Глава 5: Сладкая смерть
Моника сидела за столом в своей комнате, погружённая в глубокие размышления, которые были далеки от разбросанных перед ней учебников. Домашнее задание казалось ей чем-то из другой вселенной. Она нервно стучала ногтями по деревянной поверхности стола, создавая ритмичный и раздражающий звук, а шариковая ручка, зажатая между зубами, была истёрта и почти безнадёжно испорчена.
Фарук изменял Шейле. В этом у Моники больше не было сомнений. Конечно, можно было бы подумать, что Кейн просто пытался очернить отца перед ней, чтобы разрешить их собственные запутанные взаимоотношения, но было ещё кое-что, что не давало ей покоя.
Мужчина как-то вскользь упомянул, что познакомился с Шейлой, когда Ламин только родился. Этот обрывок фразы теперь всплыл в её памяти, как зловещий ключ. Её пальцы быстро и почти инстинктивно пробежались по клавиатуре нового телефона, ища подтверждение своей догадки.
«Ламин Ямаль. День рождения: 13 июля 2007».
Моника усмехнулась. У неё же день рождения был в сентябре; она справила его всего месяц назад. И путём нехитрых математических вычислений, прикидывая девять месяцев беременности назад от сентября, она пришла к выводу, что январь 2008 года был месяцем её зачатия. Это означало, что Ламину на тот момент было чуть больше полугода. Если всё было именно так, то существует достаточно большая вероятность, что уже на тот момент Фарук и Шейла были знакомы, а может быть, даже встречались. Это, конечно, не стопроцентная информация, но вполне вероятная и слишком уж совпадающая с тем, что рассказал Кейн.
Она отбросила ручку, позволяя ей покатиться по столу. Как? Как он мог так поступать с Шейлой? Моника никак не могла понять. Женщина с самого начала была с ней так мила, так добра, постоянно стараясь помочь ей освоиться в этом странном новом мире. Она была единственной, кто протянул ей руку помощи без скрытых мотивов, без отвращения или равнодушия. Как можно терпеть такие измены? Ради всех богатств, что он предлагает? Ради статуса? Мысль о такой жертве казалась Монике чудовищной и немыслимой.
Перед её глазами, словно незваный призрак, всплыл образ любимой матери. Шарлотта тоже была до боли доверчива и наивна. Слишком открыта для мира, слишком готова верить в лучшее в людях, даже когда факты кричали об обратном. Моника помнила, как один из маминых «бойфрендов», некий Андрес с обаятельной улыбкой, «одолжил» у Шарлотты последние сбережения, обещая вернуть «через пару дней», и просто исчез, оставив их едва ли не без гроша. Мама тогда лишь тяжело вздыхала, находя ему оправдания: «Наверное, у него возникли непредвиденные трудности, бедненький».
Или тот, кто убедил её вложить деньги в «гениальный стартап» по продаже органических фермерских продуктов в интернете, который так и не увидел свет; зато его создатель преспокойно уехал отдыхать на Канары за мамин счёт. А был ещё и тот «творческий человек», который месяцами жил в их небольшой квартире, питался за счёт Шарлотты, рассказывал красивые сказки о своей непризнанной гениальности, а потом бросил её, заявив, что «ему нужно пространство для творчества», и ушёл к другой, более обеспеченной женщине. Мама плакала тогда, но всё равно винила себя за то, что «недостаточно его понимала».
Какой бы стойкой Шарлотта Дамиба ни казалась, скрывая свои раны за показной жизнерадостностью и оптимизмом, Моника видела истину: её мать отчаянно нуждалась в крепком мужском плече. Она жаждала опоры и защиты, но, к сожалению, вкус у неё был отвратительным. Каждый новый парень, появлявшийся на горизонте, казался хуже предыдущего, словно некий закон подлости работал против её материнского счастья.
Маленькая Моника тогда не понимала, как её мать, такая мудрая и добрая, могла так отчаянно и слепо влюбляться в подобных мужчин. Она видела их насквозь — их фальшь и корысть, но Шарлотта будто намертво закрывала глаза на очевидное. Теперь, годы спустя, она сама столкнулась с чем-то подобным, и от этого было ещё более тошно.
Перед её глазами крепко стоял образ Ламина Ямаля. Его бездушные, ледяные глаза, в которых она только что утонула. При воспоминании о них, о прикосновении его дыхания, о его доминирующей позе, Моника отчаянно застонала. Это был звук, полный боли, отвращения к себе и глубокого недоумения. Она резко оттолкнулась от стола и рухнула на кровать, уткнувшись лицом в подушку, будто пытаясь заглушить собственные мысли.
Ну как?! Как такое могло произойти?!
Во-первых, он был чуть ли не её братом, хоть и не кровным. Шаг к нему — это шаг в запретную зону, в табу, в семейное извращение, пусть и не по крови. Это было неправильно, противоестественно, и сам факт этой притягательности был отвратителен. А во-вторых, он был конченым мудаком. С каждой новой встречей он лишь подтверждал своё отвратительное нутро, свой высокомерный, жестокий характер. Ей хотелось сломать ему нос за его дерзость, оторвать язык за его шипящие угрозы или воткнуть проклятую ручку в глаз за его презрительные взгляды.
Но та же самая Моника, которая желала ему всех этих мучений, в те же самые минуты была готова тонуть в его глазах с головой, погибая страдальческой, но такой сладкой смертью. Это противоречие разрывало её изнутри, сводило с ума и заставляло сомневаться в собственном рассудке.
— Я схожу с ума, — беззвучно шептала она в подушку, её голос был заглушен тканью. — Я абсолютно точно схожу с ума.
Иначе это было невозможно объяснить. Её мозг, который обычно так чётко просчитывал все риски и выстраивал логические цепочки, теперь был похож на спутанный клубок проводов, пробитых током. Злость, отвращение, желание причинить ему боль — чтобы он ощутил хоть малую долю той ярости, что кипела в ней — смешивались с этим липким, пугающим чувством притяжения. Это было неправильно. Каждая клеточка её рационального сознания кричала об этом. Он был надменным, высокомерным и жестоким. Он буквально угрожал ей! И всё же…
В тот момент, когда он прижал её к стене, когда его глаза прожигали её насквозь, что-то в ней сломалось. Что-то древнее и примитивное, что не имело ничего общего с её воспитанием, её принципами и мечтами о достойном человеке. Её тело предало её, ответив на его доминацию этой странной дрожью, подкашивающимися ногами и тянущим чувством в животе. Это было постыдно. Унизительно.
Ей хотелось вырвать это чувство из себя, выскрести его ногтями, выплюнуть как нечто чуждое и отравляющее. Он был всем тем, что она презирала в мужчинах; всем тем, от чего она пыталась защитить себя, видя пример матери. А теперь она, Моника, которая всегда гордилась своей стойкостью и умением видеть людей насквозь, чувствовала, как её собственная крепость рушится под его ледяным пронзительным взглядом. Это было так сильно и всепоглощающе, что она почти физически ощущала: что-то в ней медленно ломается. И самой страшной была мысль о том, что она не хотела бы, чтобы это чувство исчезло. Часть её — та самая безумная и иррациональная часть — жаждала утонуть в его глазах снова и снова, даже если это означало окончательную гибель.
Тишина комнаты внезапно нарушилась скрипом открывающейся двери. Монику прошибло током. На долю секунды, которая показалась вечностью, она подумала: быть может это Ламин.
Дура! Как она могла так надеяться? Так желать этого после всего, что он сделал и сказал? Это было безумием.
Вместо зловещего силуэта перед её глазами появилась гораздо более безобидная фигура Кейна. Он держал несколько пачек чипсов в руках, а подмышкой была зажата большая бутылка колы. Вид его был расслабленным и совершенно беспечным.
— Стучаться не учили? — прошипела Моника, пытаясь скрыть своё недавнее смятение за привычной агрессией.
Он, не обращая внимания на её тон, невозмутимо прошёл внутрь комнаты, словно она принадлежала ему.
— Спрячь клыки, сестрёнка, — Кейн усмехнулся, а затем совершенно бесцеремонно рухнул рядом с ней на кровать, которая под его весом заметно прогнулась.
— Какого хрена?! — девушка резко отдернулась от него, переполненная раздражением от его наглости. Ей хотелось сбросить его с кровати, вышвырнуть вместе с его чипсами.
Кейн с невозмутимым видом взял пульт от телевизора, лежавший на тумбочке, и включил какой-то спортивный канал. На экране замелькали кадры с футбольного поля.
— Сейчас матч будут показывать, — небрежно произнёс он, разрывая упаковку чипсов. — Ламин играет.
Её сердце пропустило удар. Ещё один. И ещё. В её животе мгновенно стал завязываться тяжёлый, давящий узел. Она впилась ногтями в ладони, пытаясь унять эту внутреннюю дрожь, которая усиливалась с каждым упоминанием его имени. С невозмутимым видом, который ей стоил невероятных усилий, она фыркнула, поворачивая голову в сторону окна.
— Думаешь, мне интересен футбол?
Кейн закинул крупную чипсину в рот и, медленно жуя, посмотрел на неё с ехидной улыбкой.
— Раз ты теперь в нашей семье, — произнёс он, как будто это было неоспоримым фактом. — То да. Может, сходишь как-нибудь с нами на матч? Прикоснешься к великому.
— Не думаю, что в этом есть нужда, — фыркнула она, отворачиваясь к стене. — А тебе стоит уйти.
Он, конечно же, даже не пошевелился. Вместо этого парень положил в рот ещё одну чипсину, явно не собираясь исполнять её желание.
— Конечно же нет, — протянул он, довольно хрустя. — Скоро начало матча. Одному смотреть скучно.
Моника сморщилась. Такое поведение Кейна было подозрительным. Ещё сегодня утром они были готовы глотки друг другу перегрызть, а сейчас он развалился на её кровати, как ни в чём не бывало, и предлагал смотреть футбол. Что-то тут было нечисто.
— Знаешь, — начал он, внезапно меняя тему, и её внутренние радары тут же пискнули, сигнализируя об опасности. — Я думаю, что это даже круто, что ты работала стриптизершей.
Она закатила глаза так сильно, что казалось, они сейчас выкатятся из орбит. Сквозь зубы Моника процедила:
— Я не работала ею, я работала там уборщицей.
Он наигранно надул губы, изображая разочарование.
— Это печально, — вздохнул Кейн, но тут же озарился. — Но ты ведь хотя бы знакома с ними? С другими…девочками?
— Ну и? — настороженно спросила Моника.
Кейн широко улыбнулся, и эта улыбка была до противного самодовольной.
— Значит, познакомишь меня с ними, — радостно произнёс он.
Моника несколько раз моргнула, пытаясь осознать, насколько беспардонно он озвучил свою просьбу. У неё челюсть отвисла.
— Тебе пятнадцать, — наконец выдавила она, словно пытаясь напомнить ему о его возрасте и абсолютной неуместности этой идеи.
— А тебе семнадцать, — парировал Кейн, ничуть не смутившись.
Брюнетка нахмурилась.
— Это ты к чему сказал?
— Я думал, мы просто обмениваемся знанием возраста друг друга, — пожал плечами парень, преспокойно жуя чипсину. Он протянул ей одну из пачки, держа её перед самым носом сестры. — Хочешь?
— Нет, спасибо, — сухо ответила она, слегка отпрянув.
— А зря, — пробормотал он, закидывая чипсину в рот. — Очень вкусные.
На экране тем временем заиграл гимн Лиги чемпионов, а затем появились команды, выстраивающиеся перед началом матча. Камера проехала по лицам игроков, и Моника почувствовала, как её тело напряглось. Она не хотела смотреть, но её взгляд, словно прикованный магнитом, украдкой метнулся к экрану.
И вот он. Ламин Ямаль.
Его взгляд был сосредоточенным, почти отсутствующим, когда он смотрел куда-то вдаль, слушая гимн. На нём была форма команды, идеально облегающая его спортивную фигуру, подчёркивая каждую мышцу. В тот момент, без ухмылок и высокомерия, он выглядел…чертовски привлекательно. Узел в животе девушки дёрнулся, превращаясь в тяжёлый, болезненный ком. Впервые она видела его таким — не агрессивным, не насмешливым, а серьёзным, погружённым в свой мир, в свою игру. Это было почти пугающе.
Дамиба резко дёрнулась, поправляя волосы, чтобы создать видимость равнодушия. Она попыталась сосредоточиться на рисунке обоев, на трещинке в потолке, на чём угодно, лишь бы не смотреть на экран. Но боковым зрением она всё равно ловила его движения, когда матч начался. Каждый его пас, каждое касание мяча, каждый рывок по полю — всё это невыносимо отзывалось в ней. Она ненавидела его, но её тело реагировало на него так, будто было запрограммировано на подчинение. Это сводило её с ума. Как можно одновременно желать сломать ему нос и наблюдать за ним с такой затаённой жаждой?
«Просто гормоны, ничего более», — убеждала она себя, но голос звучал слишком неубедительно даже для неё самой.
Моника стиснула зубы, стараясь не поддаваться на провокации собственного подсознания. Она уставилась в окно, но даже там, в отражении стекла, мелькали кадры матча. Ламин двигался с грациозной уверенностью, его тело подчинялось каждому импульсу, каждому резкому повороту.
— О, черт! — Кейн внезапно вскочил с кровати, размахивая руками. — Смотри, смотри!
Несмотря на все свои усилия, брюнетка невольно повернула голову к экрану. Ламин получил мяч на краю поля, легко обвел защитника и рванул к воротам. Его движения были стремительными, мощными. В животе у девушки что-то ёкнуло.
— Давай, давай! — Кейн кричал, словно от его голоса зависел исход атаки.
Кто-то резко ударил по мячу. Вратарь бросился в сторону, но было уже поздно — мяч вонзился в сетку. Стадион взорвался овациями, а камера крупным планом показала лицо футболиста.
— Ферраааан! — Кейн схватил подушку с кровати и швырнул её в стену в порыве досады, однако промахнулся и случайно попал Монике прямо в лицо.
Она в шоке замерла на мгновение; подушка мягко шлепнулась на пол. Её глаза расширились. Как он посмел?! После всего, что он ей высказал сегодня утром, после всех её внутренних метаний этот беспардонный недоросль осмелился швырнуть в неё подушку?!
— Ты…! — выдохнула Моника; её голос был полон недоумения и возмущения. Она резко подскочила с кровати, одним движением схватила подушку с пола и, не раздумывая, со всей силы огрела ею Кейна по голове.
— Эй! — вскрикнул он, прикрываясь руками, но на его лице уже расплывалась широкая ухмылка. Он тут же схватил другую подушку и нанёс ответный удар.
Комната наполнилась звуками глухих шлепков, шуточных вскриков и сдавленного смеха. Они метались по комнате; подушки летали из стороны в сторону. Моника била его с силой, вкладывая в каждый удар всё своё утреннее раздражение и злость, но при этом не могла сдержать нарастающих хихиканий. Кейн отвечал ей тем же: уворачиваясь и делая вид, что она наносит ему невыносимые увечья. Он был гораздо проворнее, но она брала наглостью и неожиданностью.
— Получи! — Дамиба пригнулась, увернулась от его удара и с размаху приложила подушкой по его спине.
Кейн застонал наигранным голосом, повалившись на кровать. Они оба запыхались, их волосы растрепались, но глаза сияли от веселья. В этот момент, когда они оба лежали на кровати, пытаясь отдышаться, сквозь громкое, почти истеричное хихиканье раздался громогласный рёв стадиона из телевизора.
— ГООООООЛ! — прокричал комментатор на экране. — Ламин Ямаль!
Кейн мгновенно подскочил, его лицо озарилось чистым восторгом.
— Еееее! — взревел он, подпрыгивая на кровати и, забыв о подушечной битве, с размаху бросился на Монику, крепко обнимая её.
Девушка замерла в его объятиях. Его объятиях? Она была в смятении. Только что они дурачились, как двое детей, и вот теперь он обнимает её, как родную сестру, празднуя гол, который забил их брат. Это было так неожиданно, так…правильно, что ли? Несмотря на все её протесты и внутренние конфликты, что-то внутри неё смягчилось. С секундной заминкой она несмело подняла руки и обняла его в ответ, слегка похлопывая по спине.
Она выдохнула. Создавалось впечатление, что она нашла тот самый недостающий кусок пазла.
***
Моника сделала глоток горячего чая, ощущая, как обжигающая жидкость медленно стекает по горлу, согревая изнутри. Аромат бергамота смешивался со сладковатым привкусом мёда, создавая странное ощущение уюта.
Её удивляло, как легко они с Лусией нашли общий язык. Всего несколько недель назад они были незнакомцами, а теперь болтали без умолку, перебивая друг друга, смеясь над глупостями и обсуждая всё на свете. Моника даже не заметила, когда это стало…важным.
Девушка, на другом конце трубки, внезапно перевела разговор в неожиданное русло:
— Кстати, о подонках...
Дамиба приподняла бровь, отставляя чашку.
— Я тут провела небольшое расследование, — продолжила шатенка. — Порасспрашивала народ насчёт Алекс и Паулы. Большинство, конечно, отнекивалось — знаешь, как тут все боятся их. Но кое-что мне удалось раскопать.
Моника почувствовала, как в груди защемило.
— Я в предвкушении, — кивнула она.
Лусия ухмыльнулась, доставая из рюкзака блокнот с закладками.
— Вот, например, случай с Марком из восьмого класса. Алекс и Паула устроили ему настоящий ад.
Она перелистнула страницу, и её голос стал жестче:
— Они подождали, пока он зайдёт в туалет, а потом заблокировали дверь кабинки.
Моника нахмурилась.
— И что?
— А потом вылили на него ведро ледяной воды. Через верх. Прямо на голову.
Тишина.
Моника сжала чашку так, что пальцы побелели.
— Но это ещё не всё, — продолжила Лусия. — Когда он вырвался, мокрый и дрожащий, они сняли это на телефон. И выложили в сеть с подписью: «Марк так боится контрольных, что обоссался. Лол».
— И что было потом? — спросила она сквозь зубы.
Лусия пожала плечами:
— Он ушёл из школы. Через месяц. Говорят, его семья даже подавала заявление, но...
— Но ничего не вышло.
— Как обычно.
Моника резко встала и подошла к окну. Ей вдруг стало душно.
— Что ещё есть? — протянула она.
Лусия тяжело вздохнула в трубку, и брюнетка услышала, как та нервно постукивает ногтями по столу.
— Ну так вот... — голос подруги стал тише, почти шёпотом. — Ты же знаешь Камилу? Она учится с тобой.
Дамиба почувствовала, как по спине пробежали мурашки.
— Знаю.
— Так вот, Алекс и Паула уговорили её бывшего слить её интимки. А потом... — Лусия сделала паузу. — Они распечатали эти фотографии и начали рассовывать по шкафчикам. В учительской, между учебниками в библиотеке, даже в столовой под тарелки подкладывали.
— Боже... — Моника закрыла глаза. — Какой ужас.
— И это ещё не всё. Около трёх девочек рассказали, что они прятали их одежду, пока те были в душе после физкультуры.
Брюнетка сжала кулаки.
— Но ты ещё не слышала самый сок...
— Ну, рассказывай уже! — не выдерживала она.
Лусия глубоко вдохнула, словно собираясь с силами.
— Алекс и Паула подружились с Синди. Она тогда только переехала из Нью-Йорка, плохо знала язык и не понимала, что к чему.
— И что? — выдохнула Моника.
— На одной из вечеринок кто-то из их компании подсунул ей экстази.
— О Господи...
— А потом... — голос Лусии дрогнул. — Их дружок воспользовался её состоянием. И всё это...они засняли на видео.
Дамиба замерла.
— И что случилось потом?
— Видео «случайно» попало к начальству её родителей. Их уволили. Через месяц семья объявила о банкротстве и...уехала обратно в Штаты.
Тишина в трубке стала невыносимо тяжёлой. Моника смотрела в окно, но не видела ничего, кроме размытых огней.
— И разве это не статья? — наконец выдавила она.
Лусия усмехнулась в трубку — горько, без тени веселья.
— Прямых доказательств на них нет, Мони. Это всего лишь...чьи-то слова, — она сделала паузу, в тишине послышался скрип пружин — видимо, девушка перевернулась на кровати. — Но поверь, они правдивые.
Моника почувствовала, как в горле застрял ком.
— То есть... — она сглотнула. — Они просто выйдут сухими из воды?
— Они всегда выходят сухими из воды, — усмехнулась шатенка.
Монику это злило до безумия. Несправедливость всегда была для неё красной тряпкой, а тут она чувствовала себя совершенно бессильной. Как это возможно, чтобы такие вещи оставались безнаказанными? Чтобы группа богатеньких подонков раз за разом рушила чужие жизни, а им всё сходило с рук? Её кулаки непроизвольно сжались.
Но могла ли она с этим что-то сделать? Большой вопрос. Она заключила сделку с Алекс, а это означало достаточно многое. Теперь она могла спокойно, ну или почти спокойно, существовать, а вместе с тем обеспечить хоть какую-нибудь защиту Лусии. Это была её главная цель. Она не могла позволить, чтобы её единственной подруге пришлось пережить то же, что той несчастной девушке.
Но с другой стороны от этого страдали другие совершенно невинные школьники. Чёрт… Её внутренний моральный компас метался, показывая в разные стороны. Защитить себя и Лусию или пытаться бороться с несправедливостью, рискуя всем?
— И можно что-то с этим сделать? — прикусила губу Моника.
— В теории да, — ответила Лусия, её голос звучал устало. — На практике же…
Прежде чем та успела закончить, дверь в комнату брюнетки с громким хлопком распахнулась, от чего девушка вздрогнула. На пороге стоял Фарук, его лицо расплылось в широкой, торжествующей улыбке. В руках он держал конверт.
— ДНК-тест пришёл! — радостно объявил он, словно принёс благую весть.
У Моники перехватило дыхание. Все мысли о несправедливости, о Ламине, о её сделке с Алекс — всё отошло на второй план. Внутри неё всё сжалось.
— Лу, я тебе перезвоню, — быстро проговорила она в трубку, не отрывая взгляда от Фарука и конверта в его руке.
— Окей! — ответила Лусия, и Моника нажала кнопку отбоя.
Дамиба, словно во сне, спустилась по лестнице. Каждый шаг отдавался глухим стуком в голове, а сердце молотило где-то в груди. Внизу, за большим обеденным столом, уже сидели Шейла с сыновьями.
Её взгляд невольно метнулся к Ламину. Он сидел напротив, его глаза встретились с её. На долю секунды мир вокруг Моники поплыл, привычные очертания комнаты смазались, а в ушах зашумело. В его глазах читалось что-то, чего она не могла или не хотела сейчас расшифровывать. Но это сейчас было неважно. Ничего не было важным, кроме одного. Результаты. Весь её фокус был целиком на этом.
Фарук уже сидел за столом, держа запечатанный конверт, его улыбка слегка померкла, уступая место серьёзному выражению.
— Результаты пришли. Моника, ты хочешь открыть?
Она молча кивнула, даже не пытаясь выдавить слово. Горло пересохло, и язык, казалось, прилип к нёбу. Она подошла к столу, её ноги едва слушались. Фарук протянул ей конверт. Бумага была прохладной и даже тяжёлой в руке. Глаз нервно задергался.
Медленно Моника вцепилась в край конверта. Кончики её пальцев дрожали. Сердце в груди отбивало безумный ритм, заглушая все остальные звуки. Она чувствовала на себе взгляды всех присутствующих — Шейлы, Ламина, Кейна, каждый из которых, вероятно, переживал свои собственные эмоции.
Конверт не поддавался. Её пальцы были будто непослушными. Моника глубоко вздохнула, зажмурилась на мгновение, а затем резким движением разорвала край. Шелест бумаги показался оглушительным. Внутри лежала сложенная втрое бумага.
Её руки немного дрожали, когда она разворачивала лист. Глаза пробежались по шапке документа, по официальным формулировкам, которые сейчас были для неё просто набором букв. Она искала главное. Искала цифры.
Её взгляд остановился на строке, выделенной жирным шрифтом. Слова расплывались, пока она не сфокусировалась.
«Вероятность биологического отцовства...»
Она затаила дыхание.
— Девяносто девять и девять процентов...
В комнате повисла гробовая тишина. Моника почувствовала, как мир вокруг неё снова пошатнулся, но на этот раз он не поплыл, а наоборот, резко встал на место. Каждое слово, каждая цифра впились в её сознание с оглушительной ясностью. 99,9%. Это было настолько близко к абсолютной истине, насколько это вообще возможно. Фарук. Он. Её отец.
Счастливо-ошеломлённый мужчина потянулся к ней. Его руки осторожно легли на её плечи, потом обхватили её, притягивая в крепкое, немного неловкое, но полное облегчения объятие. Моника почувствовала тепло его тела, резковатый запах его одеколона. Её собственное тело оставалось напряжённым, не в силах расслабиться в этом новом, неожиданном контакте, который одновременно казался таким чужим и таким давно ожидаемым. Голова кружилась от нахлынувших противоречивых чувств.
В этот момент, сквозь пелену бесконечных мыслей, её взгляд случайно метнулся к Ламину. Он сидел, сжав губы в тонкую, почти невидимую линию. В его глазах не было ни удивления, ни радости, только какая-то глубокая, трудночитаемая эмоция. И затем, без единого слова, без единого взгляда в ответ, он резко встал. Скрип стула по полу был единственным звуком, прежде чем Ямаль, опустив голову, быстро вышел из комнаты, оставив за собой лишь едва уловимый след своей внезапной отстранённости. Дверь тихо закрылась за ним.
***
࿐ ࿔ From the Author:
❝ Все мы немного Моника, когда смотрим на игру Ламина ❞
( tg: spvinsatti )