НАПЕРЕКОР

« Моя дорогая Мэри, я знаю, ты уже все мне объяснила, но иногда мне кажется, что я выдумал тебя. Потому что никто — никто не может так остро жить в памяти, как ты. Я помню всё: как ты закидывала голову, когда смеялась, как у тебя дрожали пальцы, когда ты злилась, как ты молчала, когда хотела остаться.

Мы оба сделали вид, что смирились. Ты — ради семьи. Я — ради того, чтобы не рвать тебе крылья. Но, чёрт возьми, я так и не научился жить без тебя.
Я сплю рядом с женщиной, которую уважаю, но каждое утро просыпаюсь с ощущением, будто проспал свою единственную жизнь.

Если бы ты знала, сколько в этой тишине твоего имени.

— Д.»

Я не мог совладать с той бурей чувств и эмоций, которые накрывали меня, когда я просто смотрел на эту женщину. Все мое самообладание катилось к чертовой матери, когда мы оказывались в опасной близости друг от друга и я хотел — безумно хотел оставить ее себе и потратить на изучение всех ее шифров и кодов столько времени, сколько потребуется. Лишь бы она позволила.
Но как бы яро я ее не желал, я знал, что не имею права на ошибку. Стелла бежала от чувств, бежала даже от вероятности близости и я знал, что внутри нее пылает тот же пожар, что и во мне , но отчего-то она не хотела признаваться в этом ни мне, ни себе. Хотя в том, как она целовала меня в ответ был жар желания, нужды, влечения и я не мог не думать об этом каждый раз, когда закрывал глаза. Она снилась мне. Чертовски близко, в моих объятиях, легкая и не принужденная, словно была готова подарить мне всю любовь, на которую только было способно ее сердце. Я грезил об этом. Мне казалось, любовь, которую она могла бы подарить мужчине несравнима ни с чем.

И, чёрт возьми, я хотел быть этим мужчиной.

Хотел быть тем, кто разглядит её до самого дна — без страха и без условий. Тем, кто прикоснётся не только к её телу, но и к тому хрупкому, что она прячет за остроумием и равнодушием. Хотел быть тем, с кем она перестанет убегать. От мира. От себя. От нас. Но я знал: стоит поторопиться — и я всё разрушу. Стоит надавить — и она исчезнет, спрячется за своей ледяной границей, снова станет отстранённой и далекой, как в первые недели. Мы снова будем говорить только о презентациях, логистике и инвесторах, делая вид, что между нами не было тех взглядов, наполненных желанием, не было тех поцелуев, разрушавших нашу непоколебимость, не было жара в теле, когда мы оказывались друг к другу близко.
Нет. Я больше не хотел притворяться и что-либо утаивать, но и позволить себе раскрыться полностью тоже не мог. Мне оставалось жить между двух огней: жаждой прижать её к себе и обязанностью держать дистанцию.

Иногда от этого мне казалось, что я тону крайне медленно и мучительно. В её взгляде. В её молчании. В её неприкосновенности.
Я знал каждую линию её лица. Золотистые волосы, чуть непослушные на висках, которые она небрежно собирала в гульку на голове, хотя я буквально был готов задыхаться, когда она их распускала. Ее кожа — фарфоровая, как будто светится изнутри, с упрямыми веснушками на плечах, которые она наверняка считает недостатком, а я — слабостью, от которой не могу оторваться взглядом. Она могла скрестить руки на груди, вскинуть бровь, выдавать ледяные реплики с точностью хирурга — но стоило ей посмотреть на меня этими глазами... Чёрт, этими зелёными, с тёплыми вкраплениями глазами — как будто кто-то уронил каплю орехового ликёра в изумруд, как мир уходил из под моих ног. Такие глаза не должны были принадлежать женщине, которая мастерски строит броню из холодности. Они были слишком живые. Слишком тёплые. Слишком настоящие. Я видел, как они ищут меня — даже когда она делает вид, что отвернулась. Видел, как в глубине этих глаз вспыхивает что-то — то ли свет, то ли слабость. Та самая, которую она боится показать. А я... Я, наверное, доживаю свои дни, глядя только в эти глаза и как идиот, снова и снова узнаю в них себя.

Мне стоило больших усилий оторваться от светских бесед и обсуждений проектов, которые, казалось, не кончались и немного уединиться. Я не любил больших компаний из вычурных и чопорных бизнесменов и все мое нутро уже просило — нет, требовало немного пространства. Скрывшись в тени одной из самых крайних колон, ведущих ко входу для зоны персонала, я наблюдал за происходящим издалека. Мои глаза расслаблялись, когда я находил Стеллу и мог позволить себе любоваться ею вот так открыто. И как ни странно, я находил ее сразу : среди десятков этих платьев, костюмов, дорогих побрякушек и звенящего серебра приборов. Сегодня ее волосы волнами ниспадали по спине, так и маня меня до них дотронуться, пропустить через пальцы, вдохнуть их аромат. В моих снах или более изощренных фантазиях эти волосы ловко наматывались на кулак у основания ее шеи и опускали ее на колени передо мной. В моих снах я тянул эти волосы назад так, что она ахала, но не от боли, а от того, как сильно ее это заводит. В моих снах она дрожит от удовольствия и умоляет меня о большем, скулит от невозможности сдержать желание. В моих снах ее контроль распадается на части и она услужливо передает его мне, а я медленно и по одному ломаю каждый ее внутренний запрет, собирая заново в уже другой версии все ее самоощущения. Черт.

Я чуть мотнул головой, откидывая картинки, которые вихрем проносились в моем сознании, взгляд снова метнулся к ней, уже танцующей в центре зала с Нейтом. Стелла была внешне спокойна, но я видел — в этом спокойствии было усилие. Натянутое, как тонкая струна перед срывом. Плечи Стеллы держались ровно, подбородок — на привычной высоте. Для остальных она, вероятно, выглядела безупречно. Лёгкая улыбка, деликатная дистанция, вежливый интерес. Но я знал её лучше — знал , что она умеет прятать дискомфорт за идеально поставленным взглядом. И сейчас... она бегала глазами по залу, пока мой друг с оттренированной улыбкой что-то ей говорил. Признаться, внимание Нейта к Стелле подкашивало меня изнутри, ведь я не мог открыто сказать ему, что намерен добиваться ее сердца. Он и без того был готов с азартом попытаться обыграть меня за все события нашего общего прошлого , и уверен, найдя мой интерес к Стелле, желание его в этом подстегивалось лишь сильнее. Такая как Стелла могла понравиться любому присутствующему в зале мужчине, я и без того видел, как на нее смотрели, но Нейт... В его случае это было соревнованием, где он бы доказал сам себе, и конечно, мне, что может меня обойти. Не я начинал эту игру и не имел ни малейшего желания ее продолжать, учитывая что Нейт был моим другом еще с начальной школы. Но вот куда мы пришли.

Проходит еще один миг — короткий, как вспышка, и от меня не ускользает то, как низко на пояснице Стеллы он держал свою долбаную руку. Взгляд зеленых глаз скользнул по залу вновь, задержался на дверях, поймал что-то — или кого-то — и снова вернулся к Нейту.
Она искала меня.

И это было началом конца.

Я двинулся вперед, не спеша, как будто у меня есть на это право. Как будто я не влюблён в нее до боли.
Как будто не мечтал сейчас стоять там, где он.

— Надеюсь, я не помешал. — Мой голос прозвучал спокойно, но в нём был металлический напор. Тот самый, который не нуждается в угрозе — он просто есть. Я видел, как Стелла вздрогнула. Не телом — внутренне. Я почувствовал это почти физически.
Наши глаза снова встретились в прямом противостоянии и я заметил ее облегчение: как вмиг расслабились ее плечи и потеплели морщинки у разреза глаз. Она ждала меня.

— Только если ты не собираешься пригласить её на следующий танец, — сказал Нейт, и его голос обнажил реальность. Он всё ещё держал её в своих руках достаточно уверенно, а я выдержал с ним зрительный контакт.

— Собираюсь.

Это прозвучало как вызов, но я не играл. Не с ней.
И мне хотелось заявить, что я собираюсь еще много чего другого. Собираюсь получить ее доверие, нежность, все тайны и мысли. Собираюсь эгоистично забрать себе ее хрупкое сердце, душу и тело, в обмен на свои. Собираюсь пронизать удовольствием каждую клеточку ее тела и овладеть ею так, чтобы она больше никогда не смогла смотреть на других мужчин — потому что все они будут казаться ей не мной. Собираюсь узреть в ее взгляде покорность, которую она добровольно мне предложит, как только поймёт как я готов преклонять колени перед ее силой.
Вот что я истинно собирался сделать.

Молчание зависло остро. Как будто мы оба ждали, кто отступит первым. Нейт усмехнулся и выдохнул:

— А я уже начал думать, что ты оставил эту партию без боя.

Партию?
Нет, Нейт. Это не партия.
Это женщина, от которой у меня срывает крышу.

Он наклонился к ней так близко, что губы почти касались ее кожи. Слова он шептал уже ей на ухо, я ничего не слышал, но по выражению её лица понял: он не ушёл просто так.
Стелла повернулась ко мне. В её пальцах была дрожь. Маленькая, почти неуловимая, но я чувствовал её. Я чувствовал всё, что касается её.

Музыка сменилась. Плавные аккорды вальса разлились по залу, будто кто-то включил мягкий бархат. Пары начали движение. Но для меня всё сузилось до неё. До этого взгляда. До дыхания между нами. Я взял её за руку, чуть холодную — или же это мои пальцы были ледяными от напряжения? Её кожа была хрупкой и живой, как будто под ней билось сердце слишком близко к поверхности. А во мне — зазвенел каждый нерв.

Мы начали движение.Медленно. Слаженно.Словно между нами не было месяца недосказанностей, утренних молчаний и взглядов, от которых пересыхает в горле. Но всё это было. И оно стояло сейчас между нами, как третий — невидимый, молчаливый партнёр.

Я чувствовал, как её тело поддаётся моему. По-немногу и с особой осторожностью, но достаточно, чтобы в моей голове пронеслось то, чего нельзя было позволить. Как она бы отдалась не в танце, а в комнате с запертой дверью. Как бы дышала чаще. Как бы звала меня по имени — не в голос, а в полустоне, с закрытыми глазами и губами, дрожащими от удовольствия.

Ты понятия не имеешь, Стелла, как часто я думаю об этом.

Но всё это — фантазии. Опасные, слишком живые, находящиеся слишком близко к поверхности. Как и то, что я только что сделал. Мой поступок был опрометчив, а это — уже опаснее любых образов в голове. Я привык просчитывать шаги. Думать на два хода вперёд, не показывать ни одной эмоции, пока не уверен, что могу позволить себе роскошь быть честным. Но сейчас я вбросил фигуру на доску инстинктивно, потому что видел, как она смотрела на меня. И это разбило во мне последние остатки сдержанности.

Но что, если я ошибся? Что, если перешёл черту, которую она не была готова пересекать? Что, если я показал ей слишком много — слишком быстро?

Между нами повисла тишина. Но это не была неловкая тишина между двумя симпатизирующими друг другу людьми.
Это была тишина после выстрела, когда ты не знаешь — попал ли, или только разозлил взбудораженного зверя.
Я смотрел на неё. Слушал, как вальс медленно вплетался в пространство между нашими телами и почти молился, чтобы она не отпустила мою руку, чтобы осталась — хотя бы на этот танец. Хотя бы пока длится музыка.

— Танец с ним был... впечатляющим, — тихо сказал я, разрывая между нами тишину, — Особенно часть, где ты смотрела на кого угодно, кроме него.

— Прости, что не соответствовала твоим стандартам увлекательного зрелища, — отозвалась она колко. Голос острый, как лезвие, взгляд — намеренно отстранённый. — Обещаю в следующий раз отрепетировать заранее.

Я скосил взгляд на неё и едва заметно улыбнулся. Вот она — та самая реакция. Холодная, резкая — и абсолютно предсказуемая, отполированная, как хрусталь. И, черт подери, чертовски знакомая.
Мне даже стало почти уютно. Это как домашняя система сигнализации: если срабатывает — значит, всё ещё работает.

— Привет, ледяная версия Стеллы, давно не виделись, — тихо проговорил я, обвивая её талию чуть крепче и сохраняя между нами эти саркастичные нотки, которые все еще помогали мне не слететь с катушек и не обрушить на нее признания так открыто. Стелла не отстранилась.
—Интересно, ты вообще сама замечаешь, когда включаешь её?

Всего на миг в ее глазах цвета лесной листвы мелькнула искра злости, будто ей не понравилось, что я уличил ее в воздвижении очередной брони. Сейчас она будет защищаться.

— По всей видимости, когда мне не нравится, как кто-то так пристально за мной наблюдает и вмешивается в мои...

— Нравится, — сказал я мягко, перебивая ее.
— Тебе это нравится.

Она выпрямилась, почти резко, будто слова ударили сильнее, чем могли. Но голос её прозвучал на удивление ровно:

— Ты слишком высокого о себе мнения, Оуэн.

Мне показалось, что это один из немногих разов, когда она обратилась ко мне по фамилии - так строго и официально.

— О, не нужно врать ни себе, ни мне, Стелла. Я видел, как ты искала меня глазами, пока танцевала с моим другом.

Она приоткрыла рот, намереваясь возразить, но вовремя поняла, что это сражение ей не выиграть. Я видел, как она отвела взгляд, ее аккуратный подбородок чуть дрогнул и во всех этих жестах я читал лишь одно : Стелла осознала, что здесь и сейчас нет смысла больше держать оборону. Однако, за вспышкой язвительности и злости, она прятала нечто другое. Что-то похожее на тревогу и страх, я до сих пор учился различать ее реакции...

— Знаешь, — вдруг произнесла она негромко,
— каждый день, буквально каждый, я чувствую, что должна доказывать: я здесь не потому, что моя фамилия что-то значит, а потому что я сама что-то значу. И теперь... — она чуть прикусила губу, резко выдохнула, как будто выдавливала из себя —
— Добавляется ещё одна мина под ногами. Ты.

Она посмотрела на меня, и в её взгляде было что-то почти испуганное — но всё ещё упрямое.

— Ещё один повод списать мои достижения не на работу, а на... постель. Слишком удобно будет сказать: "Ну конечно, её продвигает папочка и Оуэн"

Она не произнесла это с обвинением, скорее с горечью, а я продолжал смотреть на неё и молча слушать. Потому что в такие моменты не перебивают и потому что, я с восторгом упивался тем, что она оголяла передо мной свои страхи.

— Мне больно от самой мысли, что всё, чего я буду добиваться, начнут обесценивать. И сейчас ты только подогреваешь почву для новых слухов и услужливо помогаешь прессе.

— Слухи ходили и до этого, Стелла, — спокойно сказал я. Неужели она считает, что именно этот мой поступок станет катализатором к тому, что за нашими спинами начнут шептаться ? Поэтому она начинала отстраняться ? Это ее тревожит?
— И будут ходить ещё. Потому что людям всегда легче объяснить чужой успех чем-то простым. Фамилией. Связями. Сексом. Чем угодно — только не талантом, характером и чертовски тяжёлой работой.

Она чуть дрогнула в моих руках, а я снова ощутил это всем своим телом.

— Но знаешь, что? Мне плевать что может написать пресса или о чем будут перешептываться в офисе или что о нас будут судачить инвесторы, в качестве светских сплетен. — Я склонился ближе, чувствуя, как её дыхание сбивается.
— Потому что то, что между нами происходит не про расчет и не про способ продвинуться в этом мире бизнеса. И я не дам тебе испытывать вину за то, что мы что-то чувствуем друг к другу.

И пусть я знал, что формулировка была достаточно поверхностной, на деле мое состояние рядом с этой женщиной невозможно было назвать чем-то простым. Но я боялся, черт, так боялся оттолкнуть ее этим.
Стелла будто опешила от моих слов и я видел, как в ней борются две стороны. Одна требует сдаться и поднять передо мной белый флаг, соглашаясь со всем сказанным, а другая в противоречии требует оттолкнуть меня, опровергнув наличие хотя бы минимальных чувств.

— Между нами ничего не происходит, — упрямо заявила она, все таки поддаваясь той злосчастной стороне, которую я так хотел укротить. Но голос выдавал ее - на тон выше, не такой уверенный, будто она действительно сомневалась. Возможно, это бы ранило меня, услышь я в ее голосе что-то более устойчивое. Но сейчас это забавляло.

— О, правда?— усмехнулся я, склоняясь ближе так, что моя скула коснулась ее виска, а губы еле уловимо зацепили мимолетным касанием пряди ее солнечных волос. — Бьюсь об заклад, ты не повторишь этой фразы, если я заведу тебя сейчас за угол и прижму к стене, проверяя твое безразличие на выносливость.

Она выпустила протяжный вдох почти инстинктивно, а пальцы чуть сжали лацкан моего пиджака. Вот этой реакции я хотел. А ведь она еще не слышала всего того, что я грезил с ней сделать.

— И я бы наслаждался зрелищем, видя как утекает весь твой контроль и спадает вся броня. А вслед за ней может и это платье...

Стелла отпрянула, разрывая тот телесный контакт между нашими лицами, и я видел, как она раскраснелась. Музыка еще звучала, и она сама все еще находилась в моих руках, но обстановка вместе с уязвимостью в выражении ее лица, колоссально поднимали мне настроение.

— Глупо надеяться, что я позволю тебе снять с меня это платье сегодня ночью.

Моя улыбка стала еще шире.

— Ты даешь мне умопомрачительные надежды на то, что я смогу раздеть тебя как-нибудь в будущем. Заметь, ты подчеркнула лишь невозможность этого сегодня ночью, но не обмолвилась о других.

Я видел, как у неё дрогнули ресницы. Она попыталась снова надеть маску равнодушия, но было уже поздно — я уловил мелькнувшую в её взгляде искру. Живую. Опасную. И совершенно не соответствующую её следующей реплике.

— Ну уж нет, не надейся. Мы деловые партнёры, помнишь?

— Думаю, мы уже давно перешли грань «просто деловых партнеров». И мне показалось, что ты совсем была не против.

Ее ногти впились в мой пиджак в знак протеста и предупреждения.

— Прекрати.

— Я просто умею читать по невербаликам. А ты, кстати, отвратительно скрываешь желание, — меня безумно веселила вся эта сцена между нами и выпитое шампанское только подстегивало нас обоих на большее. — Ты отталкиваешь меня, но не уходишь. Ты утверждаешь, что не дашь мне снять с тебя платье— и всё же краснеешь при одной мысли об этом. Ты отстраняешься, но не разжимаешь пальцы на моем пиджаке. И ох, эта трещина в твоем голосе, когда ты говоришь "между нами ничего нет"...

Она закатила глаза — театрально, с притворным раздражением. Но уголки её губ снова дрогнули. Как бы она ни старалась быть жёсткой, в ней уже поселилось то, что больше не хотело от меня прятаться.

— Ты неисправим, — тихо бросила она.

— А ты — невероятно плоха в отрицании, — парировал я. — Особенно, когда у тебя на лице написано всё, чего ты боишься признать.

— И всё же... — она вдруг снова напряглась, почти незаметно, но я это уловил, — тебе придётся смириться с тем, что я — не твоя история любви. И лишних сложностей ты однозначно не заслужил.

— От сложностей только интереснее, — мой взгляд буквально просиял. Она просто не знала, что еще ни одна сложность в лице девушки не делала меня таким живым и целеустремленным.

— Ты не понимаешь о чем говоришь,— ее голос стал тише, в нем мелькнула грусть, робость и боль? На миг все игривое настроение куда-то из нее испарилось и на смену пришла другая Стелла — снова закрытая, отстраненная, холодная.

— Так расскажи мне, — прошептал я, хватаясь за улетающий хвост надежды. Музыка стихла и через пару секунд уже заиграла следующая , а Стелла отпрянула от меня, как от огня.

— Спасибо за танец, — проговорила она, выдавив улыбку, которая однозначно была фальшивой и вымученной. Что же заставило ее так перемениться ? О чем она подумала или вспомнила?

Я остался на месте, пытаясь уловить отголоски её голоса, который всё ещё звенел где-то между нежностью и болью. Внутри меня всё кружилось — тусклая надежда, держащаяся за каждое её слово, и грубая реальность её защиты. Я думал: вот она снова — закрытая, охраняющая ту рану, которую я так отчаянно хотел узнать и залечить. Почему она так страшилась мне открыться? Какая боль заставляла ее огораживаться этими прочными стенами?
Но каждое её движение, каждая неуверенная интонация в голосе пробивались сквозь эту броню. Я ловил мелькание грусти, робости и боли — тонкие трещинки в её холодном фасаде, которые я так хочу наполнить теплом. Я помнил прошлое, то незваное чувство, когда первая любовь оборачивалась страшной болью и когда доверие превращалось в боль. Возможно, именно поэтому сейчас она отстраняется, словно от огня, чтобы не сгореть окончательно. Был ли это мужчина, бесповоротно разбивший ей сердце? Или мужчина, предавший ее? Или, быть может мужчина сломивший ее?
Ничего из этого я не знал, мне было абсолютно неизвестно прошлое Стеллы. Я пытался копнуть туда, подключив в эту махинацию Паркера, своего друга, который прекрасно мог взломать любую информационную систему, но ничего не нашел.
Стелла не особо активна вела социальные сети, и если потрудиться, можно было найти лишь несколько фотографий с Киарой — ее подругой из Лондона и с десяток коллективных фотографий со студенческих вечеринок в Оксфорде.

Тем не менее, не зная всего о ней целиком, я представлял, как под моими прикосновениями твёрдая защитная оболочка может начать таять, как лед весной, отдавая место искренним чувствам.
Но тут, её слова — холодное «Спасибо за танец», выдавленная фальшивая улыбка — задели меня остро. Я почувствовал, как она словно внезапно вернулась в свой мир боли и отчуждения, и это меня сильно тревожило.  Я стоял там, пытаясь понять, не ушла ли она в самый глубокий угол своей души, где боль и страх прочно поселились после прошлого, где каждая близость может обернуться напоминанием о старых ранах. И я ненавидел знание или довод, что эта рана— следствие поступков какого-либо мужчины.

— Не часто вижу, чтобы тебя так вышибало из колеи, — раздался за спиной знакомый голос.

Я не обернулся сразу, услышав знакомый голос. Отец.

— Привыкаю к новому опыту, — буркнул я.

— Танцуешь ты, как оказалось, даже неплохо, но все же немного сдаешь.

Через его тон сочилась улыбка, будто мой отец так и норовился меня в очередной раз подколоть.

— У неё острые шпильки, — ответил я, не поворачивая головы. — И, так уж вышло, я часто ощущаю, как она пускает их в ход.

Ироничнее нельзя было придумать.

— Острые шпильки, говоришь... — усмехнулся отец, становясь рядом. — Все таки, мы с тобой похожи, сын.

Он сделал паузу и тихо добавил, уже почти без иронии:

— И похоже, от меня ты вдобавок унаследовал вкус к женщинам, от которых потом чертовски трудно оправиться.

Он сказал это почти с усмешкой, но я вдруг перестал дышать. Стелла — не просто сложная. Она — как танец на краю лезвия. Ни шага в сторону, иначе порежешься. Но я всё равно пошёл за ней в этот ритм. Не потому что был глупым, а потому что не мог иначе. В её взгляде есть боль, о которой она никогда не скажет. В голосе — контроль, за которым прячется страх. И в каждом её «держись подальше» я слышу «пожалуйста, останься».

— Твои глаза говорят громче, чем ты сам, сынок, — негромко произнес папа, будто выдыхая с какой-то плохо скрываемой тревогой за меня. В его руках был бокал с янтарной жидкостью, а взгляд как всегда внимательный, но ненавязчивый.

— Правда? — Я не отводил глаз от того места, где только что стояла Стелла. — А я думал, что умею держать лицо.

— Держишь. Но я-то знаю, как выглядит Оуэн, который только что влюбился и еще не знает, как с этим жить.

Я хмыкнул. В груди что-то дрогнуло. Он всё понял. Или, может, всегда знал.

— Что скажешь? — наконец спросил я.
— Предложишь мне держался подальше?

Он усмехнулся и качнул головой.

— Если бы я был достаточно умен, чтобы давать такие советы, я бы, возможно, сам тогда поступил иначе.

Я смотрел на него молча, ощущая, как что-то внутри медленно опускается на дно. Он стоял рядом, такой же уравновешенный, спокойный, с этим вечным оттенком самоиронии в голосе, будто ему давно нечего терять. И, может, так оно и было.
Я знал, что после неё он больше никого по-настоящему не любил. Я знал это с детства. Знал интуитивно, на уровне ощущений, особенно когда каждый год в начале весны, отец посещал ее могилу и пребывал в разрушающей его меланхолии. Прошло больше двадцати лет, а он все еще любил и помнил. Женщины приходили и уходили из нашего дома — красивые, успешные, умные. Но ни одна не задержалась дольше, чем позволяли вежливые ужины и ровный тон голоса. Ни одна не сдвинула лед в его глазах, не оживила то, что когда-то, возможно, горело в нём слишком ярко.

Мне было его жаль. По-мужски.  Потому что, может быть, самое страшное — это не потерять женщину, которую любишь, а научиться жить без неё и убедить себя, что тебе этого достаточно.
Я не хочу так.

«...»

Прошла неделя.

Работа шла в привычном ритме — совещания, встречи, доработка презентационных материалов для второй волны инвесторов. Мы выжимали максимум из тех, кто остался в команде, — и это работало. Всё двигалось, пусть и не без напряжения в швах. Я просыпался рано, бегал вдоль набережной, вычищал голову от мыслей, которые липли к ней, как конденсат к стеклу в душной комнате. Но мысли о Стелле не вычищались.

Мы стали пересекаться почти каждое утро. В лифте. Оба — с ноутбуками в руках, в деловой одежде и с этим дурацким напряжением в воздухе, которое не сходит даже после того, как двери лифта закрываются. Она иногда не говорила ничего — просто кивала с лёгкой улыбкой. Иногда кидала короткое "Доброе утро", и этого было достаточно, чтобы весь мой день пошёл под откос — или, наоборот, стал лучше, чем я заслуживал.

Так получилось, что пару раз мы выходили одновременно из разных лифтов и потом шли до офиса вместе. Не специально. Просто так совпадало. Но чем чаще это происходило, тем сложнее было убедить себя, что это — случайность.

С ней не нужно было говорить о работе, чтобы чувствовать рядом что-то живое. Она могла идти в полной тишине, но её молчание не раздражало, а наоборот успокаивало. Иногда она рассказывала о жизни в Лондоне, иногда спрашивала про мою пробежку, и я ловил себя на том, что отвечаю ей слишком подробно, будто надеясь, что разговор продлится чуть дольше.

И это было... странно. Потому что вне офиса она казалась другой. Более мягкой. Без колючек, без проверяющих взглядов, с чуть растрёпанными волосами от утреннего ветра и крепкого кофе с ванилью, который я начинал угадывать по запаху. Это было ее новым предпочтением.

Наши короткие маршруты до офиса стали для меня чем-то вроде ритуала. Опорной точкой. Маленьким, никем не проговоренным "мы", которое ещё не существовало, но уже жило где-то между шагами и случайными взглядами.

— ...так что я почти уверена, что она нарочно перепутала отчёты, — говорила Стелла, жестикулируя рукой со стаканчиком кофе, пока мы шли вдоль узкой обочины к нашему офису.
— Чтобы свалить свою просрочку на Марка. А Марк, бедняга, краснел, как будто я его на месте уволить собралась.

— Ты на него посмотрела, как на орудие налогового преступления. Он подумал, у него две минуты до гибели, — Я усмехнулся и взглянул на неё сбоку — волосы убраны в лёгкий пучок, лицо открытое, сосредоточенное, но с той самой полуулыбкой, которую она носит, когда ей действительно интересно рассказывать.

— И вообще, ты заметил, как много у нас в офисе личных драм? С тех пор, как я здесь работаю, не могу отделаться от ощущения будто я в сериале «Офис», только без камеры.

— Ну вместо камер у нас офисные сплетни, которые распространяются быстрее любой трансляции, — ответил я с легкой усмешкой. — Уверен, если бы их показывали, рейтинг  бы взлетел до небес.

Она рассмеялась, и мне показалось, что на долю секунды в этом смехе что-то дрогнуло. Что-то... своё, живое, непридуманное. Такие моменты я ловил на вес золота. Мы свернули за угол, где улица с тенистыми деревьями вела к нашему зданию.  Мы остановились у пешеходного перехода. Я чуть повернулся к ней. Утреннее солнце попадало ей на скулу, и волосы казались на кончиках почти медовыми. Момент был слишком хороший, чтобы снова отпустить.

— Кстати о драме, — начал было я и Стелла улыбчиво посмотрела на меня. У нее однозначно было хорошее настроение сегодня.
— Кажется, я в пятый раз намекаю тебе, что мы могли бы прогуляться не только до офиса, но ты каждый раз ловко отступаешь.

— Пятый? — спросила она игриво, поднимая вверх бровь. — Я бы сказала, в седьмой, считая тот раз, когда ты спросил, люблю ли я итальянскую кухню.

Я рассмеялся.
— Знал, что ты все замечаешь и я рассчитывал, что ты оценишь и скажешь: «А почему бы и нет?»

— Прости, что не оправдываю твоих ожиданий, — отозвалась она, но голос у неё звучал скорее озорливо, чем обиженно. — Я просто очень аккуратно фильтрую приглашения.

— И мой что, так и не прошёл через твой внутренний фильтр?

Она задумчиво нахмурилась, делая вид, будто серьёзно обдумывает.

— Пока он шёл под категорией «потенциально опасно в условиях совместной работы».

— А сейчас?

Она посмотрела на меня — быстро, коротко, но взгляд этот задержался чуть дольше, чем нужно.

— Сейчас... — сказала она, будто пробуя на вкус слово, — ...возможно, он на пересмотре.

Сердце в груди отозвалось глухим ударом.
Я улыбнулся, словно не придал значения, хотя внутри меня всё сдвинулось.

— Хорошо. Тогда я подаю официальную апелляцию. И в качестве доказательства предлагаю ужин.

Клянусь, я видел проступивший румянец у нее на щеках.

— Только без ресторанов с белыми скатертями и скрипками.

— Только огни города и лучшая уличная лапша на юге Бостона, — пообещал я, поднимая руку в шутливом жесте клятвы. Я знал, что она любила китайскую уличную лапшу.

— Это запрещенный прием! — взвизгнула, широко улыбаясь и при этом явно понимая, что я пользовался той информацией, которая у меня была о ней, себе в угоду. — Веришь или нет, я только вчера думала о лапше на обед или ужин.

Когда она завуалировано согласилась на мое предложение, я знал : в этом ответе была не просто согласие — там пряталась капля доверия, и это словно знак, что она начинает медленно, но верно смягчаться.  В груди у меня горит смесь трепета и стальной решимости. Это не про страх — это про готовность идти вперёд, раз за разом, ломая стены, которые она ставит между нами. И я хочу быть тем, кто выдержит её сложность, кто не отступит перед её игрой и холодом. И в тот же момент — тихая радость, что она даёт хоть какой-то зазор, хоть маленькую щель, через которую можно проникнуть. И я не намерен упустить этот момент.

— Стелла!

Мужской голос раздался за нашими спинами, как раз когда мы уже собирались входить в наш офис. И мы оба по инерции обернулись, ища источник звука. Поймав взглядом Стеллу, я заметил реакцию, которую невозможно было скрыть : она споткнулась о воздух так, будто услышала что-то, что заставило сердце внезапно пропустить удар и пошатнуться. Я уже видел источник звука, высокого светловолосого парня, направлявшегося в нашу сторону. Он выглядел уверенно и приветливо, глаза его светились, когда он смотрел на женщину рядом со мной.

Стелла медленно повернулась, и в её глазах — изумление, растерянность, смешанные с неожиданной теплотой. Её губы выдохнули одно имя — словно не веря своим ушам и глазам:

— Аарик?

Моё сердце резко дернулось.
Не успел я даже понять, что происходит, как Стелла бросилась к нему навстречу. Её объятия были крепкими и искренними — словно она пыталась поймать время, которое упустила. В этот момент вся моя внутренняя уверенность вдруг похолодела, будто под ударами волн.

А я стоял, замерший, чувствуя, как впервые за долгое время на грани что-то трещит.

И всё это — только начало.