Тело на прокат

Марк проснулся и какое-то время просто лежал, не двигаясь. Но в этот раз не потому что не хотелось вставать, а потому что хотелось запомнить это утро. Лучи солнца скользили по шторам, и он смотрел на них с неожиданным спокойствием. Всё было как обычно, но в этом обычном наконец появилось что-то родное.

Он не ждал «круглого» времени. Не включал видео, чтобы оттянуть момент. Он встал и спокойно пошёл умываться, чувствуя, как прохладная вода на лице не будит его, а словно освежает изнутри. Когда-то он приходил на работу раньше всех, стремясь к этому как к маленькой победе. Сегодня он просто шёл, и этого было достаточно.

В метро было тесно, но не душно. Люди казались более настоящими. Кто-то держал цветы, кто-то смеялся в телефон, кто-то просто молчал. Марк наблюдал за ними не как часть потока, а как внимательный свидетель жизни. Даже мелькающие станции казались не просто точками на карте, а местами, где кто-то ждёт, куда-то спешит, что-то чувствует.

Весенний ветер дул снаружи, и он впустил его в себя. Впервые за долгое время солнце не раздражало, оно действительно грело. Его мысли были чистыми. Простыми. Настоящими.

Добравшись до офиса, он сел за компьютер. Экран замигал, отобразив меню задач. Цифры. Поручения. Всё как обычно. Всё как всегда. Но теперь в этой рутине он находил успокоение как будто повторяющийся мотив любимой мелодии наконец начал звучать по-новому.

Но его восприятие смерти отличалось от других. Люди боятся её, бегут от неё, цепляются за каждый день. А Марк... Марк не боялся. В каком-то смысле он даже ждал её.

Нет, он не собирался убивать себя, по крайней мере, не сейчас. Даже если смерть манила его, даже если её прикосновение казалось избавлением, он не мог переступить эту черту.

Но для него смерть была не страшным концом, а освобождением. Она придавала жизни смысл, делала её ярче. Ведь именно мысль о том, что завтрашний день может стать последним, подталкивает людей рисковать, наслаждаться, любить.

Парадокс был в том, что, зная всё это, Марк не мог по-настоящему жить. Знание не давало ему силы. Оно только подчёркивало, насколько он застрял между жизнью и её имитацией. Он завидовал тем, кто умел. Кто чувствовал жизнь каждой клеткой своего тела, кто искренне радовался даже мелочам.

Как сказал Оскар Уайльд: "Уметь жить – редчайшая способность в нашем мире. Многие существуют, но не более."

Марк устал существовать.

Он всё отчётливее ощущал, как взгляды коллег становились всё более цепкими, словно они пытались проникнуть в самую глубину его души, отыскивая ответы на вопросы, которые боялись задать вслух. Эти взгляды преследовали его по коридорам офиса и лаборатории, словно тени, и с каждым днём их давление ощущалось всё сильнее. Казалось, что каждый, кто проходил мимо, знал о его скорой гибели, и это знание придавало их лицам странное выражение – смесь жалости и любопытства, за которой скрывалась их настоящая природа.

Голоса коллег, которые раньше звучали просто и обыденно, теперь сменились на что-то другое. В них появились нотки притворного участия, искусственной заботы, настолько неискренней, что от неё хотелось спрятаться, исчезнуть. Казалось, что они пытались утешить не столько его, сколько себя успокаивая свои страхи перед смертью. Вопросы о его самочувствии были наполнены напряжённой осторожностью, словно каждое слово могло разрушить хрупкий баланс. Когда кто-то подходил, чтобы спросить, как он себя чувствует, Марк ощущал раздражение. Эти вопросы, полные ложной теплотой, были как соль, посыпанная на незажившую рану.

— Как ты держишься? — спросила Ли, опираясь на спинку стула рядом с ним. Ее голос был тихим, почти шёпотом, словно это был секрет, который нельзя было услышать никому другому.

Марк почувствовал, как по его спине пробежал холодок.

— Держусь, — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Но даже в его собственных ушах эти слова прозвучали пусто.

Он осознал, что за этой "заботой" скрывался не только страх перед его судьбой, но и их собственное неумелое беспокойство перед неизбежностью. Чем больше коллеги проявляли свою "поддержку", тем глубже он ощущал свою изоляцию. В этих жестах не было ни искренности, ни настоящего желания помочь — только их стремление избежать собственного дискомфорта. И от этого становилось только хуже. Их жалость была последним, что Марк хотел видеть.

Когда они обедали, Марк был в хорошем настроении. Он с энтузиазмом слушал Гинкго, когда тот рассказывал о последних новостях. Впервые за долгое время он чувствовал лёгкость, будто на мгновение забыл о предсказанной смерти.

Первым его гостем стал Марлоу. Как всегда, он ввалился в комнату с неистощимой энергией и широкой улыбкой, словно мир со всеми его заботами был для него не более чем весёлым аттракционом.

— Привет, Марк! — весело произнёс он, кивая в сторону друга. — Как ты? У меня есть новость!

— Марлоу! — Марк улыбнулся и встал, чтобы поприветствовать его. Было приятно видеть кого-то, кто, как и он, не относился ко всему этому слишком серьёзно. — Что за новость?

— Ты выступишь в концерте, братан! Ты же давно об этом мечтал. Помнишь, как мы гуляли ночью по району, и ты говорил, что хочешь выступить хотя бы раз? Мне вчера Мария сообщила, что тебе Ба пришла с предсказанием, — с энтузиазмом сказал Марлоу, протягивая руку. — И как раз знакомый говорил о концерте, включил тебя как певца! Это будет огромная тусовка. В центре города, в клубе, где собираются музыканты-любители. Атмосфера будет живая, ламповая, настоящая. Твоя очередь между сетами, через месяц!

Марк на секунду задумался и покачал головой.

— Я не уверен. Не знаю, нужно ли мне это сейчас...

— Брат, ты всё равно умрёшь. Что ты теряешь? — мягко, но твёрдо сказал Марлоу.

Слова ударили не грубо, а будто по нерву. Марк опустил взгляд, и в груди защемило. Это звучало жёстко, но в этом была правда. Через музыку он мог передать многое, что копилось в его жизни. Слова, на которые раньше не решался, чувства, которые боялся озвучить. Это был способ не просто уйти, а что-то оставить после себя.

Наступила короткая пауза. Марк усмехнулся и вздохнул.

— Знаешь... ты прав.

Марлоу хлопнул его по плечу с широкой улыбкой.

Он протянул Марку несколько билетов.

— Вот, раздари эти билеты. Пусть все приходят поддержать тебя. До скорого.

Марк взял билеты, кивнул и проводил взглядом уходящего друга.

— Это кто? — рядом сидел Гинкго.

— Мы с ним давно занимаемся музыкой, с ним научился играть на гитаре. Возьми билет, — предложил Марк.

— Я знал, что ты танцуешь, но что ещё и поёшь, — удивился Гинкго.

— Я стесняюсь своего голоса, но мечтал выступить в концерте. Вот такой парадокс, — ответил Марк.

После обеда Марк встретился с Мэри.

— Эй, — позвал он, доставая из кармана билет, — У меня для тебя кое-что.

Мэри посмотрела на него с удивлением.

— Что это? — спросила она, пристально глядя на билет в его руках.

— Билет на концерт, — с лёгкой улыбкой сказал Марк. — Через месяц. Я буду выступать.

— Выступать? Ты? — Мэри подняла брови, искренне удивлённая. — Вау, не ожидала! Ну, раз такое дело, я точно приду!

— Это будет лучшее, что ты можешь сделать.

После работы Марк направился к Марлоу. Его квартира находилась недалеко, и они часто навещали друг друга, когда появлялось свободное время. Им не нужно было заранее договариваться, их дружба строилась на простой истине, если кто-то приходит, значит, тому есть место. Дверь, как обычно, была не заперта.

— Заходи, Марк! — прокричал Марлоу из глубины квартиры.

Марк открыл дверь и сразу окунулся в привычный хаос. Дом Марлоу всегда был отражением его характера просторный, но полный беспорядка. На журнальном столике валялись пластинки с винилом, пустые чашки с засохшими остатками кофе, несколько гитарных медиаторов и стопка разорванных листов с недописанными текстами. В углу громоздилась акустическая система, занимающая значительную часть комнаты, а из колонок тихо лилась инструментальная версия какой-то незавершённой мелодии.

На стенах висели постеры культовых рок-исполнителей, а между ними фотографии их старых выступлений. В углу стояли гитары, электрическая, акустическая, даже бас, который они использовали, когда кто-то приходил в гости с навыками игры. Кабели путались на полу, как змеи, но Марлоу, казалось, никогда не замечал этого.

— Уютно, как всегда, — усмехнулся Марк, закрывая за собой дверь. Марлоу сидел за ноутбуком, выстраивая в программе биты для нового проекта.

— Я называю это "творческим беспорядком", — сказал он, не оборачиваясь. — Порядок для скучных людей.

Марк уселся на потертый, но мягкий диван, лениво поднимая с пола один из листков с недописанными строчками.

— «Я не могу без тебя, но и с тобой не могу...» — прочитал он вслух, приподняв бровь. — Это ты написал?

— Хм... Наверное. Или это очередная цитата из случайной песни, которая застряла у меня в голове, — пожал плечами Марлоу. — Ты же знаешь, я с текстами не дружу.

Они часто вместе занимались музыкой. Записывали каверы, пробовали писать свои песни, играли на гитарах, создавали биты. Марлоу был гением звука, но когда дело касалось слов, у обоих начинались проблемы. Как бы они ни старались, написанное всегда казалось пустым, словно в нём не хватало чего-то живого.

Марк взглянул на Марлоу, задумавшись.

— Я хочу написать песню про Мэри, — произнёс он наконец. Марлоу поднял голову.

— Да ну?

— Да. Я хочу вложить в неё всё, что чувствую. Всё, что не смог сказать.

Марлоу внимательно посмотрел на друга, изучая его лицо.

— И что ты хочешь ей сказать?

Марк вздохнул, глядя на разбросанные вокруг обрывки чужих мыслей, записанные на бумаге.

— Любовь. Прощение. И, наверное... надежду.

Марлоу кивнул, снова переключаясь на экран.

— Музыку я сделаю не парься. Но текст... это твоя работа. Только ты знаешь, что именно хочешь передать.

Марк закрыл глаза, прислонившись к спинке дивана.

— Ты когда-нибудь пытался выразить словами то, что не может быть сказано?

— Постоянно. Потому у меня и не выходит.

Марк усмехнулся.

— Я не хочу, чтобы это была просто очередная банальная песня про любовь. Таких тысячи.

Марлоу нахмурился, снова повернувшись к нему.

— Тогда сделай её настоящей. Напиши её так, чтобы, когда она её услышала, у неё не осталось сомнений.

— В чём?

— В том, что ты любил её так, как не любил никто другой.

Наступила пауза. Марк смотрел в потолок, словно ища там ответы.

— И что, мне просто сесть и написать?

— Да. Просто напиши, — Марлоу кивнул в сторону пустого блокнота на столе. — Запиши первые мысли. Потом выкинем всё лишнее и оставим только самое важное.

Марк потянулся за блокнотом, взял ручку и застыл. Он знал, о чём хочет сказать. Он закрыл глаза и вдохнул. И написал первую строчку. Он не знал, будет ли песня хорошей, услышит ли её Мэри, да и вспомнит ли кто-то о ней через год. Марк почувствовал, он хочет оставить что-то после себя. Что-то своё. Не ради признания, не ради памяти, а просто потому, что внутри него что-то просилось наружу. Песня могла стать его последним способом сказать то, что он не решался произнести вслух. Это была его тихая исповедь. Возможно, последняя.