Стимулятор

Ньют и Томас не покидали арендованный корт (снятый, разумеется, отцом Уиллера) уже несколько дней. Они буквально поселились там – жевали сэндвичи, сидя прямо на игровой площадке с ее выцветшими линиями разметки, мылись в кафельной раздевалке, где пахло хлоркой, смеялись до боли в животе над глупостями в перерывах между изнурительными тренировками. Спать, правда, приходилось возвращаться в отель – но усталость валила их с ног так, что Томас, едва коснувшись подушки, проваливался в беспросветный сон, даже не замечая странного отсутствия привычного роя тревожных мыслей.
Распорядок их дней сложился сам собой: Ньют рано утром заходил за Томасом в номер, и они вместе шли на завтрак в полупустую отельную столовую, где кофе всегда был чуть горче, чем хотелось бы, а яичница – чуть суше. А вечером Томас провожал Ньюта до его номера – 208, расположенного двумя этажами ниже его собственного.

Сегодня должен был состояться матч Ньюта с Мин Хо. Уиллер нервничал. От этого его ногти выглядели так, будто пережили ядерную зиму – обкусанные, с рваными заусенцами. Но Томас, к собственному удивлению, даже радовался этим переживаниям. Потому что теперь Ньюту было не всё равно. Том знал, что Ньют специально сходил в магазин спортивной экипировки – купил новый костюм, ленты для обмотки ракетки и (о боже!) настоящие профессиональные кроссовки вместо своих потрёпанных кед.

— Я бы не отказался от кофе сейчас, — протянул Ньют в трубку, голос его звучал хрипловато от невыспанности.
— Лучше не пить кофе, если ты и так нервничаешь, — заботливо ответил Томас, на ходу складывая в рюкзак эластичные бинты и бутылку с водой.
— Ну, возможно... Тогда апельсиновый сок? Или что там, блять, пьют здоровые люди. Я зайду через минут десять. Ты готов?
— Да, почти. Давай.

Томас положил телефон, и губы его сами собой растянулись в улыбке. Сердце билось в такт этому странному, лёгкому чувству, а в голове, как по волшебству, играла музыка – не привычный мрачный рок, а что-то лёгкое, джазовое. «The Way You Look Tonight»* лилась мягкими переливами, успокаивая нервы. Солнечный свет, падающий из окна, казался теплее обычного, запах парфюма (который обычно раздражал) теперь обволакивал приятной дымкой, даже апельсиновый сок, который он пил каждое утро и уже давно перестал замечать, вдруг снова казался ярким, почти волшебным.
— Вроде всё, — пробормотал Томас себе под нос, ещё раз окидывая взглядом собранный рюкзак.

В этот момент раздался стук в дверь, и его накрыла волна чего-то тёплого, сладкого – дофамина, что ли. Улыбка снова расползлась по лицу, глупая, неуместно широкая. Мельком поймав своё отражение в зеркале, он попытался сдержать её – но безуспешно.
Томас бросился к двери и распахнул её – и тут же почувствовал, как сердце проваливается куда-то вниз.
— Нэнси?! — выдохнул он слишком громко.
— Сюрприз! — девушка неловко развела руки, заметив его растерянный взгляд. — Ты кого-то ждал? Всё в порядке?
— Всё... конечно! Конечно, всё в порядке! Иди сюда! — он крепко обнял её, чувствуя под пальцами мягкую ткань её кардигана.
Нэнси замерла на секунду, затем нерешительно обняла его в ответ.
— Я скучал, — прошептал Томас в её плечо, ощущая, как его собственное дыхание щекочет кожу.
— Я тоже! — она отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза. — Как ты тут? Совсем выдохся? Выглядишь, вроде, неплохо!
Она потянулась, встав на цыпочки, чтобы погладить его по голове, затем прошла в номер, сунув ему в руки большую дорожную сумку.
— Что ты тут?.. — смущенно начал парень.
— Приехала повидаться на пару дней. Невозможно соскучилась!
Парень торопливо закивал, громко выдохнул и поставил сумку в угол комнаты. Наступила странная пауза, приманивая удушающую тишину в номер.
Ненси уселась на аккуратно заправленную кровать и провела ладонью по простыне, флиртующе приподняв бровь.
— Что делать собирался сейчас?
— Сходить позавтракать.
— А... ты торопишься? — спросила она, приглашая сесть рядом.
— Эм, я...
— Может, чуть позже?
Она расстегнула пуговицы кардигана, обнажив аккуратную грудь в кружевном бюстгальтере, провела ладонью по выемке, затем соблазнительно прошлась пальцами по своим ключицам.
— Я... эм, да, конечно. Но может, сначала позавтракаем? Потом подниме...

Не успел он договорить, как дверь распахнулась снова, и в номер ворвался Ньют, счастливо выкрикнув:
— Ты готов?
Увидев полуобнажённую Нэнси, он резко развернулся, уткнувшись лицом в дверной косяк.
— Блять, простите! Не знал!
Нэнси быстро застегнулась, смущённо поправила волосы. Томас стоял, словно парализованный, не в силах выдавить ни слова.
— Ты Ньют? — неожиданно резко спросила Нэнси.
— Да, приятно познакомиться, — пробормотал парень, всё ещё не поворачиваясь.
— Ясно, — протянула она, неожиданно перейдя на «Вы». — Вы что-то хотели?
— Ну, вообще-то...
— Нет! — перебил Томас, бросаясь к Ньюту и умоляюще глядя ему в глаза. — Он хотел попросить ленту для ракетки, но уже уходит. Да, Ньют?
— Да, ухожу, — глухо ответил Уиллер.
Он вышел, так и не взглянув на девушку, но на пороге задержался на секунду.
— А ты, наверное, Нэнси?
— Да.
— Ясно, — повторил он её интонацию и исчез за дверью.

***

Ресторан отеля напоминал переполненный аквариум — стеклянные стены пропускали утренний свет, дробили его на блики, которые скользили по белоснежным скатертям и хромированным кофейникам. Воздух был густ от запахов: горьковатый дым бекона, сладковатый пар свежих круассанов, едкий аромат пережаренных бобов из кофемашин. Где-то звенела посуда, смешиваясь с гулким многоголосием — тут и немецкие согласные, выстреливающие, как теннисные подачи, и плавные итальянские рулады, и резкие восточноевропейские фразы, рубленые, как удар слева.

Ненси и Томас протискивались между спортсменами, балансируя с подносами, на которых дрожали фужеры с апельсиновым соком. Их островок — крохотный столик у прохода — казался последним свободным клочком суши в этом людском море. Ненси шла первой, её каблуки цокали по мрамору, а тонкие бретельки платья съезжали с загорелых плеч. Она улыбалась — не столько от радости, сколько от привычки, — когда теннисисты, будто железные опилки к магниту, тянулись к Томасу. Мужчины пожимали ему руку с почтительным трепетом, а потом, как по сценарию, переводили взгляд на неё, выдавливали комплименты: "Какая прекрасная пара!", "Вы ослепительны!". Томас кивал, улыбался своей смущённой, чуть виноватой улыбкой — словно извиняясь и за их лесть, и за то, что сам не может в неё вложить хоть каплю искренности.

Ненси взяла эспрессо, отдающее жженой горечью, две шоколадные булочки и ломтик сыра с мраморными прожилками. "В отпуске фигура не портится", — сказала она, но это была ложь во спасение, причём не для него, а для себя самой.
Но Томасу, почему-то, было все равно на её фигуру. Он видел её красоту, но воспринимал её, как воспринимают дорогую машину на витрине или закат над морем — да, красиво, но не трогает. Разве закат может тронуть? Он просто есть, как факт.
А нравилась ли она ему вообще когда-нибудь?
В последние дни в голову лезли отвратительные мысли. Даже сейчас: он смотрел на неё, радовался её голосу, чему-то тёплому, знакомому, что щекотало где-то под рёбрами... Но сердце не колотилось, как загнанное, и кровь не неслась по венам с грохотом бронепоезда. Не было этого головокружения, этого сладкого удушья, когда кишки сжимаются в тугой узел, а ноги перестают чувствовать землю.
В отличие от того, что происходило при виде Ньюта.

Телефон на столе дрогнул, замерцал от уведомления из фейсбука:
«Ты придешь сегодня на мой матч?»
Томас улыбнулся, пальцы быстро застучали по экрану:
«Конечно. Обижаешься за утро?»
— Всё в порядке?
Голос Ненси снёс улыбку с его лица.
— Кто там? — спросила она мягко, непринуждённо, отламывая крошечный кусочек булочки.
— Да так, неваж...
— Это Ньют? — Она не дала ему договорить, взгляд её скользнул в угол зала. — Вон он.
Томас обернулся.
Сквозь толпу мельтешащих спортсменов, в самом углу, за столиком, сидел Ньют — одинокий, согнувшийся, словно стараясь стать меньше. Он ел салат с омлетом, не поднимая глаз от тарелки. Нога на ногу, взгляд пустой, будто выжженный.
— Ты его не заметил? Он там уже давно... — Ненси замолчала, будто поймав себя на излишней наблюдательности, потом добавила, — ну конечно, когда столько людей подходит, сложно кого-то разглядеть.
— Эм, да...
— Он грустный. Может, позовём его?
Томаса передёрнуло. Мысль оказаться в одном пространстве с Ньютом и Ненси одновременно была невыносима.
— Не думаю, что он согласится. Он не особо... общительный. Да и не грустный, просто волнуется. У него сегодня матч с Мин Хо.
— О, вау, с самим Мин Хо, — Ненси приподняла бровь. — Хм, Ньют против Мин Хо... Не рано ли для его уровня?
— Ну... он хорошо играет. Мы тренировались. Я же должен как-то отрабатывать...
— Да-да, конечно, — она кивнула, потом вдруг оживилась. — О, Томас, сумма просто огромная! Сразу после этих нескольких дней поеду на полное обследование в Лондон.
Его ударило током. Холодный пот, ком в горле, тошнота. Мысли о ребёнке — уже сейчас, так скоро — казались вдруг абсурдными, нереальными.
— Замечательно, — выдавил он.

Телефон снова вибрировал. Томас мельком глянул в угол, где сидел Ньют, но того уже не было. Лишь пустая тарелка с недоеденными листьями салата, белая скатерть, пятно от стакана.
«Не обижаюсь. Твоя жена приехала, так что развлекайся.»
Томас громко выдохнул. Обида сквозила в каждом слове. Он задержал взгляд на экране, потом твёрдо, почти приказательно сказал:
— Мне нужно сходить на матч сегодня.
— На матч? — её голос дрогнул на последнем слоге. Растерянность висела в воздухе, почти осязаемая. — Ты... ты обычно не ходишь на матчи...
— Здесь мне нужно. Я обязан посмотреть, как играет мой ученик, — солгал он.
— Да, конечно, я понимаю. Давай сходим! — Ненси улыбнулась, накрыла его ладонь своей.
Они уставились друг на друга, как при игре в гляделки — не моргая, с той упрямой тупостью, с какой дворовые кошки меряются взглядами через подвальную щель. Глаза — сухие, воспаленные от невысказанного. Веки — натянуты, как струны на расстроенном пианино.
— Знаешь, ты изменился, — прервала молчание Ненси, — в смысле... я что-то чувствую странное. Понимаешь?
Томас пожал плечами, продолжая удерживать взгляд на голубых глазах напротив.
Это была дуэль без пистолетов. Без секундантов. Без правил.
Кто первый моргнет — тот и проиграл.
Ненси сжала пальцы — ногти впились в ладонь, оставляя красные полумесяцы. Томас чувствовал, как по спине ползет холодный пот.
Где-то звенела ложка о фарфор. Кто-то громко смеялся. Жизнь вокруг бушевала, как море за иллюминатором тонущего корабля.
А они все смотрели.
И ждали.
Кто же сдастся первым?

***

После завтрака Томас и Ненси шли по коридору отеля, молчали, изредка роняя что-то вроде: «Какие тут люстры...» или «Ковры, должно быть, ручной работы...» — пустые фразы, которыми прикрывают неловкость, как пятно на скатерти придвинутым бокалом.

Ненси приняла душ, накрасилась, натянула короткое черное платье, которое облегало её, как вторая кожа, и водрузила на голову соломенную шляпу с широкими полями — её фирменный трюк, от которого у мужчин срывало крышу. Томас, напротив, оделся с вызывающей простотой: синие джинсы, белая футболка, будто собирался не на турнир, а выносить мусор. Ненси бросила на него недоуменный взгляд, но промолчала — не время раскачивать лодку, которая и так уже дала течь.
Внутри у неё скреблось что-то противное, липкое, как раздавленный жук на подошве. Оно ползло по спине, подбиралось к горлу, угрожая перекрыть дыхание. Ей хотелось схватить Томаса за плечи, трясти, выбить из него признание, выцарапать правду — но она лишь стиснула зубы. Только уголки её глаз, чуть подрагивающие, выдавали тошнотворный страх, застрявший где-то под рёбрами.

Вдруг из ванной раздалось громкое «блин», точнее, не «блин», а то самое слово, которое мужчины произносят, когда роняют гаечный ключ на ногу. Ненси осторожно заглянула за дверь.
— Милый, всё в порядке?
— Да, просто... блять. — Томас шлёпнул себя по бёдрам, отчего Ненси дёрнулась, будто от внезапного хлопка. — Линзы забыл купить.
— Боже, я так испугалась, — она прижала руку к груди, словно проверяя, на месте ли сердце. — Кажется, я сложила твои очки.
— Да, но там же будут камеры. Меня никто никогда не видел в очках. Не хочу выглядеть как ботаник из технички.
Ненси подошла ближе, положила ладони ему на грудь, слегка надавила.
— А по-моему, ты в очках очень сексуальный.
Она игриво прищурилась. Томас улыбнулся — и правда, стало легче. Платье облегало её талию, блеск делал губы соблазнительно влажными. Он взял её подбородок в пальцы, притянул ближе. Их носы соприкоснулись — лёгкий удар, как при стыковке вагонов. Он провёл большим пальцем по её щеке, потом впился в губы — мягкие, чуть липкие от помады. От неё пахло мятной жвачкой, кремом для лица и лёгким химическим шлейфом лака для волос.
Он углубил поцелуй, запустил язык в её рот, одной рукой вцепился в волосы, другой обхватил талию — такую узкую, что, кажется, можно было сомкнуть вокруг нее все пять пальцев. Но вдруг в голове мелькнуло: луг, топот копыт, запах сигарет...

Томас резко отпрянул, будто увидев за её спиной призрака.
— Томас? — голос Ненси дрогнул.
— Ладно, будем в очках, — он беспомощно развёл руками. — Мы же не можем опоздать, места забронированы. Продолжим вечером. Не сердишься?..
Он поймал её взгляд, взял её ладонь в свою — вопросительно, почти виновато.
— Конечно, — она дотронулась до его щеки, провела большим пальцем по скуле и вышла из ванной комнаты.

***

Ненси и Томас протиснулись на корт, как сквозь студенистую массу человеческих тел. Толпа фанатов напоминала живой организм — пульсирующий, липкий, ненасытный. Они, конечно, ждали Мин Хо, но и Томас Эдисон, хоть и не главная звезда вечера, сгодился в качестве закуски. Солнечные очки не спасли — пришлось раздавать автографы. Ненси стояла рядом, улыбаясь механически, словно актриса второго плана в плохой комедии.
Они продвигались медленно, с трудом, останавливаясь после каждого шага — новый фотоаппарат, новый смартфон, новое восторженное лицо. Казалось, так будет вечность, пока из этой людской трясины их не выдернула огромная рука Эрнесто.
— Разошлись! — рявкнул он, будто разгонял стадо овец.
Томаса он тащил за предплечье, а тот, в свою очередь, держал под руку Ненси. Так, сплетённые в нелепую цепочку, они добрались до своих VIP-мест. Эрнесто плюхнулся рядом, громко расхохотавшись:
— Ни разу такого не видел! Когда ты в последний раз играл с Мин Хо — столько народу не было, да?
— Это точно.
— Похоже, у блондинчика тоже фанатки завелись, — Эрнесто ткнул пальцем в сторону трибун, где две девушки размахивали плакатом: «Ньют Уиллер».
Томас поморщился, будто от внезапной зубной боли. Где-то в боку кольнуло непривычное чувство — ревность, что ли?
— Видимо... — процедил он в пустоту, стараясь не замечать взгляда Ненси.
— Он хорошенький, — деловито пожала плечами девушка.
— Смотри, ещё у тебя подружку уведёт! — Эрнесто снова залился смехом.
Том ответил натянутой улыбкой и поспешил сменить тему.
— Эрнесто, извини, не представил в суете. Это Ненси, моя жена.
Девушка протянула руку, одарив его улыбкой, отточенной перед зеркалом.
— Я Эрнесто, приятно до безумия. Томас только о Вас и говорил.
Томас напрягся, пытаясь вспомнить, действительно ли он так часто упоминал Ненси. Память услужливо подкидывала лишь обрывки фраз.
— Насчёт Уиллера, — продолжал Эрнесто, — мы с ним пару раз пересекались в отеле.
— Где именно?
— В конференц-зале на цокольном. Я туда хожу по телефону болтать поздно вечером — связь лучше. Как ни приду — он там торчит.
— Да?
— Да, постоянно. Наверное, вай-фай ловит. Но это ерунда... Поговорили нормально. Оказывается, не такой уж и балбес.
— И о чём? — Томас сделал вид, что ему всё равно, но внутри его пожирало любопытство. Никто не знал, что он с Ньютом общался куда ближе, чем казалось.
— Да так, о жизни. Оказывается, он недавно универ закончил.
— Университет? Какой? — перебил Томас, но его слова потонули в рёве толпы.

Громкая музыка заполнила корт. На площадке появился Мин Хо — невозмутимый, будто выточенный из мрамора. Толпа взорвалась. Он лишь слегка улыбнулся, методично раскладывая вещи, словно игнорируя море глаз.
А потом вышел Ньют.
Сердце Томаса забилось так громко, что, казалось, его слышно даже на трибунах.
Ньют шёл вальяжно, оглядываясь по сторонам. И, к удивлению Томаса, толпа не унималась — шум, крики, восторженные вопли. Когда он небрежно помахал рукой, с трибун донёсся оглушительный визг.
Томас не мог оторвать взгляда.
Ньют был в новой форме: высокие носки-гольфы, белые шорты с разрезами, слегка болтающиеся на нём, белоснежный рашгард. И только потрёпанные чёрные конверсы остались прежними.

— Ого! — Ненси широко раскрыла глаза. — Теперь понятно, почему девчонки с ума сходят.
Томас потер глаза пальцами.
— Ну, по регламенту это не запрещено... — пробормотал он.
— Зато ему удобно! Видишь, как радуется! — Эрнесто громко тыкал пальцем в сторону корта.
И правда, Томас вспомнил, как Ньют выглядел на прошлой игре — скованный, неуверенный, вечно одёргивающий неудобный костюм. Сейчас же он двигался легко, будто наконец-то нашёл свою кожу.

Вдруг по корту промчалась камера. Диктор игриво зачитал имена:
— «Резвый любимец Мин Хо... и шустрый новичок Ньют Уиллер!»
На экране прямой трансляции возник Ньют в полный рост. Он застенчиво улыбнулся, потом наклонился, будто готовясь к подаче. Камера странно облетела его, выхватывая длинные, сухие ноги.
Томас напрягся, вены на руках вздулись.
Ненси заметила и заботливо взяла его за руку:
— Том, всё в порядке?
— Да, да, всё хорошо, — он улыбнулся, но взгляд его снова метнулся к корту.
И тут он понял — Ньют тоже смотрит на него.
Уиллер улыбнулся ещё шире, помахал одной рукой, потом двумя, а затем — совершенно неожиданно — послал Томасу воздушный поцелуй.

Камера навелась на него внезапно – этот круглый, бездушный объектив, холодный, как дуло пистолета. Томас почувствовал, как его тело наливается свинцом. Сердце, только что спокойно постукивавшее где-то в районе горла, вдруг сорвалось в бешеный галоп, ударяя по рёбрам так, что аж в висках отдавало.
Диктор ехидно растянул:
— «Да у нас здесь Томас Эдисон! Он так редко посещает матчи соперников... Видимо, не смог пропустить игру своего нового... друга?»
Слово "друг" повисло в воздухе, липкое, двусмысленное. Томас ощутил, как по спине пробежали мурашки – не те приятные, от лёгкого ветерка, а противные, холодные, как ползущие по коже насекомые.
— Мы уходим, — сквозь зубы выдавил он Ненси.
— Ты серьёзно?
Он вскочил с места, даже не глядя на жену. Тело двигалось само, на автомате. Ноги были ватными, но он почти бежал по проходу, чувствуя, как взгляды зрителей приклеиваются к его спине.
"Я должен уйти. Прямо сейчас. Пока не стало хуже".

Матч вот-вот должен был начаться, поэтому камера наконец-то отстала от перепуганного Тома. Когда тот спустился к началу лестницы, он в последний раз задержал взгляд на Ньюте. Уиллер выглядел растерянным; его глаза метались по трибунам, будто искали Томаса. И когда он наконец нашёл его взгляд — отвернулся. Томас успел заметить, как Ньют резко выдохнул.
Будто искал в глазах Томаса поддержку.
А нашёл только испуг.

***

Томас втиснулся в свой номер уже под конец матча — если это можно было назвать "втиснулся". Скорее, он протиснулся, как последний пассажир в переполненный автобус. Дверь сопротивлялась, будто не желая впускать хозяина. В номере странно пахло фреоном от кондиционера и хлоркой.
Телевизор уже работал, показывая игру. Томас не сразу понял, кто включил аппарат — то ли горничная, то ли сам телевизор, устав ждать, решил проявить инициативу. На экране мелькали знакомые силуэты, но звук он выключил сразу — комментаторы раздражали его своим притворным восторгом.

Он плюхнулся на кровать, которая скрипнула с таким видом, будто давно ждала этого момента. Футболка, сброшенная на спинку стула, тут же соскользнула на пол — видимо, в знак протеста против такого обращения. Томас даже не стал ее поднимать. Вместо этого он уставился в потолок, где трещина образовывала нечто похожее на вопросительный знак.
"Сбежал с самого начала матча и просидел его в кофейне", — подумал он без особого сожаления. В голове крутилась только одна мысль: "Главное — что я вообще пришел". Это была та самая мысль, которой люди обычно утешают себя, когда понимают, что сделали что-то не так, но не хотят в этом признаваться.

Где-то за стеной зазвонил телефон. Не в его номере, к счастью. Томас прикрыл один глаз, стараясь не смотреть, а «подглядеть» конец матча. На экране Ньют, раздражённый и уставший, с какой-то отчаянной злостью вырывал победу у невозмутимого Мин Хо. Толпа ревела. Ньют улыбался — широко, для камер, — но в глазах, особенно на крупном плане, читалась непомерная грусть. Эти глаза так обволакивали Томаса, что он резко щёлкнул пультом, гася изображение. То ли от смущения, то ли от стыда.

— Почему ты так быстро сбежал?
Ненси нарушила тишину, распахнув дверь ванной. Запах геля для душа — мятный, нарочито свежий — смешался с химией гостиничного номера. Она вышла, закутанная в белый махровый халат, вытирая полотенцем мокрые волосы. Удивительное дело — Томасу вдруг стало неловко смотреть на неё. Такую откровенную, разгорячённую паром. Он поспешно отвернулся, делая вид, что расправляет угол простыни по кровати.
— Тебя так шокировал этот воздушный поцелуй? — Ненси плюхнулась на край рядом, задирая ноги в коротких хлопковых шортах.
Томас напрягся. Вопрос ударил его по вискам. Дрожь пробежала от затылка до кончиков пальцев.
— Эм, да, — выдавил он, глядя в стену.
— Он странный. Ньют... — она задумалась, покусывая губу, потом добавила с лёгкой досадой: — Уиллер.

Томас медленно кивнул. В этот момент в кармане его джинс заурчал телефон. Вибрация отдалась где-то в районе печени. Энтони Уиллер. Томас вскочил так резко, что Ненси вздрогнула.
— Мне надо... — он махнул рукой в сторону коридора, даже не пытаясь придумать внятное объяснение.

В коридоре стояла мертвецкая тишина. Наличие постояльцев выдавал лишь редкий бубнеж из ближайших номеров. Томас прижал телефон к уху, понизив голос:
— Добрый вечер, мистер Уиллер.
Телефонный разговор с Энтони начался с паузы. Той самой, после которой обычно следует либо извинение, либо удар ниже пояса.
— Добрый, Томас, — голос отца звучал так, будто он разговаривал через слой пористого снега. — Оценил сегодняшнюю работу. Могу я высказать своё мнение? Если, конечно, Вас ещё интересует мнение заказчика...
От последнего слова у Томаса дёрнулся глаз.
— Да, — ответил он, разглядывая витиеватые узоры на ковре под ногами.
— Начну с хорошего. "Шесть ноль" за технику. Браво, Томас. Ни разу не видел, чтобы Ньют был так собран. Да ещё и обогнал Мин Хо. Это достойно похвалы.
— Да, Ньют... молодец.
— А вот за артистизм... "Пять четыре". Это непростительно, Томас! — Энтони почти крикнул последние слова, и Томас инстинктивно пригнулся, хотя вокруг никого не было. — Мои коллеги, мои друзья — они теперь смеются надо мной, понимаете? В Англии мы такого не позволяли. Ну ладно, послать поцелуй девушке — но Вам? Объясните, что это было?
Томас почувствовал, как у него под коленками стало влажно. Странно — он стоял в пустом коридоре, но ощущение было такое, будто его приперли к стене в переполненной комнате. Сердце Томаса заколотилось так, что, казалось, его слышно даже в соседних номерах. Уши налились жаром. Он открыл рот, но во рту пересохло, словно он целый час жевал вату.
— Эм, да... я... я не знаю! Я сам в шоке, мистер Уиллер. Я поговорю с ним. Но Вы не думайте ничего лишнего! Я был с женой на трибуне. И вообще, могу заверить... ха—ха... у нас с Ньютом... — он запнулся, чувствуя, как держит телефон уже мокрой ладонью, — исключительно деловые отношения.
В трубке повисла тяжёлая пауза.
— Спасибо, что успокоили, Томас! Да, поговорите с ним... а то ещё слухи пойдут, что мой сын... — Уиллер замолчал, но Томас буквально чувствовал, как тот морщится от отвращения, — ну, педик.
— Да, я поговорю с ним сегодня же.

Томас положил трубку. Рука дрожала. В этот момент снизу донёсся оглушительный хлопок двери — будто небольшое землетрясение.
Он облокотился о стену, закрыв глаза. В голове мелькали обрывки сегодняшнего дня: восторженные крики трибун, камеры, Ньют в этих дурацких гольфах...
Из номера донесся голос Ненси:
— Том? Ты всё ещё там?
Томас вздохнул. Ему вдруг страшно захотелось пить.
— Да, уже иду, — глубоко выдохнул он и потянулся к ручке двери.

***

А внизу, в номере «208», Ньют Уиллер совершал ритуальное действо. Его спортивная сумка (фирменная, подарок сестры на окончание университета) с грохотом встретилась со стеной, оставив на обоях едва заметную вмятину. Красный от злости — нет, скорее багровый от беспомощной ярости — он напоминал разъяренного подростка, что в принципе соответствовало действительности.
Сумка, кстати, раскрылась. Из нее вывалились потные гетры, три мяча (два почти новые) и потрепанный томик Оскара Уайльда*. Последнее обстоятельство могло бы показаться символичным, если бы не было так банально.

Ньют стоял, дыша как загнанный юноша в плохом романе. Воздух в номере был спёртый, пахнул дешёвым освежителем "Морской бриз" и его же собственным потом. Руки дрожали — не та благородная дрожь чемпиона после матча, а какая-то жалкая, предательская вибрация, будто внутри у него работал миниатюрный холодильник.
Он пнул ближайший мяч. Тот жалобно отскочил в угол, где уже лежал коллекционный сборник фильмов «Властелин колец». Ирония ситуации была настолько очевидной, что даже смешно. Но смеяться почему-то не хотелось.

Он оглядел разбросанные вещи: мячи, форму, тот самый злополучный диск. Всё это напоминало последствия детской истерики. Только вот детство закончилось, а истерики — нет. В зеркале напротив мелькнуло его отражение — взъерошенные волосы, красные глаза.
"Прекрасный вид для чемпиона", — саркастически отметил про себя Ньют.
Он пнул еще один мяч, который бессмысленно покатился под кровать, туда, где, вероятно, уже пылились чьи-то забытые носки и пустые баночки из мини-бара.
Где-то за стеной засмеялись. Может быть, над ним. А может, просто смотрели комедию. Разницы, в сущности, не было.

Телефон на тумбочке молчал.
Ньют плюхнулся на кровать. На экране телевизора, который он забыл выключить, мелькали повторы матча. Его лицо — восторженное, счастливое — крупным планом.
Он нажал кнопку. Экран погас.
В номере стало тихо.
Слишком тихо.

*«The Way You Look Tonight» — песня Tony Bennett.
* Оскар Уайльд - ирландский писатель и поэт, который отличался своими произведениями о запретной любви.