Хроники выживания во дворце

Ся Цин тут же пожалел о своих словах и, закрыв рот, погрузился в сожаление с фразой "я идиот".

К счастью, Лу Гуаньсюэ никак не отреагировал на это и лишь равнодушно взглянул на него. Его лицо стало ещё бледнее, чем раньше, а в глазах, казалось, появилось немного кровавой зловещей энергии. Возможно, из-за влияния Вэнь Цзяо подавляемая в нем жестокость стала еще сильнее, как будто в любой момент могла прорваться сквозь его плоть и кровь, подобно кипящей магме. 

— Ты в порядке? — в конце концов, мысли, которые он только что высказал, были услышаны другими. Ся Цин был тонкокожим, и он, как и следовало ожидать, проявил некоторую обеспокоенность, чтобы сменить тему.

Лу Гуаньсюэ не ответил, но спросил его, выговаривая слово, словно резал лед и ломал нефрит:

— Фея?

Ся Цин, собравшись с духом, произнёс:

— Эм, "фея" - это слово, которое мы используем, чтобы восхвалять чью-то красоту и силу. И мужчинам, и женщинам приятно услышать подобное.

Лу Гуаньсюэ уставился на него и бесстрастно усмехнулся.

Ся Цина всего парализовало. Как говорится беда не приходит одна. Стоило им войти в спальню, как они обнаружили, что на кровати кто-то лежит – неожиданно это оказался тот самый охранник, который улыбнулся ему несколько дней назад. Крепкая фигура, покрытая мускулами и растительностью на груди, была прикрыта тонкой слоем одежды, с прочно связанными конечностями. Похоже, его ещё накачали наркотиками. На простодушном лице горел румянец, а глаза слезились, он растерянно смотрел на Лу Гуаньсюэ, издавая приглушённые стоны.

— …

Ся Цин был потрясен.

Какого чёрта вообще происходит?!

Он почувствовал, как у него зашевелилась кожа головы при виде этого «красивого мужчины на кровати».

А Лу Гуаньсюэ, как и ожидалось, остался абсолютно спокоен и невозмутим. С безразличием видом он вошёл в комнату и первым делом зажег лампу.

— Я-я-я могу объяснить, это Чжан Шань... — заикаясь, пробормотал Ся Цин.

Лу Гуаньсюэ холодно прервал его:

— Если у тебя есть подобные желания, держи их при себе, не используй мое тело.

— ? — Ся Цин остолбенел, безмолвно широко распахнув глаза, — С чего ты взял, что меня есть такие желания? Он просто улыбнулся мне, и я его похвалил, а Чжан Шань решил уложить его сюда! В чем моя вина?!

Возможно, Лу Гуаньсюэ действительно был в плохом настроении сегодня. Он опустил взгляд, не сказав ни слова, его губы сжались в тонкую линию, и в сочетании с бледным лицом весь его внешний вид источал необъяснимое ощущение хрупкости, как у стекла.

Ся Цин неловко сказал:

— Я разберусь с этим, а ты хорошенько отдохни.

Лу Гуаньсюэ ничего не ответил. Он зажёг лампу, повернул голову и в отблесках пламени посмотрел на него. Его черные глаза были холодны, как глубокий омут, и спустя долгое время он беспечно произнес:

— Ты всегда говорил, что у меня плохая репутация, и теперь, благодаря тебе, на меня навесили ещё ярлык обрезанного рукава, — он скользнул взглядом по кровати, где извивался накачанный наркотиками стражник, одетый в женскую одежду, и на его губах снова появилась насмешливая улыбка, — О, и извращенца.

Ся Цин: «…» Как будто обычно ты недостаточно извращен!!!

Оказавшись в теле Лу Гуаньсюэ, он первым делом помчался искать Чжан Шаня, чтобы свести счёты. Глядя на улыбающееся евнуха лицо, словно тот ждёт похвалы, Ся Цин чувствовал себя несчастным. Глубоко вздохнув и подавив свой гнев, он произнёс:

— Ещё раз подсунешь кого-нибудь в мою постель, я тебя убью!

— А? В-ваше Величество... — лицо Чжан Шаня побледнело, он задрожал, словно осенний лист на ветру, собираясь снова опуститься на колени, чтобы извиниться и молить о пощаде.

Ся Цин уже испытывал к нему физическое отвращение, поэтому просто хотел, чтобы он поскорее ушел.

— Исчезни, исчезни, исчезни.

После такого инцидента, даже непонятно, у кого из них репутация хуже.

Случай с Вэнь Цзяо заставил его думать, что Лу Гуаньсюэ извращенец, и в душе он вовсю над ним насмехался. Но теперь, после истории с привязанным к кровати стражником, его репутация, вероятно, не намного лучше!

Чжан Шань, ты доставил мне много неприятностей!

Итак, Ся Цин молчаливо притворился, что сегодня ничего не произошло.

Он не любил вселяться в тело Лу Гуаньсюэ по ночам, потому что это было слишком больно и холодно, чтобы спать. В форме одинокого духа ему спалось куда лучше.

После тщательного подсчёта, прошло уже больше десяти дней с тех пор, как они вышли из башни Чжай Син, но он ни разу не покидал дворец. Однако в эти дни в Лингуане было много волнений — в основном из-за двух вещей: выбора наложниц и убийства демона в пагоде.  Выбор наложниц – это открытая и тайная борьба знатных семей, просто хорошее шоу для простолюдинов, в то время как убийство демона в пагоде привлекало даосов со всего мира. На улицах и рынках сейчас должно быть оживленно.

На самом деле, Ся Цин очень интересовался Лингуаном. Столица первого великого государства в эпоху мира и процветания, наверняка была чрезвычайно роскошна и величественна: «С бесчисленными зданиями, упирающимися в небо, масштаб величия золотого века, кажется, обрел форму»

— Когда ты наконец выйдешь из дворца? — Ся Цин парил над ширмой, с нетерпением спрашивая, — Дай мне увидеть мир.

Лу Гуаньсюэ немного помедлил и ответил:

— Скоро.

Ся Цин: «А?»

Но сегодня император был в плохом настроении и явно не горел желанием разговаривать. Он снял гуань и рано лёг спать, устроившись на кровати.

Ся Цин уставился на него, пару раз моргнув. Спустя столько времени, каким бы медлительным он ни был, он все же понял, что то, что Лу Гуаньсюэ сказал в начале, вероятно, было наполовину правдой. Тот не боялся Янь Ланьюй, в конце концов, юноша даже на регента смотрел свысока. Скорее всего, его душа просто очень ослабла, поэтому он хотел временно покинуть тело и восстановиться.

«Почему душа человека ослабла до такой степени?» — тайно задавался вопросом Ся Цин.

Проклятие на душе? Но кто его наложил?

Лу Гуаньсюэ, казалось, даже во сне не находил покоя. Его черные волосы разметались по подушке, лицо было бледным, почти прозрачным, губы — ярко-красными, а между бровями затаилась зловещая, демоническая аура.

Ся Цин не осмелился разделить с ним постель, поэтому решил спать на письменном столе. Но по какой-то причине ему было трудно заснуть, он ворочался с боку на бок, не в силах успокоиться.

Невыносимо. Бессонница.

Бессонница была странным явлением для Ся Цина. С юных лет живя беззаботной жизнью, не обремененный заботами и обладающий сверхъестественной способностью прощать и забывать, он почти не таил обид и тягостных мыслей. Наделенный даром глубокого, непрерывного сна, он всегда засыпал, как только его голова касалась подушки.

Ся Цин все тщательно обдумал и пришел к выводу, что корень всех зол кроется в аромате, исходящем от Вэнь Цзяо. Холодный, пустынный, пленительный и волнующий душу, словно цветок, растущий на краю бездны, один взгляд на который навевал мириады печалей. Теперь его разум был полностью заполнен этим запахом. 

Ся Цину не о чем было печалиться, поэтому он позволил своим мыслям блуждать, вспоминая печальный опыт, как его после смерти обманула система.

Надо признать, что, хотя Лу Гуаньсюэ был человеком, с которым он общался больше всего, он до сих пор его не понимал. Он не понимал, о чём тот думает и чего хочет. Большую часть времени Лоу Гуаньсюэ либо читал книги с незнакомыми словами, либо рисовал картины со странными символами. В императорском дворце бушевали темные течения, а при дворе разыгрывалась борьба за власть, сопровождавшаяся изощренным обманом, а юноша просто восседал высоко и отчужденно на золотом троне, равнодушно наблюдая за происходящим. 

После таких размышлений Ся Цин, наконец, почувствовал сонливость, веки налились тяжестью, и он уснул, уткнувшись в стол.

Возможно, из-за того чарующего аромата, Ся Цин действительно увидел сон. Ему приснилось бескрайнее море.

Над ним раскинулось ясное синее небо, а над головой парили белые чайки, их крики отдавались отчетливым эхом, когда они проносились мимо, неся на своих крыльях соленый морской бриз, смешанный с запахом прилива. На бескрайнем морском просторе лежал остров, окутанный неземным туманом, где только что прекратился затяжной дождь. Далекие горы источали ауру изумрудной прохлады, и голос старика разносился между горами и морем. Его слова были неразборчивыми и приглушенными, но воспоминание о том, что он говорил о мече, осталось. 

Меч назывался "Ананда*". Имя, будто созданное для страданий и преодоления зла, на самом деле означало "радость".

[*阿难 (Ānán) — это транскрипция имени Ананда (Ānanda), одного из самых известных учеников Будды Шакьямуни в буддизме. Был двоюродным братом Будды и последовал за ним, став монахом. Когда Будде исполнилось пятьдесят пять лет, он был выбран в качестве постоянного слуги и внимательно служил ему в течение двадцати пяти лет. Являлся одним из десяти великих учеников. Известен как ученик с самой сильной памятью — благодаря ему были запомнены и позже записаны многие речи Будды (сутры). Часто изображается рядом с Буддой, слушающим и задающим вопросы. На первом собрании после смерти Будды Ананда читал сутры из Типитака, и последующие поколения почитали его как “Второго патриарха”. Тетя Шакьямуни, Махапраджпати, хотела присоединиться к Сангхе, но ей неоднократно отказывали. Тогда Ананда снова и снова обращался к Шакьямуни и, наконец, получил разрешение. С тех пор в буддизме появилась община монахинь, создавшая прецедент для женщин, принявших буддизм. Ананда совершил много великих дел для женщин, поэтому те испытывали к нему особую симпатию. Он был самым уважаемым человеком среди женщин как в религиозной общине, так и за ее пределами.]

Прежде чем он успел как следует это высмеять, Ся Цина разбудили. Что-то холодное хлопало его по лицу, с такой поспешностью и силой, что стало больно.

Ся Цин раздражённо открыл глаза, его светло-карие глаза пылали гневом, и он поднял голову с холодным выражением "ты просишь смерти", только чтобы увидеть сверхъестественное событие!

То, что его ударило —— была флейта?!

Она парила в воздухе, в панике вращаясь кругами и яростно тыкая его острым концом в лицо.

Черт возьми, Лу Гуаньсюэ, ты в курсе, что твоя флейта ожила?!

Ся Цин был совершенно сбит с толку, а она продолжала летать и бить его лицо. Не в силах больше этого выносить, Ся Цин схватил ее.

— Хватит, прекрати!

Костяная флейта моментально притихла и зависла перед его глазами, будто немного "обиделась".

Гнев Ся Цина быстро утих, и теперь он с любопытством уставился на "разумную флейту". Сев скрестив ноги, он с горящими от волнения глазами, спросил:

— Ты демон? Ты умеешь говорить, как я?

Однако эта надоедливая штуковина вела себя точно также, как её драгоценный и благородный хозяин. Игнорируя его, но удерживаемая им, она взяла на себя инициативу и повлекла его вперёд в каком-то направлении.

— Черт возьми, куда ты меня тащишь... — слова Ся Цина внезапно оборвались.

...Потому что костяная флейта привела его к постели Лу Гуаньсюэ.

В этот момент Ся Цин застыл в изумлении, он никогда раньше не видел такой странной сцены. Зловещая аура между бровями Лу Гуаньсюэ полностью вырвалась наружу, кроваво-красный свет и черный туман холодно вздымались, слой за слоем, словно клетка и оковы, запирая его внутри.

Костяная флейта, казалось, хотела броситься на помощь, но прежде чем она успела приблизиться, ее опутал сгусток демонической энергии, похожий на облака и виноградные лозы. От ужаса флейта затряслась и, издав жалобные звуки, с визгом бросилась в объятия Ся Цина.

Ся Цин: «…» Ты не была такой послушной, когда Лу Гуаньсюэ угрожал мне тобой.

— Что с ним?

Ся Цин растерянно стоял перед кроватью, держа в руках флейту. 

Костяная флейта потерлась о его одежду, а затем всплыла вверх и написала слово на его ладони. «Преграда».

Ся Цин пришёл в еще большее замешательство:

— Преграда? Что это должно означать?

Костяная флейта снова написала: «Проклятие, войти в преграду, спасти». Дрожащими линиями, полными жалобной мольбы и ощущения несправедливости, вызывавшими сочувствие.

Ся Цин задумался:

— Ты хочешь сказать, что Лу Гуаньсюэ проклят, пойман в ловушку преградой и мне нужно войти туда, чтобы его спасти?

Костяная флейта жалобно потерлась о его палец. Ся Цин хмуро взглянул на эту раздражающую штуковину. Но справедливости ради следует сказать, что люди, оказавшись в незнакомом месте, скорее всего, смягчали свои сердца по отношению к своим самым давним спутникам. Немного подумав, он спросил флейту:

— Как мне спасти его?

Костяная флейта написана: «Сломай преграду».

Ся Цин закатил глаза.

— Очевидно, я и сам догадался разрушить преграду. И не называй это "преградой", используй что-нибудь более понятное. Как я понял – это внутренний демон.

Дурные поступки будут иметь последствия.

Костяная флейта, казалось, хотела возразить, но из-за своего скудного словарного запаса разочарованно смолкла. Её кончик потерся о палец Ся Цина, подталкивая его вперед.

Ся Цину было действительно любопытно.

— Кто такой Лу Гуаньсюэ? Когда я вселился в его тело, он казался самым обычным человеком. А теперь, даже внутреннего демона пробудил.

Чёрные, как смоль, сгустки были похожи на переплетение железных цепей и шипов. Демонический кровавый свет проникал в самые сокровенные желания людей. Но глаза Ся Цина оставались чистыми и ясными даже после того, как их омыл красный свет.

— Хорошо, хорошо, не торопи меня, я сейчас войду.

Демонический барьер отталкивал все физические объекты. Но он был душой.  Входя внутрь, Ся Цин невольно подумал: неужели он действительно послан небесами, чтобы спасти Лу Гуаньсюэ?! А вдруг Лу Гуаньсюэ планировал использовать его с самого начала?!

Но это не имеет смысла. Учитывая их нынешние союзнические отношения, он бы не отказался, если бы Лу Гуаньсюэ упомянул об этом заранее. Или этот человек просто не ожидал, что отдача будет такой серьёзной?

Он терялся в догадках, и, войдя в обитель внутреннего демона, почувствовал, как всё вокруг него закружилось, ощутив легкое головокружение. На самом деле, для любого другого человека ощущение при входе было бы чем-то большим, чем просто головокружение. Демонический свет мог пробудить безумие любви, ненависти и бесконечных желаний, скрытых глубоко в сердце, наполняя человека муками разорванной души, невыносимой болью. Реакция Ся Цина же была ненормальной.

— Так легко войти? 

Но прежде чем он успел возгордиться, в следующую секунду нога соскользнула и всё его тело полетело вниз.

Что за чертовщина?!

Ся Цин стремительно летел вниз, искры посыпались из глаз, а в ушах засвистел ветер. Он с глухим стуком приземлился на пол и, держась за лоб, с раздражением открыл глаза, после чего обнаружил, что приземлился в каком-то дворце. 

Дворец был огромным, но крыша обветшала, а занавески пожелтели, от чего всё казалось холодным, запущенным и обветшалым. На улице, вероятно, была ночь. Лунный свет струился через окно, образуя на полу подобие инея. Внутри комнату освещала тускло-жёлтая лампа.

Ся Цин огляделся, и все ругательства, рвущиеся с языка, застряли у него в горле. Потому что он увидел спину женщины. Ее черные длинные волосы ниспадали на пол, словно роскошный тяжёлый шёлк. Женщина сидела за столом и, казалось, читала, ее голос в слабом свете свечей звучал необычайно нежно. Кончиком пальца она неспешно вела по строкам, произнося слово за словом.

"Собираем горошек лесной -
А горошек едва пробивался.
Воротиться мечтал я домой -
Год не видел уж дома родного.
Ни семьи, ни двора своего -
Из-за этих проклятых сяньюней.
Нет ни отдыха, ни покоя -
Из-за этих проклятых сяньюней*."

[*Это отрывок из древнекитайской поэзии «Ши цзин» (Канон поэзии), песня «采薇» (Цай Вэй — «Собираем горошек лесной»). Это траурная песня отражает тоску солдата по дому и критикует бесконечные войны. Стихотворение состоит из шести частей, каждая из которых содержит по восемь строк. Первые пять частей посвящены трудностям жизни на границе, сильной тоске по дому и причинам, по которым они долгое время не могли вернуться домой. Последняя часть завершает стихотворение острым уроком. Первые четыре предложения последней части описывают пейзаж и эмоции в двух конкретных моментах: во время экспедиции и в процессе выживания.
Сяньюни - древние северные варвары, считаются предками народа сюнну, который в свою очередь породил гуннов. Вероятная датировка этой песни - 800 год до н.э., за тысячелетие до собственно гуннов.]

Когда она читала стихотворение, ее голос был тихим, сосредоточенным и мягким, рождающим нежность. Боясь, что его обнаружат, Ся Цин украдкой забрался под кровать. Подняв взгляд, он смог разглядеть лицо женщины более отчетливо. Он увидел ее белые и гладкие, словно тёплый нефрит, руки и ниспадающие каскадом длинные волосы. Женщина перевернула страницу и продолжила чтение.

"Собираем горошек лесной -
Был горошек зелёный да мягкий.
Воротиться мечтал я домой -
Сердце было тревогой объято.
Жгло тревогою сердце моё,
Истомил меня голод и жажда.
Но охране границы не будет конца,
И проведать домашних не сыщешь гонца."

Ее прервал детский, наивный, но холодный голос.

— Что означает «цайвэй» (лесной горошек или дикий горшочек)?

Женщина на мгновение замолчала, затем улыбнулась, подперев подбородок, и, чуть подумав, ответила:

— Цайвэй? В книге сказано, что это вид овощной рассады.

— О, — сухо произнёс мальчик.

Женщина протянула руки и обняла маленького мальчика, улыбаясь:

— Ммм, но он напомнил мне о другом цветке.

Мальчик, казалось, сильно сопротивлялся, но не мог вырваться. Женщина положила книгу на стол, ее голос был спокоен и нежен, улыбка по-прежнему не сходила с ее лица, словно это была настоящая сцена материнской любви и сыновнего почтения.

— Этот цветок называется Линвэй*.

[*灵 (líng) — духовный, одухотворённый, волшебный, живой, душа умершего ; 薇 (wēi) — папоротник или изящное дикорастущее растение.]

Не в силах вырваться, мальчик лишь холодно поджал губы и молча терпел. Женщина продолжила:

— После смерти тело русалки разлагается, превращается в воду, и на этом месте вырастает цветок Линвэй. Жизнь и смерть русалки связаны. Согласно божественным преданиям, лишь умерев на могильном кургане, русалка может вступить в круговорот перерождения. На краю Небесного моря находится Бездна Мириадов Гробниц, место смерти и рождения русалки. Курганы покрыты цветами Линвэй.

В тусклом свете свечей профиль женщины казался слегка размытым, когда она говорила тихо, в её голосе звучала лёгкая тоска:

— Каждый год в пятый день третьего месяца, во время Цзинчжэ, цветы Линвэй испускают ночное сияние над морскими могилами. Заблудившиеся в шторме русалки, увидев этот свет, могут найти путь домой, а старики, умирающие в отчаянии, могут обрести покой, следуя за светом. Поэтому, среди русалок у Линвэй есть другое название – «Путеводный свет для ушедших душ». 

——

Арт цветка