Хроники выживания во дворце

Она говорила сквозь слёзы, но ее слова были подобны удару молнии, расколовшему его хаотичную жизнь, изрезавшему его самого на кровавое месиво, с разорванным на куски телом. Лу Гуаньсюэ застыл на месте, впервые на его юном лице отразились беспомощность и растерянность, свойственные его возрасту. Его рука все еще была ранена, от крови волка попавшей на ресницы, было очень неприятно, но его конечности одеревенели, и он не знал, что делать. В горле пересохло, он открыл рот, но не смог произнести ни слова.

Глаза Ся Цина наполнились слезами.

Он мало общался с пятилетним Лу Гуаньсюэ, но своими глазами видел, что каждый его неуверенный шаг был сделан для того, чтобы "выжить". Он метался, притворялся послушным и жалким, терпел все оскорбления и насмешки, побои и издевательства, и рос со шрамами по всему телу. Этот похожий на волчонка ребенок никогда не испытывал ненависти или печали, он не чувствовал себя одиноким, он просто хотел жить.

Но теперь женщина, подарившая ему жизнь, сказала ему срывающимся голосом: 

— Ты не должен был быть жив.

Слезы навернулись на глаза Лу Гуаньсюэ, но он был слишком молод, чтобы знать, как унять боль в своем сердце. Все, что мог сделать мальчик, это почти умоляюще произнести:

— Не говори больше...

Яо Кэ не слышала его голоса, женщина будто находилась в трансе, алая кровь продолжала сочиться сквозь пальцы, которыми она закрывала лицо.

— Прости, А-Сюэ, прости, мне не следовало тебя рожать, — ее голос становился всё более хриплым, она рыдала, словно сердце разрывалось на части, — Прости, А-Сюэ, мне не следовало накладывать на тебя кровавую печать, пытаясь пробудить в тебе бога.

Лу Гуаньсюэ задрожал всем телом и отступил на шаг назад:

— Хватит.

— Прости меня, А-Сюэ, — Яо Кэ заплакала в отчаянии, чувство вины сокрушило все ее существо, — Прости меня. Не взрослей, не живи больше, А-Сюэ.

Она отпустила дрожащие руки и медленно, с трудом подняла голову. Ее серебристо-голубые глаза были налиты кровью, выглядя тусклыми и безжизненными, Яо Кэ окончательно ослепла. Она ничего не видела, рассеянно глядя вперёд. Стоя на коленях, с длинными чёрными волосами, раскинутыми по земле, женщина напоминала увядший цветок Линвэй на заброшенной могиле.

— Не взрослей, — тихо прошептала она, в уголках ее глаз стояли кровавые слезы.

— ...Это все моя вина. Мне не следовало использовать тебя как сосуд, не следовало тебя рожать.

— Тебе уже пять, скоро в тебе проснется бог.

— Не взрослей больше, не живи дальше.

Она ничего не видела, лишь ощупью ползла вперёд, с растрёпанными волосами и пустым взглядом. Лицо онемело от боли, она плакала и истерически смеялась:

— Когда бог проснется, тебе придется нести ответственность за все грехи русалок, совершенные много лет назад. Не взрослей, не живи дальше.

— Сейчас я больше не прошу Бога вернуться в этот мир, я больше не мечтаю о возвращении русалок домой, я просто хочу, чтобы ты был цел и невредим, без боли и страха, А-Сюэ.

— А-Сюэ, прости меня…

— Лу Гуаньсюэ! — Ся Цин наконец смог пошевелиться. Он бросился вперед и первым делом закрыл уши мальчику.

Но Лу Гуаньсюэ стоял неподвижно, его лицо было бледным, как бумага, его темные зрачки расширились и смотрели пустым взглядом, словно увидели что-то чрезвычайно ужасное. Огонь сжег дикую траву в его сердце дотла. Каждое слово пронзало его душу, разбивая в прах то единственное чистое стремление, на котором держалась его жизнь.

—— Сосуд.

—— Не взрослей больше. Не живи дальше.

—— Бог должен пробудиться в тебе.

Лу Гуаньсюэ едва держался на ногах, в предыдущей схватке с волком он получил глубокое ранение, и сейчас боль ощущалась особенно остро. Он открыл рот и выплюнул кровь, его глаза наполнились слезами, смывшими всю настойчивость и упрямство, которые были у него раньше, оставив только пустоту и растерянность. 

У Ся Цина тоже покраснели глаза. Он схватил его за руку и охрипшим голосом сказал:

— Не слушай ее, я уведу тебя, я заберу тебя отсюда.

Лу Гуаньсюэ ничего не ответил.

— Я заберу тебя отсюда, — Ся Цин взял его покрытую шрамами руку, закрыл ему глаза и потащил вперёд, — Пойдем, пойдем.

Яо Кэ полностью потеряла зрение, но все еще слышала шаги. Она в панике вскочила:

— А-Сюэ!

Ее рука ударилась о стол, незаконченная вышивка рассыпалась по земле, она попыталась двинуться вперед, но споткнулась и тяжело упала на колени. В этот момент на лице умирающей святой русалки отразилось замешательство, ее длинные волосы упали, и, наконец, она не выдержала и разрыдалась от горя. Крик и пропитанная кровью скорбь разнеслись по всему заброшенному двору.

Ся Цин схватил Лу Гуаньсюэ за руку и выбежал на улицу, спасаясь от гнетущего холода дворца.

Снаружи ярко сияли звезды, высоко в небе висел полумесяц, а ветер доносил стрекотание различных мелких насекомых. Земля была усеяна сорняками и гравием. На полпути Лу Гуаньсюэ, шедший как ходячий труп, внезапно отпустил руку Ся Цина, прислонился к стене, и его начало сухо рвать. Сегодня он ничего не ел, и его вырвало только кровью.

Ся Цин, чувствуя себя беспомощным, подошёл к нему и взял его за руку:

— Не верь ей.

Лунный свет был ясным и слабым, и Лу Гуаньсюэ казался марионеткой без души. Услышав это, его тонкие губы задрожали и поднялись в натянутой улыбке.

— Как смешно.

Ся Цин молча смотрел на него.

Лу Гуаньсюэ не в силах выпрямиться от боли, с бледным лицом присел на корточки, уставившись на различных насекомых в траве, рассеянно бормоча:

— Как смешно, я так старался выжить, вот только ради чего, — он уставился на свои уродливые руки и прошептал, — Значит, я жил, чтобы умереть.

Он был так расстроен, что не мог связно говорить:

— ...чтобы...чтобы быть сосудом для бога.

Ся Цин больше не мог этого выносить, с покрасневшими глазами он присел рядом и обнял его, говоря:

— Нет, Лу Гуаньсюэ, все совсем не так.

На этот раз Лу Гуаньсюэ не сопротивлялся его объятиям. Худенькое тельце мальчика сильно дрожало, он впился зубами в плечо Ся Цина, словно пытался подавить сдавленные рыдания.

Ся Цин почувствовал, что его одежда промокла от горячих слез, но проигнорировал боль, и дрожащим голосом произнес:

— Я видел тебя взрослым. Ты действительно вырос и стал кем-то очень могущественным и устрашающим, и больше никто не осмеливался тебя обидеть.

Лу Гуаньсюэ улыбнулся, его зубы дрожали:

— Ты уверен, что видел именно взрослого меня, а не Бога?

— Тебя. Я уверен, — его голос был слишком спокойным, без выраженной интонации, как будто он просто констатировал факт.

— Ты, когда вырос, стал императором царства Чу, которого все почитали как «Жемчужина и нефрит Лингуана». Хотя у тебя все еще скверный характер и куча плохих привычек, я никогда не испытывал к тебе ненависти, когда был с тобой. Хотя сначала ты был похож на сумасшедшего, и в основном таким же был позже, я... я никогда не испытывал к тебе ненависти.

Странно, даже сам он не мог это объяснить.

— Ты живешь хорошо. Так что не верь словам своей сумасшедшей матери, цель твоего рождения – не какой-то призрачный сосуд.

— Цель твоей жизни не в том, чтобы умереть, когда пробудится бог.

— Ты рожден, чтобы быть самим собой, каждое твое действие, каждое слово, сказанное тобой в этой жизни, предназначено для тебя самого.

Слезы Лу Гуаньсюэ крупными каплями обжигали кожу Ся Цина. В траве тихо стрекотали насекомые. Ся Цин поджал губы, решив больше ничего не говорить, давая ему немного тишины.

Раньше он задавался вопросом, почему кто-то вроде Лу Гуаньсюэ, который был закален невзгодами, взращивал непокорность во тьме и жил так трезво и серьезно, мог породить демона в своем сердце? Теперь Ся Цин понял, что то, что могло сломить его, было то, что даже «жить» стало для него первородным грехом.

Светлячки порхали в дикой траве, а в тишине ночи под землёй слышались много звуков.

— Давай сначала выберемся отсюда, — Ся Цин не мог выносить гнетущей атмосферы и потянул его за руку, готовый выйти из холодного дворца.

— Уйти не получится, — сказал Лу Гуаньсюэ.

Ся Цин молчал, глядя на него. С бледным и измождённым лицом, с чёрными глазами спокойными и серьезными, как никогда прежде, Лу Гуаньсюэ прошептал:

— Ты сказал, что это мой внутренний демон, значит, ты тоже ненастоящий, все это - мое воображение.

— Я не стал старше и не выжил.

— Люди видят во мне русала, чудовище, в то время как русалки видят во мне человека и считают врагом.

Он присел в траву, на детском лице появилось выражение растерянности. После того, как его вера рухнула, а душа будто раскололась, он спросил себя:

— Тогда кто же я? — он вспомнил слова Яо Кэ, поежился на ветру и с трудом выговорил каждое слово, — Я... монстр?

Монстр, который не должен был жить. Рожденный только для того, чтобы умереть, чья жизнь просто жертвоприношение, без возможности повзрослеть.

— Я монстр, — его голос стал неестественно тихим.

— Нет, это не так, — Ся Цин тоже чувствовал себя глубоко опечаленным, присел перед ним на корточки и, сделав паузу, продолжил, — Лу Гуаньсюэ, пойдем со мной.

Ся Цин отвёл его к той стене. Двое детей сели рядом.

— С самого начала я хотел спросить, сидя на этой стене, я вижу пустую белизну, но что видишь ты?

Ветер развевал бледно-голубую ленту в волосах Лу Гуаньсюэ, он молчал. Ся Цин глубоко вздохнул и сказал:

— Я думаю, ты, наверное, видишь императорский сад, дворцы, городские стены, а ещё небо и землю где-то вдалеке.

Стена была покрыта светло-зеленым мхом и крошечными белыми цветами. Ся Цин медленно продолжил:

— Когда я был маленьким, до того как детский дом отремонтировали, больше всего я любил забираться на старую полуразрушенную стену у главного входа и сидеть там молча, смотря вперёд.

— По ту сторону стены дети продолжали спорить о качелях, в то время как снаружи на строительной площадке продолжал громыхать экскаватор. Сначала директор подумал, что я замкнутый, но вскоре понял, что дело не в том, что я не могу ужиться с другими, мне просто хотелось там посидеть одному.

— У сирот нет родителей, а значит, нет и "откуда". Когда я был маленьким, мне совсем не хотелось взрослеть, потому что у меня не было и "куда". Ты намного сильнее, чем я был в пять лет.

— Но даже не имея ни начала, ни конца, я никогда не задавался вопросом, кто я и кем должен быть. Согласно поговорке более поздних поколений, жизнь - это просто цикл. Миллиарды лет назад в результате Большого взрыва возникли элементарные частицы, из которых появились небо и земля, все живые существа, включая меня и тебя. А затем все это превращается в пыль, возвращаясь во Вселенную.

Ся Цин повернул голову, посмотрел на Лу Гуаньсюэ серьезными светло-карими глазами и тихо сказал.

— Лу Гуаньсюэ, чтобы жить – не нужно иметь какую-то заданную цель, жизнь – это просто жизнь. Все твои многолетние усилия не напрасны.

Если судьба относится к тебе несправедливо, то тогда все эти годы борьбы и взросления, словно хождение по тонкому льду, покажутся всего лишь шуткой. Если «смысл жизни», за который он держался, вдруг рушится, кажется жалким и печальным, это может стать последним ударом, разбивающим его гордость.

Тогда я хотел сказать тебе, что на самом деле не обязательно придавать этому какой-то смысл, все, что ты сделал ради этого, не было напрасно.

Лу Гуаньсюэ опустил голову, его ресницы сильно дрожали, его зубы прикусили губу, пока она не побелела. Ся Цин вздохнул и сказал:

— Ты также не монстр.

Он пододвинулся ближе, протянул маленькую, ещё детскую руку, чтобы смахнуть слезы с уголков глаз, его голос был нежным и медленным, как шелест ветра:

— Как ты можешь быть монстром? Она родила тебя, но это не даёт ей права определять, какой будет твоя жизнь.

Лу Гуаньсюэ поднял голову, уголки его глаз все еще были красными, черные волосы развевались в воздухе вместе с голубой лентой, родинка на веке отливала кровавым светом. Спустя долгое время мальчик без особых эмоций улыбнулся и сказал:

— Опять этот взгляд.

— А? — удивился Ся Цин.

— То, как ты смотришь на людей, — он, казалось, успокоился, его лицо было бледным и хрупким, как у стеклянной куклы.

Ся Цин уставился на него. На его голове торчал взъерошенный пучок волос, уголки губ с досадой дёрнулись.

Он ведь утешает Лу Гуаньсюэ, а тот в ответ несёт какую-то чепуху!

В этот момент светлячки из травянистого уголка перелетели на стену, усеяв ночное небо бесчисленными крошечными звездочками, их тусклый желтый свет мягко освещал ночь.

— Я догадывался, что с моим телом что-то не так, — Лу Гуаньсюэ снова заговорил холодным и безразличным тоном, протягивая руку, чтобы схватить светлячка, — Потому что я не умираю. Если упаду с лестницы, если меня будут удерживать в воде, и даже если буду голодать несколько дней, я не умру. Каждый раз, когда я оказывался на волосок от смерти, всегда на расстоянии вздоха, моя жизнь оставалась крепка, как скала.

— Сначала я подумал, что небеса хоть немного благоволят ко мне.

Оказывается, это были всего лишь ледяные клыки судьбы, которая просто ещё не открыла свою пасть.

Он снова отпустил светлячка, наблюдая, как тот взлетает все выше и выше в небо, и некоторое время молча смотрел на него, прежде чем потянуться назад и развязать ленту для волос.

— Это то, что она подарила мне, сказав, что это для защиты, поэтому я всегда ношу её и не снимаю, даже когда сплю, — сказав это, он иронично усмехнулся, — Возможно, это всего лишь способ сдерживать кровавую печать.

Когда бледно-голубая лента упала, черные волосы мальчика рассыпались по плечам. На этом фоне его кожа стала выглядеть еще белее, словно снег, а родинка на веке приобрела странный красный оттенок. Лу Гуаньсюэ продолжил:

— Сегодня пятое марта.

Ся Цин замер:

— Пятое марта…

Снова пятое марта.

Цзинчжэ.

Неудивительно, неудивительно, что небо заполонили светлячки, неудивительно, что из-под земли доносилось так много звуков. 

Лу Гуаньсюэ склонил голову набок, и впервые на его утонченном и холодном лице отразились эмоции, свойственные нормальному человеку.

— На самом деле, это еще и мой день рождения, хотя она всегда утверждала, что он шестнадцатого февраля.

Ся Цин не смог вымолвить ни слова и растерянно пробормотал:

— Твой день рождения...

Лу Гуаньсюэ ослабил ленту для волос, позволив ей упасть со стены. Холодный ветер ночи Цзинчжэ высушил слезы на его лице и вновь зажег искру решимости в его глазах. 

— Я знаю, как избавиться от внутреннего демона, — сказал Лу Гуаньсюэ.

Ся Цин смотрел на него в замешательстве. Мальчик слегка усмехнулся, когда взглянул на Ся Цина.

— Ты прав, моим внутренним демоном могу быть только я сам. Спасибо, я выведу тебя отсюда.

Это был первый раз, когда он сказал «спасибо», но Ся Цин внезапно насторожился.

— Что ты собираешься делать?

Не обращая на него внимания, мальчик достал из рукава маленький нож и без колебаний спрыгнул со стены.

Его черные волосы и одежда развевались на ветру, светлячки кружились вокруг него, будто мальчик прыгнул в море света. Он приземлился на покрытую дикой травой землю, растаптывая всё живое под ногами, и, не оглядываясь, побежал обратно.

— Лу Гуаньсюэ! — внезапно закричал Ся Цин.

Но вдруг он заметил, как внутри барьера всё начало колыхаться, словно водяной туман. Светлячки, рассеянные по небу, превратились в странные, пестрые видения, придавая кроваво-красный оттенок всему пустынному и безмолвному холодному дворцу. Словно предвестие надвигающегося обрушения и пламени.

— Лу Гуаньсюэ!

Ся Цин тоже спрыгнул вниз, но как только он приземлился, кто-то схватил его за плечо. Рука была холодной, и леденящий холод проник сквозь одежду до самых костей. Сверху раздался знакомый равнодушный голос:

— Пусть идёт.

Ся Цин резко обернулся. Рядом с ним стоял повзрослевший Лу Гуаньсюэ, хозяин этого препятствия, его черные волосы ниспадали водопадом, а белоснежные одежды были безупречно чистыми. Его глаза были равнодушными и спокойными, глубокими, как морская бездна, и смотрели прямо перед собой без тени эмоций. Здесь он казался самым настоящим. Не было ни ленивой таинственности башни Чжай Син, ни притворного благородности императорских покоев. Тихий, одинокий, меч, пронзивший его кости, когда он был ребенком, растворился в его крови, когда он вырос.

Он молча стоял в углу, где двигались насекомые в период Цзинчжэ, и смотрел, как пятилетний мальчик с ножом в руке пересекает бесплодную землю, чтобы преодолеть последнее мирское препятствие.

Ся Цину потребовалось некоторое время, чтобы снова обрести дар речи и с трудом произнести:

— Что он собирается сделать?

— То, что я не осмелился сделать в пять лет, но о чем думал все это время, — спокойно ответил Лу Гуаньсюэ.

То, что не осмелился сделать в пять лет, но о чем думал все это время.

В тот момент, когда вспыхнул огонь, Яо Кэ, наконец, спотыкаясь, вышла. С потухшим взглядом она выбежала из дворца, как несчастная мать, потерявшая своего ребенка, отчаянно выкрикивая «А-Сюэ». Её глаза высохли, и она больше не могла лить слезы. Женщина шла одна в темноте, в панике шаря руками вокруг.

Ся Цин увидел, как пятилетний Лу Гуаньсюэ подбежал к Яо Кэ и схватил её за руку.

— А-Сюэ? — Яо Кэ застыла,
радость ещё не успела появиться на её лице, когда голос мальчика холодно произнёс:

— Вот нож, убей меня.

Яо Кэ застыла, её лицо побледнело, она едва держалась на ногах, прошептав:

— Что ты сказал?

Лу Гуаньсюэ с покрасневшими глазами с силой схватил ее за руку, когда она была на исходе сил, а затем вложил нож в ее ладонь.

За свою жизнь Яо Кэ убила много людей и держала в руках много оружия, но это был первый раз, когда она задрожала от холода рукояти ножа. Она была такой печальной и хрупкой, но из-за того, что она была слепой и ничего не могла сделать, на ее лице появилось глубокое чувство беспомощности. Ее губы задрожали:

— А-Сюэ, я...

Из глаз пятилетнего мальчика крупными каплями потекли слезы. Лу Гуаньсюэ хрипло взревел:

— Ты сказала мне больше не взрослеть, не жить дальше.

— Ты сказала, что когда бог пробудится, все наказания падут на меня. Ты хотела, чтобы я жил без боли и страданий, и я тоже не хочу терпеть эти мучения.

— Убей меня! Яо Кэ! Убей меня!

Лицо Яо Кэ побледнело, она думала, что ее сердце, уже онемевшее от боли, не сможет разорваться снова, но кровь затуманила ей зрение. Она открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. 

У Лу Гуаньсюэ потекли горячие слезы, и он закричал на нее:

— Почему? Почему я должен нести грехи твоего клана русалок! Я человек! Яо Кэ! Ты притворялась невежественной и слепой в течение пяти лет! Теперь ты можешь ясно видеть! Я человек! Я не хочу становиться сосудом для бога, я не хочу страдать!

Он был похож на умирающего детёныша зверя, отдавая нож Яо Кэ.

— Разве ты не говорила, что сожалеешь, что не хочешь, чтобы Истинный Бог пришел в этот мир, а хочешь только, чтобы я жил спокойно и в безопасности?

— Тогда убей меня! Убей меня, Яо Кэ!

Слезы капали на руку Яо Кэ, обжигая ее так сильно, что она едва могла держать нож. Лу Гуаньсюэ почти умолял:

— Пожалуйста, убей меня.

Пусть сломанные кости срастутся заново, а плоть и кровь вернутся к той, что меня родила, и отныне я ничего не буду тебе должен.

Яо Кэ держала нож, ее лицо было бледным, лишенным красок. Женщина долго стояла там, как статуя. Затем она с усилием отогнала от себя собственные чувства, словно лишенная души, кивнула.

Она наклонилась, как мать, терпящая беспричинную истерику ребенка, ее серебристо-голубые глаза были пусты, и она спокойно произнесла:

— ...Хорошо.

Кроваво-красный свет исходил от холодного дворца, и огонь постепенно разгорался. 

Ся Цин наблюдал, как Яо Кэ взяла нож и убила пятилетнего Лу Гуаньсюэ.

В момент смерти мальчика, преграда наконец разрушилась.

Нож упал на землю. 

Яо Кэ ничего не видела и не смотрела на тело ребёнка. Она долго стояла там, как будто полностью отрешившись от эмоций, оставив только тело, которое не ощущало ни страдани, ни боли. Выражение ее лица было бледным и оцепенелым, затем она покачала головой, прислонившись к стене, бормоча себе под нос:

— …Сегодня Цзинчжэ, день рождения А-Сюэ, я должна приготовить миску лапши долголетия. А еще мне нужно вернуться к вышиванию. Да, моя вышивка ещё не закончена. На дворе лето, нужно сшить А-Сюэ новую одежду.

Она бормотала что-то себе под нос, медленно идя, ощупью вернулась во дворец. В этот момент полыхнул огонь, "бум", и рухнувшие стены в одно мгновение превратились в пыль.

Ся Цин наблюдал, как Яо Кэ на ощупь пробирается обратно к столу, освещенному пламенем, наклоняется в поисках иголок и ниток, но в конце концов находит книгу, "Канон Песен", которую она читала, держа Лу Гуаньсюэ на руках.

У нее больше не осталось слез, и она застыла. Кровь в ее сердце давно иссякла, и в последние мгновения своей жизни она, рыдая, опустилась на колени, прижимая книгу к груди. Ее длинные волосы упали, закрыв ее дрожащее тело.

Она тоже умерла. 

Умерла внутри барьера, черные волосы растаяли, плоть растворилась, оставив только груду белоснежных костей. Из ее остатков вырос слой за слоем ледяной голубой цветок.

—— После смерти русалок их тела разлагаются, превращаясь в воду, а из костей вырастает цветок Линвэй.

Холодный и пустынный аромат цветка проникал повсюду, неся с собой влажные воспоминания о море. 

Ветер превратил белые кости в пепел, а также развеял цветок Линвэй. Льдисто-голубые лепестки танцевали в воздухе, излучая слабый голубой свет, совсем как в легенде, в ночь Цзинчжэ освещая путь тем, кто возвращается в забытые могильные курганы.

Но они никогда не смогут вернуться снова.

Собираем горошек лесной, а горошек едва пробивался.

Воротиться мечтал я домой, год не видел уж дома родного.

….Свет разлуки не исчерпаем, и домой — уже не вернуться.

У Ся Цина защипало в глазах, и он с тяжелым сердцем закрыл их.

Лу Гуаньсюэ стоял рядом с ним с безразличным выражением лица, ожидая, когда все закончится, и сделал шаг вперед.

Ся Цин удивленно распахнул глаза и увидел, что Лу Гуаньсюэ подходит к все еще целому телу своего пятилетнего «я». 

Молодой император протянул руку, обнажив запястье из-под своих белоснежных рукавов, с перевязанной вокруг него голубой лентой. Он развязал ленту у себя на запястье и приподнял бесчувственное тело мальчика. Своими нежными тонкими руками он привел в порядок растрепанные волосы ребёнка. Опустив ресницы, со спокойным выражением лица, он тихо произнёс голосом, мягким, как лунный свет.

— Она не лгала тебе, это действительно для защиты.

Лу Гуаньсюэ на мгновение замолчал,
затем спокойно сказал:

— Ты выжил.

— И стал мной.

Тело мальчика в конце концов тоже исчезло вместе с барьером. 

Ся Цин, неосознанно приняв свой первоначальный облик, стоял неподалеку, остолбенело наблюдая за полуприсевшим Лу Гуаньсюэ.

Прежде чем все превратилось в пепел и вновь обрело форму, Лу Гуаньсюэ поднял голову и взглянул на него, что отдаленно напомнило их первую встречу в башне Чжай Син. Ся Цин долго размышлял, и в последнюю секунду перед выходом из препятствия, он тихо сказал ему:

— С днем рождения, Лу Гуаньсюэ.