Репетиции
На следующий день я почти вернулся к привычному распорядку, хотя некоторые детали неизбежно изменились — теперь спектаклей стало меньше, и пустоты между ними ощущались особенно ясно.
За окнами Питера тянулся серый рассвет, скользили по стеклу капли ночного дождя, и в этих тихих струях было что-то родное, как будто сам город подсказывал, что спешить не стоит. Я медленно наполнял сумку: на дно легла бутылка с водой, поверх — контейнер с фруктами, балетные туфли — каждая в своём чехле, с лентами, аккуратно свёрнутыми в кольца, чтобы не спутаться в суете. Всё находило своё место, и в этой неспешной, почти безмолвной подготовке было что-то от предчувствия сцены, когда каждое движение ещё не произнесено, но уже живёт внутри. Всё утро я посвятил разогреву мышц, доводя тело до лёгкого жара, медленно и тщательно готовясь к репетициям в театре. Тебя я не заметил. Обычно ты просыпалась вскоре после моего пробуждения, спешила пообщаться со мной, но уже какое-то время тебя нет в зоне видимости.
Конечно, я видел, как печаль медленно поселилась в твоём взгляде, и понимал, что тебе нужно время. Время, которое ты сможешь отдать только себе: своим мыслям, своим увлечениям, отдыху, пересмотру собственных планов. Я позволил нашей дистанции просто быть — без усилий сблизиться и без попыток оттолкнуть.
Я стоял в прихожей, обутый в чёрные туфли с мягким блеском, чувствуя их уверенное, почти торжественное касание пола. В зеркале отражался спокойный взгляд и чёткий силуэт: чёрная водолазка с высоким воротом обнимала шею, а коричневое пальто ложилось на плечи так естественно, словно знало их изгибы наизусть. Лёгкое движение руки — и капли духов, с тёплым, терпким ароматом коньяка, растворились в утреннем воздухе, придавая ему оттенок тихой уверенности.
Я обернулся. Прихожая встретила меня своей молчаливой обыденностью: на тумбе для обуви стояла глиняная собака, чуть смешная и бесконечно трогательная — тот самый подарок соседки, ещё хранящий тепло её рук. Рядом, в хрустальной вазе, букет алых роз, доставленный неизвестным, расправлял лепестки; тонкие стебли мерцали каплями воды, как будто розы только что вернулись из дождя.
Я задержал взгляд на этих деталях, словно хотел вплести их в ткань сегодняшнего дня. Подняв сумку, почувствовал, как её вес ложится на плечо — надёжно, по-домашнему знакомо. Пальцы обхватили прохладную ручку двери, и с мягким щелчком засов отступил.
Весь день прошёл в репетициях: в воздухе витал аромат сцены, перемешанный с запахом пыли из кулис; я тоньше чувствовал тёплую неровность деревянного пола, чуть прохладный свет, падавший из верхних прожекторов. Все репетиции сегодняшнего дня были посвящены балету «XXXXXX». Мне повезло — моё участие в этом важном спектакле не урезали, хотя из главной партии я перешёл во вторую по значимости. Пожалуй, я даже был этому рад, потому что в новом герое я узнавал себя куда сильнее, чем в первоначальном.
Тот, кого я играю, — словно воплощение самой земли: прочный, как корни старого дерева, и прямой, как утренний луч, пробивающийся сквозь туман. В его привязанности нет тайн и уловок — это чувство простое и глубокое, как колодезная вода, из которой пьют в родной деревне. Оно не терпит полутонов и не боится открытого света, но именно поэтому оказывается беззащитным перед тем, что сильнее человеческой воли.
Он живёт в ритме тихого уклада, в котором каждое утро — продолжение вчерашнего, и всё же готов нарушить этот покой ради того, что считает истиной. Его путь — не хитрость, а прямое движение навстречу; его верность — не маска, а тяжёлый дар, что приносит и гордость, и боль. И, быть может, именно в этой верности и кроется его трагедия: она не спасает, а ведёт к краю, но отречься от неё он не умеет.
Между репетициями у нас всё же нашлось время на обед. Я отошёл проверить костюм в гардеробной, когда заметил, как ко мне приближается мой товарищ. Его шаги были размеренными, решительными, но в лице — явное беспокойство и осторожность.
— Слушай, ты в последнее время не в духе, — сказал он, вглядываясь в меня внимательнее, чем обычно. — Не очень на тебя похоже. Что-то случилось?
Я заметил, как напряжение проявилось в его взгляде: брови сошлись, а губы невольно сжались в тонкую линию.
— Ох… честно говоря, сейчас у меня непростой период, — выдохнул я, отворачивая глаза. Говорить о своих тяжёлых чувствах прямо, глядя в лицо собеседнику, было для меня невыносимо; взгляд сам скользнул в сторону, будто спасаясь.
— Я слышал о сокращении… — продолжил он тихо. — Мне очень жаль. Это стало причиной твоего поведения?
Мы замолчали. Пауза между нами затянулась, и я ощутил, как воздух стал плотнее.
— Или есть что-то ещё? — спросил он мягче, но настойчиво.
Я невольно напряг позвоночник, а ноги крепко сжал, будто хотел удержать всё внутри. В такие моменты обнажённость в словах казалась почти физической.
— Ну… моя подруга, кажется, в меня влюблена… а я… испытываю финансовые трудности из-за сокращения и чувствую вину перед Ви, — произнёс я тихо, но отчётливо.
— Надо же… — протянул он, а затем в голосе появилась теплая уверенность. — Знаешь, её влюблённость, думаю, это нормально. Тебе необязательно что-то с этим делать. Просто посмотри на себя: ты же красив, изящен, как в тебя не влюбиться?
Он улыбнулся, и я понял, что брошенные им слова были искренним порывом. Это была попытка не просто утешить, а вернуть мне веру в себя.
— А по поводу финансовых трудностей… — продолжил он. — Ты же можешь попробовать сдавать комнату. Ну, квартира у тебя в центре Питера, красивая — разберут с радостью.
Видя, что моё настроение меняется, он мягко положил ладонь на моё плечо, слегка надавил, а потом, почти незаметно для других, приподнялся и ушёл, оставив меня наедине с мыслью.
Кажется, моё тело и разум наконец нашли точку выхода, и я начал лучше откликаться на движения, на музыку. В танце появилась лёгкость, дыхание стало свободнее, и даже обстановка на репетиции отзывалась во мне чище. Кажется, все вокруг заметили мой поднявшийся дух. Но одно я знал точно — мне нужно найти слова, которые не заставят тебя чувствовать себя ещё хуже.
После насыщенного дня тренировок я стал собирать вещи, мысленно готовясь к дороге домой. Из-за ночной репетиции я точно вернусь глубокой ночью, но завтра, когда наступит новый день, обязательно появится возможность поговорить с тобой — честно и аккуратно, стараясь найти для тебя выход в моих новых идеях.