, но суть не меняется. Это скорее реабилитационный центр, но с усиленным протоколом безопасности. Туда отправляют тех, у кого за плечами серьёзные травмы: насилие, попытки суицида, тяжёлые кризисы, лечение от тяжелых форм зависимости.
Она попала туда по экстренной рекомендации семейного психиатра. Дело засекречено.
Никаких медицинских данных в открытом доступе. Но отметка есть. Она пробыла там 4 месяца.»

Я замер.
Westhall Recovery Estate.
Пальцы медленно стучали по столу.
Она уехала туда не просто так.
Не поехала в Лондон учиться — её вывезли по
острой необходимости после чего-то настолько тяжёлого, что отец — человек, для которого статус важнее всего — предпочёл спрятать её в центре, о котором никто даже не должен знать.

Я снова написал Паркеру:

«Ты уверен, что это она?»

«Я проверил трижды.Запрос засекречен. Всё провели через частную клинику на юге Франции, но она была лишь формальностью. Диагнозов в системе нет. Но я видел ID в реестре.
Джо, туда не попадают просто так.»

Все куски начали складываться в мозаику. Неровную. Больную. Остро личную. Однако, многих пазлов все еще не доставало. Тех самых, что она спрятала так глубоко, что даже в слезах той ночи не позволила вырваться наружу.

Я понятия не имел, сколько ей это стоило, но теперь знал точно одно: Я не имел права быть неосторожным. Не имел права касаться её души, не понимая, как легко её можно разбить.

Я снова набрал:

«Ты можешь узнать, кто был её лечащим врачом?»

Ответ пришел незамедлительно.

«Попробую. Но не рассчитывай на официальные каналы.Придётся лезть глубже.»

Я поблагодарил его и положил телефон на стол.
Голова гудела. И вот двойной стук в дверь — она всегда так делала. Легкий аромат её духов ворвался первым, потом — она сама, в сером свободном жакете поверх чёрной майки и с собранными в низкий хвост волосами. Стелла была спокойной, но... в ней будто что-то поменялось.

— Надеюсь, я тебе не помешаю? — Она остановилась у двери, чуть склонив голову, будто впервые не уверена в своём праве входить.

—Конечно, нет. — Я убрал телефон в ящик, будто он горел у меня в ладонях. — Проходи.

Она шагнула внутрь, закрыв за собой дверь.
Молчание повисло на несколько секунд, но не было тяжёлым. Скорее... неловким. Слишком много недосказанного за эти три дня.

— Три дня ни одного личного слова. — сказала Стелла подойдя к окну и скользнув взглядом по вечернему городу. Черт возьми, будто читала мои мысли. — Начинаю думать, что ты всё же обиделся, что я не позвала тебя на тот бранч с журналистами.

Я едва улыбнулся.

— Я переживу.

— В этом я и не сомневаюсь. — Она обернулась ко мне, чуть приподняв бровь. — А еще пришла напомнить, что ты обещал показать мне, где делают лучшую уличную лапшу в городе.

Я замер. Внутри всё дрогнуло.

— Обещал, — осторожно подтвердил я. — Ты тогда сказала, что не хочешь идти в пафосные рестораны и что лапша — твоя настоящая слабость. Признание было настолько неожиданным, что я почти поверил, что ты человек.

Она рассмеялась — звонко, искренне. И, кажется, на мгновение забыла быть настороженной.

— Так вот, — продолжила она, — мне кажется, ты должен сдержать обещание. В конце концов, сколько можно кормить меня намеками?

— Подожди. — Я чуть приподнял бровь. — Ты сейчас соглашаешься на свидание со мной? И даже открыто об этом говоришь? — я буквально не верил своим ушам. — Кто ты и что ты сделала со Стеллой?

— Возможно, настоящая Стелла всё это время была в подполье. — Она лениво провела пальцем по подлокотнику кресла. — А может быть, она просто ждала, когда кто-то пригласит её не в ресторан на крыше, а в уличную забегаловку, где пахнет чесноком, а за соседним столом ругаются студенты.

Я знал, что это не просто слова. Это была её храбрость. Возможно, самая честная версия себя, которую она могла мне предложить. Я смотрел на неё — на лицо, которое за три дня стало мне до боли нужным. На глаза, в которых было что-то новое. Тёплое. Почти доверительное. Но как только я открыл рот, чтобы сказать: «Поехали прямо сейчас», — где-то внутри меня отозвалось холодом:

Westhall Recovery Estate.
Четыре месяца.
Темнота, из которой она, чёрт возьми, могла не выйти.

И теперь она стояла здесь — такая красивая, живая, уверенная. Предлагала себя — не как трофей, не как женщину, которую нужно завоевать, а как ту, которую нужно не обидеть. Сберечь.

— Джо? — Она наклонила голову, будто заметила мою паузу.

Я подошел к ней ближе, чем следовало. Ближе, чем безопасно.

— Хорошо, — сказал я, опуская голос. — Как насчет сегодня ? После работы?

Она смотрела на меня, прищурившись, чуть склонив голову вбок.

— Скажи это ещё раз.

— Что?

— Пригласи меня ещё раз. Только всерьёз. Без твоих привычных...

Она не договорила. Я не дал ей. Черт, конечно, мне видимо стоило прекратить переигрывать роль джентельмена.

—Сегодня после работы мы идем на ужин за самой вкусной лапшой в городе, Стелла Эдриан. Ты и я. — я послал в топку обходительность и вопросительные предложения. Я видел, что она хочет именно этого. — И да, я очень хочу провести с тобой этот вечер.

Ее пухлые сердцевидные губы изогнулись в довольной, почти блаженной улыбке , которая так и кричала, что она получила желаемое и молча кивнула. Я смотрел на неё, и сердце будто начинало биться по-другому — медленнее, осторожнее, акцентируя мое внимание на каждом ударе. И всё же, где-то в подсознании, словно трещина по стеклу, зияло имя: Westhall Recovery Estate —то , что я теперь знал и то, что она до сих пор не рассказала мне.

Но сегодня — не день для допросов.
Сегодня — день, когда Стелла впервые выбрала меня.

Через несколько часов, когда закат уже начинал окрашивать небо в теплые золотисто-розовые оттенки, я подошёл к её кабинету. Постучал дважды — привычным, негромким стуком. Дверь приоткрылась, и она уже стояла у своего стола, собирая телефон и жакет.

— Мисс Эдриан, — произнёс я с нарочито официальной интонацией, — как и обещал, пришёл исполнить кулинарный долг и доставить вас к лучшей лапше на восточном побережье.

Она чуть приподняла уголок губ, словно пыталась удержаться от улыбки, но не вполне успешно.

— Что ж, раз уж речь идёт о лапше, отказывать не в моих интересах.

Кафе, куда мы приехали,  не имело названия — по крайней мере, я не знал, чтобы у него было что-то, кроме едва различимой вывески с потёртыми иероглифами и запаха жареного чеснока, заполняющего улицу уже на подходе. Оно находилось далеко от центра — в старом районе, где всё ещё оставались переулки, в которых пахло специями, рыбой, азиатским базаром и жизнью. Забегаловка располагалась на углу улицы, и если бы я не знал о ней с юности, никогда бы не подумал, что здесь можно есть — не то чтобы водить девушку. Но в этом-то и был весь смысл. Провести время в месте без глянца, без официантов с накрахмаленными воротниками и труднопроизносимых названий блюд из меню.
В моей жизни было много женщин, но ни одна не разу не отказалась от похода в дорогой ресторан.

Мы сели за низкий пластиковый столик под мерцающей гирляндой, которую явно никто не обновлял последние лет пять. Вокруг хлопали крышками воков, повара переговаривались на кантонском, кто-то за соседним столом ел руками, кто-то спорил о футболе. Перед нами поставили глубокие миски, из которых поднимался ароматный пар. Я знал, что их фирменная лапша с говядиной и имбирём может свести с ума даже скептика. Но реакция Стеллы всё равно застала меня врасплох.

Она поднесла вилку ко рту, закрыла глаза, и... простонала. Господи, это должно быть самый красивый звук, что я слышал.

— Боже. Это... — она прикрыла рот рукой,
— Чёрт. Это... это преступление. В самом лучшем смысле.

— Осторожнее. Сейчас все китайские бабушки района возгордятся и поднимут цены.

— Пусть поднимают. Я всё равно сюда вернусь.

Я ликовал изнутри. Видеть её такой — расслабленной, смеющейся, с чуть растрёпанной челкой и соусом у уголка губ — было почти как галлюцинация. Как будто это был сон, в котором Стелла не была на стороже. Не проверяла каждый шаг, не держала дистанцию, не пряталась за словами. Она ела ее с таким аппетитом, что во мне невольно проснулось едва знакомое чувство, в котором крылось желание постоянно кормить ее чем-то вкусным.

— Значит, ты признаёшь: лапша всё-таки лучше пафосных тартаров?

—Это официально лучшая лапша, которую я пробовала. И это не фигура речи.

— Ты знаешь, — сказал я, — я бы мог кормить тебя лапшой каждый вечер. Или хотя бы по расписанию, раз в неделю, например? Взамен попрошу только одного.

— Только одного? — Она приподняла бровь.

— Продолжай издавать этот звук, когда ешь. Это официально лучший комплимент моему вкусу.

Она рассмеялась, откинулась назад и впервые за вечер выглядела не как боец, а как девушка, разрешившая себе быть собой.

— Так намного лучше, — пробормотал я, смотря на нее и параллельно отправляя в рот порцию лапши.

— Что именно?

— Ты, когда перестаёшь всё контролировать.

Она чуть прищурилась, но потом опустила взгляд, обводя указательным пальцем край своей чашки.

— О, контроль — это моя вторая натура.

— Тогда мне тем более интересно, что будет, если его забрать.

Стелла резко подняла на меня свои изумрудные глаза. Там было всё: и недоверие, и испуг, и затаённый интерес.

— Забрать? — осторожно переспросила она.

— Разумеется, если ты позволишь, — Мой голос стал тише, медленнее. Мне начинала нравится эта игра. — Впрочем, тебе, скорее всего, понравилось бы... договариваться об условиях.

Она на мгновение затаила дыхание и в этой паузе мы оба услышали, как меняется атмосфера. Что-то невидимое, но очень реальное — проскользнуло между нами и обнажило напряжение. Картинки в моей голове начинали рождаться с невообразимой скоростью.

— Условия, — повторила она, будто пробуя слово на вкус. — А если я нарушу их?

Я чуть наклонился вперёд, снижая голос:

— За нарушениями всегда следуют наказания, Стелла. Впрочем в них не было бы ничего из того, чего бы ты не захотела сама. И обещаю, ни на каплю больше, чем ты готова.

Её щеки налились теплом, но она не отстранилась. Пульс у неё на шее бился быстро, слишком быстро для спокойной женщины. И это было самым честным ответом. В ее голове, возможно, рождались те же фантазии, что и у меня — порочные, страстные, вожделеющие. В них была добровольно отданная власть и покорное смирение. И сейчас, улавливая зрительный контакт с этими зелеными глаза с карамельной россыпью, передо мной была лишь одна картинка : она — медленно ползущая на коленях к моему креслу в одних чулках с той самой благоговейной сосредоточенностью, с какой она обычно разбирает контракты. Только теперь всё её внимание направлено не на цифры, а на меня. На каждый мой жест, каждую паузу между словами, на похвалу — как на воздух, на прикосновение — как на разрешение дышать. И вот она уже у края кресла. Плечи расправлены, спина ровная, колени на полу. И вся её сдержанность — теперь подношение.
В моих фантазиях она не ломается. Не спорит. Не играет. Она отдаётся — сдержанно, молча, глубоко. Со сжатыми бёдрами, укусами на внутренней стороне губы и подрагивающим дыханием, когда я беру её подбородок в пальцы и заставляю смотреть вверх.

Я вижу её такой — распущенной не снаружи, а изнутри. Идеальной. Чистой в своём падении. Моей. Только моей.

Иронично, что именно в этой её собранности, в каждом её «нет» и в этой почти монашеской сдержанности — самая сильная провокация.

— Ты говоришь так... — Она вновь провела пальцем по краю чашки. — Словно уже представлял это.

Ох, дорогая, ты понятия не имеешь сколько раз...

— Я не просто представляю. Я изучаю. — я откинулся на спинку стула, возвращая себе бдительность. —  Твои реакции, твои жесты, малейшие перемены в дыхании. Всё, что ты не успеваешь скрыть. Ты удивительно прозрачна, когда стараешься быть непроницаемой, Стелла. И в этом твоё самое опасное очарование.

Я провёл глазами по её линии ключиц, неглубокому декольте, потом снова вернулся к этим чудным глазам.
Будто зеркаля меня, Стелла откинулась назад, сцепив руки на коленях. Она боролась с собой, со мной, с тем, что зазвенело в воздухе между нами.

—Ты, например, всегда подаёшься вперёд, когда слышишь что-то, что тебя возбуждает. Неважно это — идея, слово или голос. Даже еда. Это незаметный жест, но твое тело хочет быть ближе к источнику.

Маленький нерв дёрнулся у неё на щеке. Я уловил это.

— Или вот еще: ты часто прикусываешь внутреннюю часть губы, когда сдерживаешь желание. Особенно, когда хочешь что-то прямо сейчас, но не позволяешь себе. Да, даже сейчас.

Она не ответила, только чуть напряглась — я заметил, как под легкой тканью брюк её бёдра невольно сжались. Я наклонился ближе, продолжая тихо:

— И пульс у тебя — не на запястье. Он в шее. Я чувствую его глазами. Слишком частый, слишком явный... каждый раз, когда я понижаю голос.

Я позволил себе усмешку — не победную, а интимную, как прикосновение. Она слегка покачала головой — будто не верила, что я это заметил. Я не дал ей восстановить равновесие:

— Но больше всего ты пугаешься, когда тебе что-то истинно нравится. Ты не убегаешь от страха, но от желания — да. Тогда ты смещаешь тело, и буквально... отстраняешься от собственного влечения. И даже не замечаешь, как тем самым только подливаешь масла в огонь.

Она выдохнула — коротко, слишком резко. Словно весь воздух в груди сжался и потребовал выхода.

— Я не привыкла... к таким разговорам.

— Но он тебя не отталкивает.

— Боюсь, он... пугающе притягателен.

Ох, я знал, что за этой броней из стали могут прятаться интересные фантазии. И тот факт, что тема «наказаний» кажется ей пугающе привлекательной, будоражит меня только сильнее.

— Не слишком... — она замялась, подбирая слово, — откровенно, как для забегаловки?

— Разве не это делает всё только горячее? — Я подался вперёд, чуть ближе, чтобы между нами остался только стол. — Ты сидишь напротив, ешь лапшу, облизываешь губы... и я знаю, что в твоей голове сейчас совсем не еда.

Она сглотнула. Снова. И снова не ответила.

— Представь, — продолжил я, опираясь локтями на стол. — Мы всё ещё здесь. В этом месте, за этим столом. Но ты больше не контролируешь ход разговора. Или своё тело. Представь, каково это — чувствовать прикосновение... где нельзя. Где кто-то может увидеть, но ты не просишь остановиться, потому что хочешь ещё.

Её рука дрогнула, палочки застыли над чашкой. Глаза её горели — как у человека, который давно держал себя в кулаке... и вдруг понял, насколько изголодался.

— Джо... — едва слышно выдохнула она.

Я улыбнулся ей с томной, почти ласковой тенью во взгляде и на этот раз голос мой стал ниже, медленнее, буквально обволакивая :

— И самое сладкое в этом всём... — Я сделал паузу, позволив тишине повиснуть между нами, — то, что ты начинаешь хотеть, чтобы это случилось на самом деле.

Стелла задержала дыхание всего на долю секунды, но этого было достаточно для ощущения тотальной победы. И в этот самый момент, когда всё уже вибрировало от напряжения, я откинулся назад и взял палочки.

— Кстати, ты пробовала раньше гёдза? Здесь они тоже шикарные. — Я спокойно протянул руку к общей тарелке, как будто только что не доводил её до грани. Стелла моргнула. Один раз. Второй. Она явно пыталась собрать мысли в кучу.

— Ты... ты серьёзно сейчас сменил тему?

— Почему бы и нет? — Я улыбнулся ей самым невинным выражением лица. — Я же обещал — ни капли больше, чем ты сама готова. А пока ты думаешь, гёдза — отличное решение. С чесночным соусом, кстати, особенно хороши.

Она выдохнула, то ли от разочарования, то ли от облегчения. Но я уловил в её взгляде нечто большее. Что-то вроде тихого «ещё». Эта женщина сводит меня и мою больную фантазию с ума.

— Ты невыносим, — пробормотала она, глядя в тарелку, но уголки её губ предательски дёрнулись вверх.

— Я терпелив, — мягко ответил я. — Не забывай: чем дольше выдержка, тем ярче вкус.

Черт возьми, я люблю это. Люблю смотреть, как ты сдерживаешься. Как борешься с собой, надеясь, что я дойду ровно до той черты, за которой ты сорвёшься.