10 глава
Лалиса пришла, когда Дьяр уже отчаялся ее увидеть. В этот раз после комнаты боли он восстанавливался особенно долго — так долго, что мадам Пим-глоу устроила Лаире разнос за ее зверства.
У него руки не двигались, язык во рту не ворочался, стоило кандалам расстегнуться, и Чонгук тяжелым кулем рухнул к ногам смотрительницы, да так и не сумел подняться. Лежал на полу, что-то мыча, и боролся с тошнотой.
Лаира испугалась. Чонгук слышал, как она окликает его снова и снова, как голос ее становится все более встревоженным и визгливым. А потом ощутил удары. В панике и отчаянии, пытаясь привести пленника в чувства, глупая каракатица принялась его бить. Ногой, обутой в остроносую туфлю, по ребрам, по почкам — куда придется. От страха и бессилия Лаира обезумила.
«Да очнись же ты! Вставай! Вставай! Вставай!»
Если бы Чонгук мог.
Кажется, под градом ударов он потерял сознание. Да, так и было — его сознание уплыло в густые глубины мрака, погрузилось в плотную, вязкую темноту, а потом эта темнота начала бледнеть, расползаясь в стороны клочьями дыма, и слуха коснулись приглушенные голоса:
— Ты рехнулась? Смотри, что наделала? Чуть не убила!
— Я не хотела, я...
— Пим с тебя шкуру сдерет, если испортишь товар. Он же денег стоит, а ты с ним так обращаешься. Совсем меры не знаешь.
— Да как иначе его научить слушаться? Одни жалобы. Зря мадам его вообще купила.
— Не твоего ума дело — зря или не зря. У тебя есть работа — вот и выполняй ее. А не справляешься — гуляй на все четыре стороны.
Ненадолго повисло молчание.
Чьи-то руки касались Чонгука. Кто-то наклонялся над ним, обдавая ароматами трав и кислым запахом старости. Влажные пальцы смазывали синяки, аккуратно прощупывали поврежденные ребра.
Ведьма. Это наверняка была она. Дряхлая знахарка на службе владелицы «Шипов», отрастившая Чонгуку и Тэхёну зубы, выбитые во время драки.
— Ты ведь не скажешь ей? — тихо, умоляюще произнесла Лаира. — Не скажешь? — повторила она после продолжительной тишины, уже не умоляюще, а настойчиво, даже с угрозой.
Геральдина не ответила.
Она-таки пожаловалась мадам Пим-глоу, потому что после той ночи никто из курто больше не видел Лаиру в «Шипах».
Прогнали. Вышвырнули на улицу, как нашкодившую собаку. Так ей и надо. Не будет больше таскать провинившихся мужчин в комнату боли и наслаждаться чужими криками.
Четыре дня Чонгук провел в постели, собирая себя по кусочкам. Четыре дня не пил, не ел, а только валялся в кровати, забывшись мутным, нездоровым сном, да принимал зелья, которые исправно передавала ему ведьма Геральдина. Долго разлеживаться Дракону не позволили. Едва он встал на ноги, погнали в «Гостиную встреч» зарабатывать деньги. И ничего, что шатался, как пьяный матрос на палубе корабля, и выглядел бледнее покойника. Мадам Пим-глоу считала, что хотя бы одну клиентку обслужить он может. Даже в таком состоянии.
Спускаясь по лестнице на первый этаж, Чонгук думал о том, что до дна истощил запас физических и моральных сил, что нет у него другого выбора, кроме как сдаться и плыть по течению. Пусть то, что от него требуют гадко, отвратительно, мерзко, он слишком устал сопротивляться. Как ни трепыхайся, система перемелет тебя в своих стальных жерновах, проглотит, прожует и выплюнет.
И Лалиса не придет. Зря он надеялся и верил, глупец. Кому ты сдался, жалкая шлюха без крыльев?
Ладно, он сделает это. Отправится в «Гостиную встреч», к этим погрязшим в похоти каракатицам, и уйдет с первой, что обратит на него внимание. С первой же, что пожелает его купить. Засунет в задницу свою гордость, свои честь и достоинство, не скажет ни одного обидного слова, ни единой язвительной реплики. Просто проглотит язык. Хотите послушную куклу для секса? Вот, получите.
Там, в спальне, он стиснет зубы, закроет глаза, сделает голову звеняще пустой и даст этим женщинам то, за что они заплатили. Свое тело.
Пусть берут, терзают. Пусть хоть рвут на кусочки. Это всего лишь оболочка, всего лишь физическая форма, сосуд. До его души своими грязными щупальцами каракатицы не дотянутся, а он не коснется их своими мыслями. Не станет на них смотреть, не будет о них думать. Потушит свет. И снаружи, в спальне, и внутри себя.
С чувством горькой обреченности Чонгук вошел в гостиную —и словно налетел на невидимую преграду.
Она!
Дыхание перехватило, воздух застрял в горле комом. Сердце, как собака, сорвавшаяся с цепи, резко дернулось, стукнувшись о ребра. Отдалось пульсацией сразу в нескольких местах. Он весь стал им — огромным, раздувшимся, грохочущим сердцем.
Скорее к ней, к Лисе, пока не увели!
Каждый шаг — колокольный набат в висках. Каждый вздох — огонь, пожирающий легкий. Смотреть до боли, не моргая, потому что: вдруг моргнешь, а она исчезнет.
Ей было неловко от того, как этот курто пожирал ее взглядом. От его жадного, болезненного внимания. От страсти, зажигающей черным огнем зрачки. Когда Лалиса смотрела в глаза Дракона, то видела в них пожар. Эти глаза, темные, непроницаемые, были словно окнами, сквозь которые она заглядывала в его душу и наблюдала, как та горит, объятая языками пламени.
Кожа Дракона казалась нездорово бледной, холодной, но, когда их руки соприкоснулись, Лиса ощутила лихорадочный жар. Она заметила, что на лбу у курто отчаянно бьется вспухшая вена, а зрачки расширены, будто перед встречей он осушил бочонок вина.
— Пойдем, — облизал губы Дракон, впившись в нее алчным взглядом и не давая разорвать зрительный контакт, — пойдем наверх.
Большим пальцем он осторожно помассировал тыльную сторону ее ладони.
Взгляд черных горящих глаз показался Лисе тяжелее гранитной глыбы, острее копья, летящего в сердце. Он одновременно пригвоздил ее к полу и пронзил насквозь.
— Пойдем. Наверх, — повторил Дракон медленно, практически по слогам, продолжая поглаживать ее руку, заставляя кожу в месте прикосновения гореть, покрываться щекотными мурашками.
В этот раз у Лалисы были деньги. Много денег. Сегодня она пришла в бордель с кошельком, полным золота, и собиралась купить желанного мужчину на всю ночь. Собиралась наслаждаться его компанией до самого утра, пока солнце не взойдет над крышами соседних домов и не подсветит снаружи задернутые шторы.
Чем они будут заниматься? Разговаривать? Или он, этот невероятный красавец, снова поцелует ее? А может, она даже осмелится его потрогать?
— Пойдем, — кивнула Лалиса, потянувшись к кошельку, висящему на шатлене.
В спальне, едва дверь захлопнулась за спиной, курто потянулся к ее губам.
— Стой, — отпрянула Лиса, упершись раскрытой ладонью ему в грудь.
— Почему? Разве клиентки не за это платят деньги?
— Я не знаю. — Она растерялась.
— Ну, раз не знаешь, я расскажу. Они платят за возможность быть с красивым мужчиной. Целовать его, прикасаться к нему, получать удовольствие.
Горячий румянец растекся по щекам. Лиса все это понимала. Ее наивность не была такой запредельной.
— Я не хочу тебя насиловать. Не хочу пользоваться твоей зависимостью.
— Я похож на жертву? — Дракон изогнул черную бровь, чешуйки на его лице в свете магических ламп заиграли серебристыми переливами.
— Если ты хочешь отработать заплаченные деньги, то необязательно. Я не...
Со стоном нетерпения Дракон качнулся вперед, обхватил ее голову широкими ладонями и выпил окончание фразы. Рука Лалисы по-прежнему лежала на его горячей обнаженной груди, по-прежнему давила на нее в попытке оттолкнуть, но с каждой секундой Дракон все больше ломал сопротивление девушки своим напором. В конце концов он сжал ее ладонь и отвел в сторону, убрав последнюю преграду между их телами.
— Не надо, — неуверенный шепот.
— Иди ко мне, — решительный выдох в губы.
Пальцы Дракона спустились по спине Лисы, проложив дорожку вдоль шнуровки корсета. Легкие, деликатные прикосновения, а потом бац — ладони с силой надавили на лопатки. Резкий толчок — и Лалиса впечаталась в его грудь, распласталась по его телу, их бедра плотно вжались друг в друга.
Возбужден.
Она поняла это сразу, интуитивно, хотя плохо знала мужскую физиологию. В институте их этому не учили, даже на факультете целительства студенток не знакомили с особенностями анатомии мужчин. Неприлично. В их обществе многое считалось неприличным.
Там, ниже пояса, курто был смущающе твердым. Даже сквозь слои ткани — верхняя юбка, кружевной подъюбник, панталоны — Лиса ощущала горячую выпуклость. Та пульсировала и давила ей на пах. Смешная и угрожающая палка из плоти, сейчас скрытая штанами. Лалиса видела ее в первый раз, когда приходила сюда и Дракон неожиданно разделся.
Член. Это называется член. Он набухает, крепнет, увеличивается в размерах, когда мужчина желает женщину.
Дракон ее желал. Она отчетливо ощущала его страсть своей промежностью и сгорала от неловкости.
— Ты пахнешь осенью и дождем, — шепнул курто, отстранившись. Он отодвинулся, но остался волнующе близко. Его дыхание теплом оседало на ее губах, кончики их носов соприкасались.
— На улице осень и дождь, — ответила Лалиса таким же хрипловатым шепотом. Она вся дрожала — вся! — хотя в комнате, несмотря на ветренную ночь, было жарко.
— Разреши доставить тебе удовольствие.
Черные глаза Дракона затягивали — колодцы мрака, на дне которых полыхал безумный огонь. Она летела навстречу этому огню, падала в клубящейся темноте, в конце которой трепетало пламя. Как бабочка, зачарованная светом. Как путница, ступившая в губительную трясину. Как грешница, продавшая душу Хедит.
Темная толща воды, а на дне — пожар.
— Разреши доставить тебе удовольствие, — повторил Дракон, целуя краешек ее губ, прокладывая влажную дорожку от щеки к виску, к мочке уха, к ушной раковине, чтобы шепнуть снова, с придыханием: — Я сделаю тебе приятно. Очень-очень хорошо.
— Нет, нельзя. Я же говорила. — Лалиса попыталась выпутаться из его объятий, но легче было выбраться из болота, чем из рук черноглазого курто. Он сам был болотом. Топью, в которую она провалилась по самое горло.
— Не так, — он прижал ее к себе крепче, заставив еще явственнее почувствовать свое возбуждение: бешеную пульсацию внизу живота, сумасшедший стук сердца в груди. — Помню. Волшебницам нельзя терять невинность до брака. Я по-другому. Можно получить удовольствие и остаться девственницей. Показать как?
— Не надо.
О чем он? Что имеет в виду? Наверняка нечто порочное, извращенное, недопустимое.
— Я даже не стану снимать с тебя одежду.
Доставит удовольствие, не снимая одежду? Каким образом? — По крайней мере, платье. Платье останется на тебе.
Голос, хриплый, тягучий, как мед, завораживал. Взгляд черных глаз порабощал. Лиса поймала себя на том, что не может отвернуться. Смотрит, не отрываясь, тонет в этом болоте, горит в этом пожаре.
— Обещаю, что не сниму штаны. Мы оба останемся в одежде.
Как-то незаметно Дракон подвел ее к постели. Лалиса опомниться не успела, как задней стороной ног наткнулась на преграду и, потеряв равновесие, упала на спину. Матрас спружинил, приняв на себя ее вес.
— Не бойся.
В приглушенном свете магических ламп глаза Дракона сияли предвкушением. Чешуйки под скулами отражали блики.
Скрип пружин — это его колено опустилось на край кровати.
— Что... что ты собираешься сделать?
— Увидишь.
— Ты обещал, что... — Лиса судорожно сглотнула, лежа на подушках и наблюдая за ним из-под стыдливо опущенных ресниц.
— Твое платье останется на тебе.
— И ты...
— Тоже не буду раздеваться.
Вопреки своим словам, Дракон взял ткань ее юбки и начал медленно поднимать, собирая складками в ладонях.
— Что... что ты?..
— Я не снимаю.
Сантиметр за сантиметром он обнажал сдвинутые ноги в коричневых чулках. Лиса смотрела на него, затаив дыхание. Вся красная. Когда наглые пальцы достигли края шелковых панталон и потянули их вниз, она напряглась.
— Нет. Нет, я не хочу.
— Мне остановиться? — Он вскинул на нее пылающий взгляд. — Остановиться?
Она промолчала, и Дракон продолжил: жадно стянул с нее белье, оголив чистую, нетронутую плоть, эту колыбель женственности. Теперь юбка Лисы, собранная складками, лежала у нее на талии, а все, что ниже, было открыто голодному взору любовника.
Смущенная Лалиса всхлипнула и откинулась на подушки, крепко-крепко зажмурившись. Полюбовавшись, Дракон припал к ней ртом, нежными губами к розовым лепесткам.
Вздрогнула. Вскрикнула. Задрожала. Дернула бедрами, между которыми он устроился, словно в безотчетной попытке их свести, но тут же снова раздвинула, умоляя о продолжении.
На его ласки она реагировала как девственница. Чистая, робкая, неискушенная.
Чонгук с ума сходил от ее невинности, от тихих стонов, которые Лалиса пыталась, но не могла сдержать. Испуганная растущим удовольствием, она то отстранялась от любовника, то наоборот, качала бедрами навстречу его раздвоенному языку.
Как же Чонгуку хотелось приласкать и себя тоже. Распухший член не помещался в штаны, и возбуждение становилось болезненным.
Расстегнуть бы ширинку, опустить руку — одна у него была свободна — и облегчить свои муки, да только он обещал не раздеваться. Как же, ледяные бесы, тяжело держать слово!
Зарычав от отчаяния, Чонгук с еще большей страстью обрушился на женскую плоть. Терзал, лизал, целовал, посасывал, заставляя Лису уже не всхлипывать — рыдать от наслаждения в голос. Он вспоминал, чему его учили жрицы Афлокситы, и применял знания на практике — все основные хитрости и приемы. Хотел выжечь в памяти Лалисы эту ночь. Хотел, чтобы любимая запомнила, какое безграничное удовольствие получила в его руках, и возвращалась сюда раз за разом. К нему. К Чонгуку. За наслаждением, которое дарил его язык, за пылкой страстью и яркими оргазмами. Чтобы думала об этом языке и желала почувствовать его на себе опять. Чтобы подсела на эту ласку, как некоторые подсаживаются на сок запрещенного дурман-цветка. Чтобы другие мужчины перестали для нее существовать.
Он постарается. Приложит все усилия. Сделает Лису своей и только своей.
Еще одно движение раздвоенного кончика языка по чувствительному бугорку — и любимая выгнулась на постели, заплакала, забилась под Чонгуком в сладких судорогах блаженства. Бедра Лисы непроизвольно сжались, захватив в плен его голову.
В экстазе Чонгук вдыхал ее терпкий запах, пил ее соки, размазывал их по своему подбородку и отстранился только тогда, когда любимая перестала вздрагивать.
Жаль, что нельзя было взять в руку член. Сейчас Чонгуку бы хватило и пары движений.
Но слово есть слово. К тому же любимая может испугаться, начни он снимать штаны.
Едва отдышавшись после оргазма, Лалиса поспешила оправить юбки, затем растерянным взглядом поискала на кровати свое нижнее белье. Панталоны нашлись на полу. Их вид — белая ткань, кружевные оборки, само воплощение невинности — заставил Чонгука почувствовать себя извращенцем, ибо возбуждение нахлынуло с удвоенной силой. От одного только взгляда на этот интимный предмет женского туалета.
— Отвернись, пожалуйста, — тихо попросила Лиса, стараясь не смотреть в сторону Чонгука.
Он подчинился. Скрипнул матрас, зашуршала ткань — Лалиса приводила себя в порядок. Даже после того, что между ними было, стеснялась надевать панталоны при мужчине.
— Тебе понравилось?
Наверное, не стоило задавать этот вопрос. Вон как запылали и без того розовые щеки. Длинные ресницы дрогнули, словно крылья бабочек.
— Я не знала, что так можно.
— Можно. Ты не представляешь, сколькими способами можно доставлять друг другу удовольствие. — Он поймал ее руки, и любимая даже не попыталась их отдернуть, только стыдливо спрятала взгляд.
— Мне пора.
Она попыталась встать. Чонгук не позволил. В отчаянии от того, что Лалиса хочет уйти, он повалил ее на постель и накрыл собой, жадно считывая с лица эмоции. Любимая затихла под ним, как зверек в предчувствии угрозы, и зажмурилась.
— Останься.
— Время вышло.
— Еще не вышло. Полежи со мной чуть-чуть.
Она по-прежнему на него не смотрела, по-прежнему не открывала глаза. Замерла в объятиях Чонгука, пунцовее розы, и не шевелилась.
— Нечего здесь стесняться.
— Но то, что ты со мной делал. Там. Языком. — Она задрожала, и Дракон прижал ее к себе крепче. В кольце его рук Лалиса расслабилась, развернулась так, чтобы было удобнее устроить голову на плече любовника, и Чонгук почувствовал, как шею щекочут ее ресницы.
Возбуждение и не собиралось спадать. Ткань штанов болезненно давила на вставший член, но Чонгук терпел и только иногда страдальчески морщился. В паху горело, в груди ныло и дергало. Мучительное желание смешалось с огромной, щемящей нежностью. Чонгука переполняли похоть и любовь — светлое чувство и чувство темное, возвышенное и низменное, чистые потребности души и грязный телесный голод. Он хотел заняться с Лалисой самым настоящим животным сексом. Диким и необузданным. И в то же время хотел целовать ее, как хрупкий цветок, каждый сантиметр ее прекрасной кожи — просто целовать и ничего больше. С трепетом, с благоговением, поклоняясь этой редкой незапятнанной красоте.
В уютном молчании они лежали около часа. Затем в коридоре начали распахиваться двери, за стеной все чаще раздавались голоса и шаги. В спальню сквозь щель между неплотно задернутыми шторами сочился утренний свет.
— Теперь точно пора. — Лиса осторожно выпуталась из объятий Чонгука и оправила юбки.
— Ты же еще придешь? — спросил он, невольно задержав дыхание.
Лиса кивнула, стараясь не смотреть в сторону кровати. Затем нетвердой походкой направилась к выходу.