Стимулятор

Кухня хранила следы недавней спешки – чайная пара с тонкими трещинами глазури, оставшаяся от бабушкиного сервиза, стояла чуть криво на выцветшей льняной скатерти. Миссис Эдисон перед отъездом успела заварить травяной сбор – мята, мелисса, щепотка чабреца – аромат стоял густой, обволакивающий, как воспоминание о детских летних вечерах. Рядом, на фаянсовом блюде с позолотой по краю, уже остывали чуррос, их ребристые бока блестели от кристалликов сахара. Банка Нутеллы с отпечатками пальцев на крышке (кто-то уже успел зачерпнуть ложкой) стояла подле, как немой укор всем диетам мира.

Родители уехали за Милкой — старый Ленд Ровер, отягощенный огромным прицепом, скрылся за поворотом еще час назад. На столе осталась записка, аккуратно прижатая солонкой: "Вернемся раньше вас". Но судьба, как всегда, распорядилась иначе.

Юноши, вернувшиеся с прогулки раньше срока, замерли на пороге кухни, покоренные ароматом вкусностей. Томас, чьи руки еще пахли лошадиным потом и кожей поводьев, первым нарушил свое чистое питание — его пальцы, будто против воли, потянулись к чуррос. Он съел первый, даже не почувствовав вкуса, просто чтобы заглушить дрожь в коленях. Потом второй. Третий. Сахар крошился на скатерть, жир блестел на губах.
Ньют, напротив, лишь пил пустой чай, обхватив чашку ладонями, будто пытаясь впитать ее тепло. Его глаза, казалось, растворялись в клубах пара, поднимающихся от обжигающего напитка.
— Не любишь сладкое? — голос Томаса прозвучал хрипло, горло слиплось из-за большого количества сахара.
Ньют пожал плечами.
— Любишь же, — настаивал Томас, — у тебя в номере везде эти... конфетки валяются. Я помню.

Темные глаза Ньюта медленно поднялись. В тусклом свете кухни (шторы были задернуты, создавая иллюзию вечера среди бела дня) его зрачки казались неестественно расширенными, почти черными; брови напряжены. Он цокнул языком — звук, похожий на щелчок затвора — и вышел, не сказав ни слова. Дверь хлопнула за ним с такой силой, что дрогнули чашки на столе.
Томас остался сидеть, чувствуя, как сахарная пудра на его пальцах вдруг стала липкой, почти отвратительной. Он вытер руки о скатерть — старый, детский жест, от которого он годами отучал сам себя, но сейчас было все равно. Что-то внутри сжималось, как мокрая тряпка, из которой выжимают последние капли.

Он нашел Ньюта на крыльце, сидящим на корточках, как уличный кот, что ищет тепла от бетона. Сигарета в его пальцах догорала, пепел осыпался в жестяную банку—пепельницу.
— Что не так? — спросил Томас, и его голос прозвучал резче, чем он планировал.
Ньют сделал вид, что не слышит.
— Что не так? — настойчиво повторил Эдисон.
— Не бери в голову, Томми.
— Как это не брать? Я же вижу, что ты расстроен... или обижен.

Тишина растянулась, наполненная стрекотом цикад и далеким криком ястреба. Затем Ньют резко вдохнул, как человек, который собирается нырнуть в ледяную воду.
— Ты правда не понимаешь? — его голос дрогнул, став вдруг выше, почти детским.
Томас почувствовал, как что-то холодное пробежало по его позвоночнику. Он понимал. Конечно, понимал. Но признать это вслух значило разрушить хрупкое равновесие, которое он так старался поддерживать.
— Это... из-за того, что я трогал тебя за живот? — он выдохнул, будто выталкивая слова силой. — Прости! Я бы просто упал, если бы не держался!
Ньют замер. Потом, неожиданно, его плечи дрогнули — не то от смеха, не то от чего-то еще.
— Не... не совсем. Это ерунда.
— Тогда что?
Ньют грыз ноготь, его глаз дергался, как у загнанного зверя.
— Это почти из-за живота, — наконец выдавил он.
Томас почувствовал, как что-то холодное ползет по его спине.
— Ты серьезно ТАК из-за этого переживаешь? — он заставил себя рассмеяться, но звук получился фальшивым. — Никакого гейства не было, Ньют, если ты об этом.
Ньют опустил глаза. Потом вдруг хмыкнул — странно, почти истерично. Его скулы напряглись под кожей.
— Да, ну тогда все в порядке. Слава богу, никакого гейства.
Он резко потушил сигарету о стену дома (Томас мысленно отметил, что мать убьет их за это) и швырнул окурок в банку.
— Я пошел переодеваться.

Его рука, теплая и чуть липкая от пота, хлопнула Томаса по плечу. Слишком быстро, слишком небрежно.

***

Парни решили добежать до коробки на своих двоих, для поддержания кардио-нагрузки.
Теннисный корт появился перед ними неожиданно — безупречный прямоугольник изумрудного покрытия, окаймлённый белоснежными линиями, будто вырезанный из чужой, слишком аккуратной реальности и подброшенный сюда, в эту заросшую травой глушь. Томас, запыхавшийся, но старающийся этого не показывать, замедлил шаг, позволив Ньюту догнать его. Тот тяжело дышал, губы чуть приоткрыты, на лбу блестели капли пота — прокуренные лёгкие отчаянно сопротивлялись бегу.
— Вот чёрт, — Ньют согнулся, упираясь ладонями в колени, — я, кажется, умру.
Томас фыркнул, но тут же пожалел — в горле пересохло, сердце колотилось где-то в районе ключицы.
— Никто не заставлял тебя курить как паровоз, — пробормотал он, отводя глаза.

Корт действительно был слишком хорош для этих мест. Покрытие — не потрёпанный хард, а мягкий, упругий акрил, сетка новая, без провисов, по краям — аккуратные скамейки для зрителей. Всё это появилось здесь, потому что несколько лет назад австралийские теннисисты, уставшие от вечных перелётов, скупили землю в округе, построив виллы с кортами. Томас, всегда болезненно чувствительный к тому, что у других есть, а у него — нет, уговорил родителей купить участок именно здесь. «Для инвестиций», — сказал он. Но правда была в том, что он ненавидел чувствовать себя второсортным.

— Ладно, — Ньют выпрямился, смахнул со лба мокрые пряди. — Чем будем заниматься? Ты же обещал научить меня чему-то полезному.
Голос его звучал нервно, с лёгкой издёвкой, и Томас почувствовал, как в груди зашевелилось что-то колючее.
— Для начала — как правильно держать ракетку, — сказал он, стараясь говорить спокойно.
— О, боже, — Ньют закатил глаза. — Ты думаешь, что я это не умею? Или это как с лошадьми? «Пока не научишься запрягать, к седлу не подпустят»?
Томас сжал зубы.
— Если не хочешь — можем просто побить мячи.
— Нет-нет, учи. Только, ради бога, без этой твоей занудной серьёзности.
Он схватил ракетку, размахивая ею, как дубиной, и Томас невольно шагнул назад.
— Эй, осторожно!
— Ой, прости, — Ньют фальшиво сжалился.
Томас вздохнул.
— Дай сюда.
Он взял ракетку из его рук, стараясь не касаться пальцев, но всё равно засмущался. Быстро отдернул руку, как от огня.
— Вот, смотри, хватка должна быть...
— Как? — Ньют наклонился, слишком близко, и Томас почувствовал дыхание парня около своей шеи.
— Континентальная*, — Томас отступил на шаг. — Для подачи и ударов с лёта.
— О, серьёзно? — Ньют саркастично поднял брови. — А я думал, тут просто «бей по мячу».
— Если хочешь играть как пятилетка — да.
Ньют глупо затрепетал ресницами, цокнул языком, стараясь показать всем своим естеством как ему не хочется слушать Томаса. 

***

Мяч со свистом рассекал воздух, рикошетом отскакивая от грунта прямо у ног Ньюта. Тот резко рванулся в сторону, ракетка беспомощно взметнулась — и промахнулась на целую ладонь.
— Черт! — его голос сорвался на визгливую ноту, — ты что, специально бьешь так, чтобы я не достал?!
Томас провел тыльной стороной ладони по вспотевшему лбу:
— Это называется топ-спин*. Если будешь стоять как вкопанный...
— О, извини, ебаный профессор тенниса! — Ньют швырнул ракетку на корт, и она звякнула, подпрыгнув на акриловом покрытии. Его грудь быстро вздымалась, капли пота катились по вискам. — Может, хватит уже издеваться?
Томас сглотнул. В горле стоял ком — то ли от жары, то ли от этого внезапного взрыва. Он подошел подобрать мяч, стараясь не смотреть на Ньюта прямо.
— Я не издеваюсь. Просто... — он сжал мяч в ладони, чувствуя, как резина прилипает к влажной коже, — ты же сам хотел научиться играть лучше.

Тишина повисла между ними, густая и липкая. Где-то вдали кричали птицы, ветер шевелил верхушки сосен за ограждением.
Ньют вдруг фыркнул. 
— Ладно. Покажи еще раз этот твой... как его.
— Топ-спин. — Томас осторожно приблизился, держа дистанцию в полтора метра, — смотри.
Он медленно продемонстрировал движение:
— Кисть должна идти вот так, снизу-вверх.
Ньют склонил голову набок, и мокрый локон упал на глаз. 
— А если я сделаю... — он неуклюже скопировал движение, но ракетка дрожала в его пальцах.
— Нет, подожди.
Не думая, Томас шагнул вперед и взял его за запястье, чтобы поправить хват. Кожа под пальцами оказалась горячей, пульсирующей — он почувствовал, как под ней бешено стучит кровь. Жар мгновенно распространился по его руке, и он резко отпрянул, как от удара током.
— Что? — Ньют поднял бровь.
— Ничего. Просто... ты понял принцип?
Ньют вдруг рассмеялся — уже без саркастичных ноток, по-настоящему:
— Боже, Томми, ты краснеешь как первокурсник на свидании.
— От жары, — буркнул Томас, чувствуя, как горит все лицо.
Он отвернулся, делая вид, что поправляет сетку:
— Давай еще попробуем.

Они продолжили, и с каждым ударом Ньют действовал увереннее. В какой-то момент он даже выиграл очко — мяч ударился точно в угол корта.
— Видал?! — он подпрыгнул на месте, как ребенок, и Томас не смог сдержать улыбки.
— Да, неплохо. Для новичка.
— Новичка! — Ньют притворно возмутился, но глаза смеялись, — подожди пару недель, я тебя тут сделаю.

Солнце клонилось к закату, отбрасывая длинные тени через корт. Томас ловил мячи и украдкой наблюдал, как Ньют вытирает шею полотенцем, как капли пота скатываются по его ключицам. Это странное чувство — будто в груди что-то сжимается — не проходило.
— Ладно, хватит на сегодня, — сказал он, когда тени стали совсем длинными, — ты теперь уже меньше швыряешь ракетки.
Ньют ухмыльнулся, запрокидывая бутылку с водой:
— Высшая похвала от такого зануды.
Вода пролилась ему на подбородок, стекая по шее. Томас быстро отвел взгляд.

***

Они шли обратно молча, но теперь тишина была другой — не натянутой, а устало-спокойной. Ньют шел впереди, ракетка болталась у него на плече, а футболка прилипла к спине. Томас смотрел на этот темный от пота треугольник между лопатками. Силуэт Ньюта то исчезал, то появлялся вновь из-за сумеречного света.

Чем больше Томас узнавал его, тем меньше понимал. Томас ловил себя на мысли, что пытается разгадать его, как сложную математическую задачу, но чем дальше углублялся в расчеты, тем больше переменных появлялось. Действия Уиллера были нелогичными, слова и реплики запутанными, эмоции — яркими и скомканными. Казалось, что рядом с ним всегда нужно быть на чеку, иначе что-то опасное накроет как бетонная тяжелая плита. Неожиданно и больно.

Ньют обернулся, заметив, что Томас отстал.
— Ты там живой?
— Живой, — ответил Томас, ускоряя шаг.
Ньют ждал его, засунув руки в карманы, и в его глазах, даже в полутьме, читалось что-то неспокойное.
— Спасибо, кстати. За тренировку.
Томас кивнул.
— Ничего сложного.
— Для тебя — нет.

Они снова пошли рядом, и Томас чувствовал, как между ними тянется невидимая нить — то сплетаясь в узел, то ослабевая. Он хотел спросить, почему Ньют сегодня такой нервный, почему то смеется, то злится, почему смотрит на него так, будто ждет чего-то. Но слова застревали в горле.
Может, он просто боялся, что ответа не будет.
Или что ответ его испугает.
Ньют закурил, и в темноте загорелась маленькая оранжевая точка. Дым смешивался с вечерним воздухом, и Томас вдруг осознал, что даже этот запах — горький, едкий — теперь ассоциируется у него с Ньютом. 
Он не понимал Ньюта.
Но, кажется, уже не мог без этого чувства — этого постоянного, мучительного недоумения.

— Завтра снова потренируемся? — спросил Ньют внезапно, и в его голосе была какая-то новая нота — почти надежда.
Томас посмотрел на него — на его профиль, освещенный тусклым фонарем, на тень ресниц, падающую на щеки.
— Если хочешь.
— Хочу, — быстро ответил Ньют.
И Томас снова почувствовал это — как что-то внутри него сжимается, как будто сердце пытается выбраться из груди.

Он не понимал Ньюта. Но, кажется, уже не хотел понимать. Потому что иногда ответ страшнее загадки.
А иногда — единственное, что имеет значение.

***

Парни шли к дому неторопливо, переваливаясь с ноги на ногу. Родители уже давно вернулись и ждали их к ужину. Вылеченная Милка стояла в стойле, тихая и покорная, будто никогда и не болела. Юноши проверили ее, Ньют познакомился с единственной кобылой, а потом все вместе сели за стол — жареный батат, запеченная речная форель, запах которой смешивался с вечерней прохладой. На десерт были печенья, подаренные подругой матери, которые они, по молчаливому согласию, решили съесть в комнате Томаса.
Время уже перевалило за семь вечера. Для города это были еще легкие сумерки, но здесь, за его пределами, свет ощущался иначе. Без уличных фонарей, без горящих окон фабрик и многоэтажек, улица тонула в густой, колючей темноте. Она была едкой, как дым, почти осязаемой — казалось, можно протянуть руку и ощутить ее шершавую текстуру. Ночь окутала все плотной пеленой, и в доме пришлось зажечь свет в каждой комнате.

Томас сходил в душ и теперь ждал Ньюта, сидя на полу среди старых вещей. Он перебирал комиксы, которые родители так и не выбросили, хотя сын давно съехал. В ящиках лежали фантики от конфет, коробочки с записками из летних лагерей, потрепанные школьные тетради и не сданные учебники. Комната кричала о том, что все эти вещи принадлежали кому-то другому — не тому Томасу Эдисону, который существовал сейчас. Он открыл одну из тетрадей: на первой странице был записан только заголовок лекции о Войне за независимость США. Дальше — обрывки разговора с соседом по парте, перекочевавшие на бумагу: маты, глупые шутки, ничего важного. На следующей странице — игра в виселицу. Нарисованный человечек болтался на петле, его глаза — два крестика, как в комиксах, а загаданное слово было «жопа». Томас хмыкнул: «И зачем они все это перевезли из Индианы...»

Размышления прервал тихий стук в дверь.
— Кхм, Томас, я войду? — голос Ньюта звучал протяжно, чуть смущенно. — Или ты переодеваешься?
Томас встал и резко распахнул дверь — но тут же захотел захлопнуть ее обратно. Ньют стоял на пороге, обернутый в полотенце на бедрах. Вода стекала с его волос тонкими струйками, некоторые пряди прилипли ко лбу и щеке.
— Ой, — выдавил Томас и отступил, пропуская его внутрь. Он тут же вернулся к школьным тетрадям, лишь бы не смотреть на полуголого парня.
— Ты, похоже, всю горячую воду забрал. Под конец пошла холодненькая, — пробормотал Ньют, поскрипывая зубами.
— Серьезно? Извини, отвык. Надо было тебя первого пропустить.
— Да забей, просто забавно. У меня соски встали, теперь я как принцесса Лея*, — Ньют рассмеялся и принялся вытирать волосы вторым полотенцем, которое достал из рюкзака.
Томас закашлялся, почувствовал, как кровь приливает к щекам. Ему дико захотелось обернуться, украдкой взглянуть, но он сдержался, уставившись в тетрадь так, будто хотел прожечь ее взглядом. Ладони прижал к лицу — щеки горели. «Сейчас он опять начнет смеяться надо мной»...

— Что там смотришь? — Ньют плюхнулся рядом с ним на пол, поджав под себя ноги, и заглянул в тетрадь.
Томас наконец рискнул повернуться к нему: Ньют сидел в одних трико, без футболки, капли воды все еще скатывались с его волос на плечи.
— Я, эм, да так, — Томас захлопнул тетрадь и невольно уставился на его тело.

Он никогда не видел его таким обнаженным. Худоба Ньюта была теперь еще заметнее: ребра, резкие тени под ключицами, пресс не накачанный, а скорее подсушенный, плечи немного покатанные, руки — длинные хомута, будто прилепленные наспех. Кожа бледная, почти прозрачная.
«Красивый», — промелькнуло в голове.

Ньют поежился под его взглядом:
— Что? Я чистую футболку не взял. А в толстовке жарко.
— Эм, — Томас бросил взгляд на шкаф. — Думаю, у меня тоже ничего не найдется. Разве что детское, но оно даже тебе не налезет.
Ньют уставился на него, поджав губы:
— Даже?
— Я не... — Томас мысленно пнул себя за неловкость. — Не хотел, не бери в голову.
Ньют обхватил себя руками, поджал ноги, словно пытаясь спрятать тело, и резко сменил тему:
— Что это у тебя? Лего?

На подоконнике рядом с ящиками стоял детский конструктор — потрепанный, с облупившейся краской, некоторые детали были сломаны.
— Да, люблю Индиану*. Ну, в детстве любил.
— Вааау, — протянул Ньют. — Лего — это так по-твоему.
— По-моему?
— Ну да. Собирать, складывать, доводить до идеала, дотошно сидеть часами над одной деталью. Это же прямо ты.
Томас фыркнул в кулак, потом пожал плечами:
— Я не всегда был таким.
— Да ну? А каким же?
Томас задумался, потом выдал:
— Распиздяем.
— Не верю.
— Нет, правда. Я был несносным, пока не занялся теннисом.
— И что же ты делал? Только письменную домашку выполнял? А, нет, я знаю... ты ел чипсы?..
Ньют рассмеялся, Томас тоже.
— Ну, как все подростки... пил, курил, гулял, ничего не хотел.
— Секс тоже был? — Ньют игриво приподнял бровь.
— Ну, был.
— Не верю! Ты и секс? Ты что, женился не девственником?!
— Выходит, так.
— Вон оно как, — Ньют расслабился, откинулся спиной на кровать, запрокинул голову. — А как так вышло? У тебя была волшебная таблетка? Ну, в смысле... как ты стал собой?
Томас задумался. Внутри что-то дрогнуло — старый страх, воспоминания, от которых он бежал.
— Кое-что случилось... в прошлом.
Ньют кивнул:
— И что же?
Томас помотал головой, будто пытаясь стряхнуть навязчивую мысль.
— Не... неважно. Это было давно, еще в Америке. Теперь я другой человек.
— Ты жил в Америке?
— Да. Переехал с родителями в 2009.
— О, вау. Далековато.
— Так было нужно.

Ньют выпрямился, внимательно разглядывая Томаса. Его взгляд скользил по лицу, будто искал ответ, но находил только грусть.
— Ты сложный, — наконец сказал он.
— Да.
— Сложный человек.
Томас пожал плечами, не отрывая взгляда.
— Это комплимент, — поспешно добавил Ньют.
— Я думал, «сложный» — это не комплимент.
— Глупость.
— Когда хотят сказать что-то хорошее, обычно говорят «простой».
— Бред. Простых людей не бывает.
— Ну, бывают...
— Не-а. Все сложные. Просто для кого-то сложность — это когда человек не вписывается в его шаблон. А для кого-то — наоборот, — Ньют замолчал, потом добавил, — ну, пусть будет, что для меня «сложный» — это и есть «простой».
— Нет... я хочу остаться сложным, — Томас глубоко вздохнул, сердце колотилось, отдавая в ключицу. — Сложным по-твоему.

Ньют улыбнулся, слегка смутившись. Он нервно убрал прядь за ухо, отвел взгляд:
— Говорю какую-то ерунду, извини. Не хочу, чтобы ты считал меня придурком.
— Я и не считаю.
— Я вижу по твоему взгляду. Часто. Смотришь на меня, как мой отец.
— Это как?
— Будто с отвращением.
Томас вспомнил взгляд отца Ньюта на парковке, а еще — свой собственный секрет, который сейчас скрывал. В голове звякнул противный колокольчик — банковский счет, деньги отца.
— Я просто... иногда не понимаю тебя, — осторожно подбирал слова Томас. — Понимаешь?
— Ты не первый, кто мне это говорит.
Ньют замолчал, хотя Томас видел, что он хочет сказать что-то еще. Губы шевелились, будто он ловил воздух, как рыба под водой.
— Наверное, у тебя есть причины так себя вести, — наконец сказал Томас. — Потому что у меня есть. Так что знай — я не чувствую к тебе ничего... плохого.
Ньют улыбнулся, кивнул, потом резко перевел взгляд на свои обкусанные ногти.
— Не знаю, что у тебя там было в прошлом, Томми, но тебе повезло с родителями. Мои меня не любили, — вырвалось у него резко.
Томас молчал. Ньют говорил, будто обращался к стене:
— Все, что я делал, было неважным. Я был тенью в собственном доме. В детстве мог неделями не выходить из комнаты, в подростковом возрасте сбегал, жил у друзей месяцами. Я ждал злости, криков, но каждый раз, возвращаясь, видел только пустое равнодушие. Никакие подарки, никакие деньги не могли заменить... — он запнулся, будто боясь сказать следующее слово, — ...ну, любви?..
— А друзья? Девушка?
— Не знаю. Их и не было. Я и сам не особо в них нуждался. Хотелось, конечно, ебаться, но это просто природа, — Ньют хмыкнул. — Пубертат был жестким, думал, рука отвалится.
Он усмехнулся, Томас тоже.
— Но отношения... не хотелось. Меня все считали злым, избалованным, недалеким. И я не спорил.
— Но... тепла не хотелось? — Томас поморщился от пафосности своей фразы, но назад взять слова уже не мог.
— Хотелось, чтобы меня кто-то понял. Но, как видишь, у людей с этим по отношению ко мне проблемы...
— Ты поэтому сегодня такой нервный? В семье что-то случилось?
— А? Не, не из-за этого. Ты уж прости за все эти... странности.
— Тогда из-за чего?

Разговор прервал звонок Нэнси. Время близилось к девяти. Томас шлепнул себя по лбу, вскочил, нашел телефон в рюкзаке.
— Нам пора. Собирайся, — сказал он резче, чем планировал, и вышел, захлопнув за собой дверь.
Ньют устало выдохнул, натянул худи — в комнате стало прохладно — и начал складывать вещи. Но взгляд снова зацепился за конструктор на подоконнике. Среди пластиковых деталей стояла маленькая фигурка в ковбойской шляпе — Индиана Джонс, с хлыстом и самодовольной ухмылкой. Ньют взял ее в руки, повертел. Пальцы горели желанием украсть, сунуть в карман, унести с собой. Ему дико хотелось оставить что-то на память об этом дне — чтобы, глядя на эту безделушку, снова чувствовать запах травы и стойла, вкус супа гамбо, тепло чьих-то рук на своем животе...
Он быстро сунул фигурку в рюкзак и пошел к двери.

*Континентальная хватка — это способ держать ракетку, при котором ладонь расположена на ручке так, что большой палец находится на верхней грани ручки, а указательный палец немного смещен в сторону.
*Топ-спин — удар, при котором ракетка движется снизу вверх, придавая мячу сильное верхнее вращение.
*Принцесса Лея (Лея Органа-Соло) — персонаж вселенной «Звёздных войн», один из главных персонажей четвёртого, пятого, шестого, седьмого, восьмого и девятого эпизодов, а также сопутствующих книг и комиксов. 
*Индиана (сленговое) / Серия фильмов "Индиана Джонс" — это франшиза, посвященная приключениям археолога и искателя приключений Индианы Джонса.