Глава 14
Прошло два года. Чимин поженил Бомгю и успокоился: девушка ему досталась на редкость смышлёная и работящая. Теперь всем домом заправляла она – Сухен, а деятельность Чимина была направлена в другое русло.
Поскольку после пяти лет замужества у него так и не появился собственных детей, он стал проявлять заботу о людях бедных и несчастных. Он раздавал им еду и чувствовал себя ответственной за судьбу как их самих, так и их детей. Кроме этого, он часто посещал храмы, где проводил много времени, истово молясь богу и попутно подавая милостыню каждому нуждающемуся, будь то хромой или слепой. Посоветовавшись с мужем, Чимин к тому же стал принимать постояльцев, предоставляя беднякам в доме Минов ночлег, а порой и еду, и одежду, и прочее. Было ещё одно занятие, которое Чимин старалася не афишировать, — это помощь деньгами семьям, бедствующим или лишившимся кормильцев. На благотворительные цели уходили все его сбережения из того, что ему ежемесячно давал муж. Однако от прислуги ничего не скроешь, и вскоре стали появляться сплетни о том, что по сравнению с прошлым периодом, текущие расходы в доме удвоились, и казна опустела. Хозяйство никакого дохода не приносило, и от этого слугам тоже стало жить несладко. Разговоры дошли до Сухена и она подняла этот вопрос перед мужем:
— Неужто вы в этом доме никакого веса не имеете?
— А в чем дело? — заинтересовался Бомгю.
— Да уже все вокруг судачат об этом, а вы и в ус не дуете. Господин Мин тоже молчит, не может пойти против своего молодого мужа. Так что придётся вам самому призадуматься и вмешаться.
Бомгю в замешательстве занервничал:
— Скажи хотя бы, что происходит?
Сухен с серьёзным видом прошептала мужу на ухо:
— У вашей папы своих детей нет, а на нас ему наплевать. Сами посмотрите, в каком направлении денежки уплывают.
— В каком направлении? — Бомгю нахмурился.
— Куда только ваши глаза смотрят, — запричитала Сухен. — На сегодняшний день семейные расходы увеличились в несколько раз. Нищие в борьбе за наше добро уже чуть ли не до драки доходят. Он, понятно, мостит себе дорогу в рай, но вы–то чем собираетесь кормить наших будущих детей, если совсем ничего не останется? Прикажете им идти по миру с протянутой рукой?
— Так–так… Ты о папе речь ведёшь? — спросил Бомгю привстав с кровати.
— Эх, несчастная моя доля, раз я вынуждена заикаться по этому поводу, — вздохнула Сухен.
— Значит, ты за тем пришла, чтобы на папу жаловаться?— уточнил Бомгю.
— Я не жалуюсь, а просто довожу до вашего сведения то, что считаю нужным, чтобы потом не быть крайней. — Сухен разозлилась.
— Да ты в своём отчем доме ни одного горшка на печь не поставила, а смеешь рассуждать о нашем хозяйстве! — недолго думая, Бомгю поставил жену на место.
— А ваш родной дом превратился в постоялый двор, — язвительно заметила Сухен.
Бомгю предпочёл не опускаться до пустой перебранки и промолчал, а утром встал и отправился к Чимину.
— Папа, ну и невестку вы себе выбрали! Из–за неё у меня здесь всё из рук валится, так что уезжаю я в Пэкче.
— Почему, сынок? — удивился Чимин.
— Она о вас неподобающе отзывается, а мне такая не нужна…
В течение нескольких дней Чимин пристально следила за Сухеной и, скрывая свои истинные эмоции, успокаивал сына, что не налюбуется на свою любимицу. Вскоре он вызвал невестку для разговора с глазу на глаз:
— Невестка, что за недоразумение меж вами приключилось?
Сухен, и так перепуганная до смерти приготовлениями Бомгю к отъезду в Пэкче, от вопроса Чимина расплакалась и стала каяться:
— Это я во всём виновата, кто только меня за язык тянул передавать ему сплетни служанок о ваших тратах!
Тут вся сложившаяся ситуация для Чимина окончательно прояснилась. Смутившись, он вытер невестке слёзы:
— Ты совершенно права. Особого опыта в ведении хозяйства у меня нет, поэтому всё выходит как–то не так.
Чимин следом позвал Бомгю и всё уладил:
— Сынок, тебе совсем не следует на неё злиться. Ты её муж, и, кроме твоего благополучия, невестку ничего не интересует. Это естественно, и очень даже правильно. Тебе повезло с ней.
Со следующего дня Чимир всё же стал воздерживаться от расходов, его забота о страждущих стала выражаться не так рьяно, как прежде. Некоторые несчастные отправлялись восвояси и вовсе с пустыми руками. Как–то раз Юнги подозвал его к себе и спросил:
— У нас кончились деньги?
Чимин улыбнулся:
— Не напасёшься постоянно раздавать нажитое, пора бы и сохранить хоть что–что. Вы разве не знаете, как возросли наши расходы?
— На то они и расходы, чтобы увеличиваться. Мне уж недолго осталось, так почему бы не истратить остаток жизни на праведные дела? По крайней мере, обеспечу себе место в раю.
— Вам и так воздастся, — засмеялся Чимин. — Если не будете думать только о себе. Нужно ведь и о детях позаботиться... Так что немного повремените, а там, вот увидите, всё снова наладится.
Юнги промолчал.
Теперь Чимину заниматься стало нечем, поэтому его тоска усилился до крайности, не оставив никаких надежд. В обычной скуке присутствуют как моменты радостного оживления, так и падения в пучину горести, что тоже выматывает, но в итоге всё равно приходит успокоение. А в глубокой депрессии нет ни счастья, ни горя, одно только пресыщение самим существованием. Человек при этом может терпеть какие–то беды, по инерции роняя слёзы из глаз, но по большому счёту его уже ничто не заботит. Как лёгкое облако в безветрии его разум парит в небе, а как нагрянет шквал, улетает прочь, и в этом заключается его главное преимущество. Состояние Чимина в эти дни было именно таким. Когда подходило время для молитвы, он выглядел рассеянной и будто разочарованным и мысленно уносился в родные края: то в бамбуковые заросли или манговый сад, то на берег пруда или к школе, забираясь так далеко, что порой ему становилось трудно оттуда выбраться. Иногда на его губах проскальзывала улыбка, а иногда из глаз вдруг капали слезы прямо в ритуальную чашу. Так и проводил он день за днём, трудясь не покладая рук, раздавая милостыню с отсутствующим видом сосредоточенной пери, шутя и улыбаясь невпопад. Кто–то считал его праведником, а кто–то видел в этом только внешнюю оболочку.
ЧИМИН!
Так давно от тебя не было писем, да и у меня никак не получалось тебе написать. Пусть в этом мы обе виноваты, но я всё же думаю, что было бы лучше, если бы мы нашли с тобой общий язык. Давай выбросим из головы взаимные обиды и излишнюю гордость. Я старше тебя, поэтому первая прошу твоего прощения. Очень надеюсь, что ты не будешь долго тянуть с ответом на это письмо.
Уже почти месяц, как я приехала в деревню. Мы омеги, — существа подневольные, на материальные блага и лишения особого внимания не обращаем. Даже умирая, мы не ропщем, потому что надеемся попасть на небо, а уж пока живём, то всем и всегда довольны. Так вот, если так рассуждать, то у меня всё хорошо. Здесь ничего особенного не происходит, всё идёт своим чередом. Впрочем, есть новости, о которых поведать тебе просто необходимо.
Со вчерашнего дня я разрываюсь от мысли о том, что, если я тебе об этом расскажу, то это тебя расстроит, а если не расскажу, то сам потом будешь мучиться. Положение, конечно, угрожающее. Тебе ведь известно о состоянии Чонгука, но сейчас, увидев его, нельзя удержаться от слёз. На то божья воля, мне даже кажется, что оно и к лучшему, что ты не вышел за него замуж, иначе ты бы яду глотнул или в реке утопился бы. Долго ли так протянет Чонгук, доживёт ли он до завтрашнего дня, неизвестно. Да и зачем скрывать очевидное?
С тех пор, как он приехал, прошло должно быть дней пять–шесть, если не больше. Ты наверняка знаешь, что его мать уехала в родные края, а сам он стал жить в своем доме. Он поссорился с братом и забрал свои деньги. Говорят, что в течение последнего времени он уже несколько раз приезжал домой за деньгами. После смерти его отца прошло всего два с половиной года, а он уже половину своего состояния промотал. Муж смекнул, что к чему, и, может быть, даже долю брата к рукам прибрал, ведь ясное дело: никто не станет защищать человека, когда тот всё до последнего спускает на вино и потаскух, когда его ангел смерти уже на подходе. С одной стороны его жалко, а с другой — злость одолевает. Какой красавец был, а теперь в кого превратился? Увидев его, можно подумать, что это и не Чонгук вовсе: постоянно опухшее от слёз лицо, жесткие волосы, развевающиеся на ветру, ввалившееся глаза. Один только нос торчит как тесак мясника. Даже не могу описать, как он плох, как страшно и противно на него смотреть. Целый день бродит с ружьём наперевес вдоль берега реки, охотясь на птиц, после обеда прячется от зноя в тени сливовых деревьев, а к вечеру приходит домой и пьёт по–чёрному. Одному богу известно, спит ли он вообще.
Несколько дней назад я вечером пришла к реке за водой, как вдруг, откуда ни возьмись, появился Чонгук с ничего не выражающим лицом, выжатый как лимон. Он шёл, в его руках было ружьё. Узнав меня, он подошёл поближе и встал рядом. Я, дрожа от страха, и поскольку в тот момент там никого больше не было, затряслась еще сильнее и молила бога, чтобы этот сумасшедший ничего со мной не сделал. Но он, как приличный человек, всего лишь невинно спросил меня, как дела. Я опустила голову и прошептала, что хорошо, что мне ещё оставалось делать? Он глубоко вздохнул, благословил меня и сказал, что очень счастлив меня видеть. Мне в тот момент аж дурно стало, и, еле живая, я бросилась наутёк оттуда. Хорошо ещё, что он меня за руку не схватил. Ну, хватит, если в подробностях о нём писать, то никакого письма не хватит.
Чимин я всё–таки надеюсь, что от всех этих рассказов ты не сильно расстроишься. Однако, если ты до сих пор не забыл его, то это тебя убьёт, только что теперь поделаешь? Если я что–то сделала неправильно, то прошу прощения.
Твоя Сана."