Тело на прокат

Марк сидел на холодной скамейке, сжимая ноющую щёку, которая горела от удара. Слёзы тихо стекали по лицу, но он уже не пытался их сдерживать. Они текли сами по себе вместе с болью, вместе со страхом, который до сих пор сжимал грудь.

Он не заметил, как отец вошёл в дом. Всё случилось слишком быстро. Запах алкоголя тут же заполнил комнату тяжёлый, удушающий, отвратительный. Марк всегда знал: этот запах предвещает беду. Он был как сирена, как сигнал тревоги нужно бежать.

Но в тот раз он не успел.

Отец стоял в центре комнаты, шатаясь. Глаза налиты злобой, голос неразборчивое, почти звериное рычание. Он схватил Марка за шиворот, рывком приподняв над полом.

— Я не могу быть отцом убийцы! — прорычал он.

Марк замер. Не пытался спорить. Бессмысленно. И тогда удар. Глухой, тяжёлый, сжатый всей накопленной злобой. Щека вспыхнула болью, в ушах зазвенело, стены поплыли.

Этот удар стал вытрезвителем. Страх внутри вдруг превратился в решимость. Он должен выбраться. Отец держал крепко. Но Марк забил кулаками по его запястью, рванулся вбок, выкручивая тело, словно дикий зверёк. Раз, другой, третий и в какой-то момент вырвался. Отец пошатнулся и с глухим стуком упал. Марк бросился к двери. Сердце колотилось в груди, будто хотело разорваться. Он мчался прочь из дома, прочь от кошмара.

На улице холод. Осень вступила в свои права. Воздух жал кожу. Он сел на скамейку. Дрожь в теле, сбивчивое дыхание, пальцы леденеют. Он пытался согреться, но холод уже проник внутрь.

Он не знал, куда идти. Только одно ощущение, он никому не нужный. Одинокий.

Кто-то сел рядом. Марк не обернулся. Краем глаза парень, чуть старше. Протянул куртку.

— На, замёрзнешь.

Голос спокойный, тёплый. Марк не ответил. Не заговорил. Но запомнил. Этот парень был другим. Не смотрел с презрением. Несколько раз заступался. Марк доверился. Конечно доверился.

— Прогуляемся? — предложил тот. — Тут недалеко парк есть.

Он улыбался. Просто. По-дружески. И Марк поверил. Он хотел верить. Ему нужно было поверить.

Они шли молча. Листья хрустели под ногами, фонари мерцали в тумане. Чем дальше тем тише. Чем темнее тем тревожнее. Марк не задавал вопросов. Он просто шёл.

— Сюда, — кивнул парень, когда дорожка свернула к аллее.

Но дальше хулиганы. Те самые. Он узнал их сразу. Сердце сжалось.

— Куда собрался? — раздался насмешливый голос.

Руки схватили. Заломили. Сердце гремит в ушах. Марк бросил взгляд на "друга". Тот стоял в стороне. Руки скрещены. Лицо спокойное. Даже весёлое.

— Зачем... — прошептал Марк.

Парень молчал. Лишь пожал плечами. Как будто это была просто шутка.

Марк ударили в живот. Он согнулся. Его привязали к дереву. Кто-то разрывал одежду. Воздух стал колючим. Он вцепился пальцами в верёвки, но те лишь глубже врезались в кожу.

— Не надо... пожалуйста... — захрипел он.

Щелчки зажигалок. Свет. Пламя.

Крик. Огонь коснулся плеч, рук, бёдер. Обжигал, словно играл. Но это было только начало. Кто-то приблизил пламя к пояснице.

— Держи его.

Боль – острая, как лезвие. Взрыв. Крик превратился в хрип. Слёзы смешались с потом. Он дергался, как мог, но понимал никто не придёт. Он останется здесь. И он сгорит.

Темнота. Он проснулся. Резко сел. Сердце колотилось, будто хотело вырваться из груди. Волосы прилипли ко лбу. Кожа горела, как будто пламя было реальным. Комната медленно проступала из темноты. Никаких голосов. Никакого огня.

Сон. Только сон. Но Марк знал, он больше не уснёт.

Он встал и на цыпочках прошёл в ванную. Открыл кран, включил душ, дождался, пока вода станет горячей. Струи забарабанили по плечам, по спине. Он стоял, опустив голову, не двигаясь. Вода смывала пот, но не тревогу.

Потом он поднял глаза, увидел своё отражение в зеркале, запотевшем, будто тоже не до конца проснувшемся. Повернулся боком и взгляд упал на поясницу. Там, где кожа навсегда осталась чужой. Ожог. Он провёл по нему пальцами. Шрам был старым. Но всё ещё живым.

В один ясный весенний день, когда природа только начинала оттаивать после зимы, Марк лежал в постели, неподвижный, словно прирос к ней телом и мыслью. Где-то на краю сознания он чувствовал, что-то меняется. Но это ощущение было туманным, далеким – как солнце сквозь стекло метро.

Вставать не хотелось. Он придумывал отговорки, ждал «круглое» время, потом включал короткое видео, будто каждая секунда под одеялом оттягивала неизбежность. Когда-то он приходил на работу раньше всех, чувствовал в этом победу. Теперь же каждое утро превращалось в вязкую борьбу с собой.

Свет пробивался сквозь тёмные шторы, но не согревал. Он только подчеркивал пустоту в комнате и в Марке. С этого света начинался день и с той же серой пустоты в груди.

В метро было душно. Лица вокруг будто запотевшие окна, ни выражения, ни направления. Все двигались в сторону неизвестной цели, и Марк, вместе с ними. Каждый день был похож на предыдущий. Шаг за шагом он погружался в рутину, как в вязкую грязь.

Наушники не спасали. Музыка не вытягивала. Весенний ветер и солнце не радовали, а только подчёркивали, насколько внутри всё замерло. Его мысли были как тяжёлый смог, они слипались, душили, тянули ко дну.

Добравшись до офиса, он сел за компьютер. Экран замигал. Меню задач. Цифры. Всё как обычно. Всё как всегда. Каждый файл, каждое поручение, как старый мотив, который давно приелся.

Но в этой скуке была своя система. Повторы успокаивали. Он знал, что делать. Здесь не было боли, не было неожиданностей. Просто числа, действия, предсказуемость. В этом хаосе мира он нашёл себе безопасный остров механическую, но понятную жизнь.

— Марк, что с тобой? Почему такой кислый? — раздался знакомый голос.

Гинкго уселся за соседний стол, небрежно оттолкнув папку с документами, улыбаясь так, будто только что вернулся с барбекю у озера, где весь уикенд ел хот-доги и играл в настолки у костра.

— Привет. Да всё нормально, — Марк тяжело вздохнул и пожал плечами. — Погода просто... хмурит настроение, вот и всё.

— Да ты что! — Гинкго посмотрел в окно с видом эксперта по весеннему настроению. — Весенний день, солнышко, тепло. Разве это повод твоей грусти?

— Не знаю... Просто рутина, как обычно, — Марк натянуто улыбнулся, но она быстро исчезла, уступив место прежней усталости.

— Главное, чтобы работы было немного, — оживился Гинкго, закинув руки за голову. — У меня, кстати, всё супер! Скоро будут новости, ты будешь в шоке. Пока не могу рассказывать секретный проект. Осталась пара месяцев, и если всё срастётся... ух. Ну и да, чтобы отвлечься, я теперь в клубе поэзии.

— Это уже звучит как угроза, — пробормотал Марк.

— Подожди, пока не прочёл тебе свой сонет о бухгалтерии. Он рифмуется с "депрессией".

— Ладно, сдаюсь.

— Как там Мэри? Всё в порядке? Вы общаетесь?

— Да... как друзья, — Марк опустил взгляд, разглядывая свои пальцы.

— Друзья? — Гинкго прищурился. — Марк, ты вообще предпринимаешь хоть что-нибудь? Пока ты тут медлишь, другой парень может увести её. А потом мне придётся вытирать тебе сопли и приносить шоколад.

— Очень смешно, — буркнул Марк. — Мы договорились остаться друзьями. У неё нет ко мне чувств. Что я могу сделать?

— Чувства девушек можно пробудить, — заявил Гинкго с уверенностью опытного влюблённого, подмигнув. — Главное подход найти. Я, например, однажды добился свидания, читая девочке "Мастера и Маргариту" с выражением.

— Смотри-ка, ходячий гуру любви, — усмехнулся Марк, и в этой усмешке мелькнула едва заметная горечь.

— Ну, обижаешь, — Гинкго театрально прижал ладонь к груди. — Просто ещё не встретил свою. Все, кого встречаю, какие-то не те. То скучные, то слишком умные, то слишком трезвые.

— Не боишься, что так и останешься один? — спросил Марк, приподняв бровь.

— Если что, составлю тебе компанию, — подмигнул Гинкго. — Будем сидеть на лавочке у подъезда, ворчать на молодёжь и играть в шахматы. Я, правда, правила не помню, но ты меня научишь. Или будем притворяться, что играем, а на самом деле просто обсуждать смысл жизни и чаевые в кофейнях.

— Пас. Мне такое будущее не по вкусу, — сказал Марк, но уголки губ всё же дрогнули.

— А я тебе завидую, — вдруг серьёзно сказал Гинкго, откинувшись на спинку стула. Его лицо стало чуть спокойнее, взгляд мягче.

— Завидуешь? Чему? — Марк нахмурился.

— Ты влюблён. Видно по тебе. Даже если ты сам этого не осознаёшь. Это ведь не проклятие, Марк. Это дар. Редкий. В этом мире, полном циников и понтов, ты нашёл что-то настоящее. Это уже победа.

Марк молчал. Он не знал, что ответить. Всё, что хотел бы сказать, застряло где-то между горлом и сердцем. Он не умел говорить о ней. Но внутри всё знал, он её любить. По-настоящему. Без просьб, без ожиданий, без надежды.

— Хватит нести чушь, Гинкго, — пробормотал он наконец, махнув рукой.

— Ну всё, ухожу, философ, — рассмеялся тот, вставая. — Не грусти. А то у тебя лицо как будто тебя в Excel похоронили и забыли закрыть вкладку.

Он пошёл к своему рабочему месту, оставив после себя лёгкий запах кофе, ощущение беспорядка и неожиданное тепло.

День тёк в привычном ритме, не оставляя места для неожиданностей. Марк, как всегда, открывал утреннюю сводку с производственными данными, графики, числа, отклонения. Он сверял показатели цехов, искал закономерности в ежедневных отчётах, отмечал неполадки и просчёты. Работы было немного, но достаточно, чтобы погрузиться в расчёты и забыться в них. Чем больше строк в таблице, тем меньше мыслей в голове.

Сегодня всё было особенно однообразно лёгкие, рутинные задачи, не требующие особых усилий. Он автоматически вбивал данные, настраивал таблицы, формировал прогнозы для отдела логистики. И хотя это не вызывало интереса, сам процесс успокаивал. Каждое мелкое поручение, каждое выполненное задание словно разгоняло серость дня, незначительными каплями принося ощущение маленькой, но важной победы.

В предсказуемости будней была своя незаметная красота в порядке, в простоте, в отсутствии эмоциональных качелей. Он чувствовал, как серость, хоть и не исчезала, но отступала.

Обеденный перерыв наступил по расписанию. Коллеги, как заведённые, потянулись к микроволновкам. Всё было по привычке от запахов до очередей. Белый рис с яичницей безвкусный, но съедобный. По крайней мере, никто не жаловался. Уже успех.

Воздух столовой был насыщен миксом запахов, подгоревшие тосты, еда из контейнеров, остатки вчерашнего кофе. Кто-то обсуждал погоду, кто-то пробки, большинство молчали, уткнувшись в телефоны. Марк ел не глядя, не слушая. Не был здесь. И не хотел быть. Мир за экранами казался ярче, чем пластик столов и серые стены.

Компания, в которой работал Марк, была средней руки, с чёткой иерархией. Руководство – на вершине, за ними маркетинг, финансы, продажи. Производство, упаковка, научный отдел на периферии.

В углу столовой, у окна, сидели сотрудники финансового отдела. Их начальник, Джеймс, аккуратно разворачивал домашний обед, обсуждая с Лея и Мэри какие-то рабочие детали. Мэри коллега Марка, с которой у него была сложная, недосказанная близость. Она слушала внимательно, изредка кивая, пальцами прокручивая экран смартфона. Марк наблюдал за ней. Он не слышал, о чём шёл разговор, но в какой-то момент уловил её лёгкую улыбку не ему. Это кольнуло. Он знал, что не имеет на неё прав, и всё же... в груди что-то дрогнуло.

Немного дальше, у длинного стола, шумела команда продаж. Лия с короткой стрижкой и энергетикой марафонца раздавала коллегам экзотические снеки. Джек, как всегда, лениво ковырялся в еде, отпуская шуточки, вызывая смех. Атмосфера напоминала школьную столовую только вместо учеников взрослые, уставшие, но не утратившие тяги к веселью.

Дверь в столовую медленно отворилась, и внутрь вошла пожилая дама. Дверь в столовую медленно отворилась, и внутрь вошла пожилая дама. Она появлялась только в крайних случаях. Никто из присутствующих её не знал, кроме одного. Её взгляд скользил по лицам, как будто выискивал единственного, кто мог её ждать. Марк знал кого.

— Здравствуйте, Ба, — проговорил он. Голос дрогнул, но не от страха. Он ждал этого. И даже хотел. — Как я умру?

Столовая застыла. Даже Лия замерла с ложкой у рта. Тишина, густая, как пыль, опустилась на всех присутствующих. В воздухе словно повис шёпот смерти.

Ба, морщинистая, но гордая, с глазами, полными печали и света, смотрела прямо на него. Её голос прозвучал мягко, но непререкаемо:

— Ты падёшь, как падают смелые, сын мой. Ты проживёшь жизнь, короткую, как вдох, но прожжённую насквозь болью и выбором. И в конце ты встанешь не потому, что обязан, а потому, что не сможешь иначе. Добро, что живёт в тебе, станет и твоим проклятьем, и твоим спасением. Ты отдашь себя ради других. И они будут жить.

Слова Ба пронзили его, как гвозди в сердце. Её голос, её взгляд всё вернуло его в далёкое детство. Тогда эти руки защищали его. Тогда её голос мог успокоить любой страх.

— Сколько боли в твоих глазах, — сказала Ба, подойдя ближе. — Где тот мальчик, что смеялся, даже когда падал? Куда ты спрятал его, Марк? Он был светом.

Слёзы подступили к его глазам. Он не мог больше сдерживаться. Всё, что он прятал, вырвалось наружу.

— Его больше нет, Ба, — прошептал он. — Он умер.

— Нет, сын мой, — её голос был как шелест сухих страниц. — Он спит. Но ты можешь разбудить его. Добро не исчезает. Оно уходит вглубь, но остаётся с нами.

Он закрыл глаза. Её слова болели, но и исцеляли. Она знала его настоящего. Даже то, что он хотел забыть.

— Ба, я... — начал он, но язык не повиновался.

— Не бойся, — сказала она, обнимая его. — Ты ещё не завершён. Твоя история не окончена. И ты сам решаешь, каким будет конец.

Он стоял в её объятиях, и в груди впервые за долгое время теплилось нечто живое. Маленький, слабый огонёк.

— Спасибо, Ба, — прошептал он.

Она улыбнулась, едва-едва.

— Ты всегда был моим любимым мальчиком. И всегда им останешься.

Тишину нарушил голос, полный недоумения.

— Не понял... Ты умрёшь? Это какая-то шутка? — Гинкго стоял в дверях, нахмурившись, как будто только что проснулся во время фильма.

Дверь открылась резко, и в комнату вбежала Мария. Она остановилась, увидев Марка, и её лицо побледнело.

— Значит, тебе остался всего месяц? — её голос дрожал, наполненный еле сдерживаемыми эмоциями. — Я не хотела, чтобы это был ты. Я молилась, чтобы Ба не сказала эти слова о тебе... Мне так жаль, Марк.

Слёзы блестели на её щеках, но она не отводила взгляда.

— Рано ещё хоронить его, — спокойно вмешалась Ба. — Есть одно, что может его спасти... Любовь. На краю жизни она может стать силой. Бог показывает тебе путь через неё, Марк. Ты страдал и именно поэтому достоин надежды. У тебя есть выбор. Если пройдёшь этот путь, смерть придёт к тебе не скоро.

Мария не выдержала, опустилась рядом с ним на колени, её руки дрожали.

— Мы с тобой, — прошептала она. — Я не позволю тебе исчезнуть.

Слова Ба отзывались эхом в голове Марка. Любовь – как якорь. Как путь назад. Он посмотрел на Марию. В её глазах отражалась боль, но и решимость. Не жалость, а вера.

— Мария... — произнёс он, едва сдерживая себя. — Умереть сейчас или потом странно заманчивый выбор.

Ба кивнула, её голос был мягким.

— Любовь, Марк. Это не слабость. Это твоя сила. Через неё ты можешь изменить всё.

— Простите, а кто-нибудь мне объяснит, что, чёрт побери, происходит? — встрепенулся Гинкго, хлопая глазами. — Смерть, любовь, выбор... Какой-то Netflix без подписки.

— Это не бред! — вспыхнула Мария. — Ба видит смерть. Всегда. И она никогда не ошибается.

— Подождите... вы... одарённая? — ошеломлённо выдавил Гинкго.

— Успокойся, девочка моя, — сказала Ба, касаясь руки Марии. — Сегодня не время ссориться. Присядьте. Я расскажу вам всё. Даже кое-что о прошлом Марка.

Марк вздрогнул. Он надеялся, что она не скажет лишнего. Но было уже поздно, её голос начал разворачивать нитку прошлого и остановить её было невозможно.

— Вы не поверите, — начала Ба с тёплой улыбкой, — но Марк всегда был мягким и добрым. Когда-то я оставляла его за старшего дома. Он заботился о младших, как настоящий сокол следил, чтобы никто не поранился, чтобы никто не остался голодным. Они играли в саду, полном ярких цветов... А Марк всегда был рядом, чтобы поддержать, если что-то шло не так.

Она улыбнулась, погружённая в воспоминания.

— Однажды Марк и Мария катались на велосипедах. Упали оба. Он тут же поднял её, утешил. Хотя сам пострадал больше колено разбито в кровь. Когда я прибежала на плач Марии, всё моё внимание было на ней. Я и забыла, что Марк тоже ребёнок. Когда она успокоилась, я заметила, Марк ушёл за угол. Я пошла за ним... И что же? Он сидел, держался за колено и плакал. Я спросила: "Почему ты не сказал?"

— Не хочу, чтобы мои сестрички видели мои слёзы, — ответил он.

Ба покачала головой, вытирая слёзы.

— Он был умен не по годам. Всегда думал не о себе.

Она продолжала, голос её становился тише, но теплее.

— Даже когда начал работать, он приносил домой сладости. Всегда с заботой. Но жизнь... Она не щадит таких. И Марк стал жёстким. Замкнутым. Сдержанным. Но в нём всё ещё живёт тот мальчик. Он никуда не ушёл.

Ба посмотрела ему в глаза.

— Вернись к себе, Марк. Верни мне того мальчика.

Мария крепко обняла, утешая Ба.

— Спасибо, дитя, — прошептала она.

Ба достала из кармана старую фотографию и показала её. Там был торт кривой, неровный, с детскими надписями.

— Вот, — сказала она, — Это торт, который Марк испёк для своего старшего брата.

Гинкго, заглянув через плечо, приподнял бровь.

— Это съедобно?.. Подожди... У тебя есть брат?

— О, нет, — рассмеялась Ба. — Это был ужасный торт. Но его брат съел его до последней крошки, чтобы не расстраивать Марка. И с тех пор к тортам больше не прикасался. У Марка большая семья, две братьев, сестра и две сестрички.

Пока Ба рассказывала истории о детстве Марка, Мария тихонько потянула его за рукав. Её взгляд был направлен на дверь, и Марк понял им нужно выйти. Они молча покинули комнату. Свет, преломляясь на стекле, вдруг начал играть. Листья на деревьях, которых он прежде не замечал, дрожали в порыве лёгкого ветра.

— Хорошая погода? — улыбаясь, спросил Марк.

— Да. Мне нужно предупредить остальных? — спросила Мария. Её голос дрожал, а глаза всё ещё блестели от слёз. Она старалась не встречаться с ним взглядом, будто боялась, что снова не сможет сдержать эмоции.

— Я не против, — спокойно ответил Марк. — Но у меня есть одно условие.

— Какое? — Мария подняла на него глаза, изо всех сил стараясь удержать слёзы.

— Пусть приходят по одному. Каждый в свой день, чтобы попрощаться. У меня осталось тридцать дней. Если исключить выходные, будет двадцать два. Этого хватит. И ещё я не хочу никого видеть в выходные. Пусть это будут мои дни тишины. И скажи им, не нужно спрашивать, как и почему. Я не хочу повторять одно и то же каждый день.

Мария кивнула, сжав губы.

— Думаешь, сможешь всё это организовать? — спросил Марк.

— Думаю, да... Хочешь, я отправлю тебе список?

— Нет, пусть это будет сюрпризом, — ответил он с лёгкой улыбкой. — Так даже интереснее.

— А если людей окажется больше, чем дней?

Марк усмехнулся.

— Поверь, Мария. Не так много людей захотят подняться с дивана ради меня. Я всегда отдавал себя другим, а в ответ тишина. У многих гордость стоит выше дружбы.

Мария ничего не ответила. Вместо этого шагнула к нему и крепко обняла, по-семейному.

— Ты дал мне так много, Марк. Я не чувствовала себя сиротой. Ставил нас выше себя. Ел последним. Заботился. Я люблю тебя.

— Обняла будто я твой младший брат.

— Ты старше меня на всего лишь пять месяцев.

Слова задели его глубже, чем он ожидал. Внутри что-то щёлкнуло. Он вдруг понял, его забота не прошла мимо. Это видели. Это помнили.

Одна слеза скатилась по щеке. Он обнял Марию ещё крепче.

— Эй, ты меня задушишь, — выдохнула она со сдавленной улыбкой.

Он отпустил. Они оба стояли в тишине.

— Ты ведь из-за него принял такое решение, да? — спросила Мария.

Марк только мягко улыбнулся в ответ.

— Ладно, заходим, — сказала она. — Надеюсь, Ба уже закончила рассказывать обо мне... Мне каждый раз неловко, когда она вспоминает мои детские позоры.

Они вернулись в комнату, где смех не утихал. Ба, окружённая коллегами, продолжала рассказывать очередную историю.

— Мой Марк всегда любил животных, — с улыбкой вспоминала она. — По пути в школу он умудрялся поиграть с каждым котом и собакой в округе. Возвращался домой весь в грязи и шерсти! Конечно, я его ругала, но это его никогда не останавливало. Каждый раз возвращался в таком виде!

Комната снова наполнилась смехом, и даже Марк невольно усмехнулся, вспоминая эти моменты. Внезапно из толпы шагнула Мэри, её глаза светились весёлыми искорками.

— Так вот, значит, ты был таким сладким и милым? — подразнила она, мягко толкнув Марка в плечо.

— О, Господи... — Марк закатил глаза. — Не говори, что Ба уже показала фотографии?

— Ага, — Мэри весело кивнула. — Я была в шоке. Ты был таким жизнерадостным и активным ребёнком! Теперь это сложно представить. Я думала, что ты всегда был тихим, летал в облаках и играл в одиночестве. Но больше всего меня удивило то, что ты рос в приюте. Почему ты никогда не говорил об этом?

Марк пожал плечами.

— Вы не спрашивали, — спокойно ответил он.

Мэри хмыкнула, но в её взгляде мелькнула лёгкая грусть. Она видела в нём что-то большее не жалость, а попытку понять. Это пугало больше, чем безразличие.

— Твоя бабушка удивительная женщина. Похоже, все здесь так увлеклись её историями, что на время забыли о твоём... положении, — она замялась, не зная, как продолжить. — Не хочешь поговорить об этом позже? После работы?

Марк взглянул на неё. В её глазах была искренняя забота, но он всё ещё не был готов к этому разговору.

— Может, в другой раз, — ответил он мягко. — Меня ждёт разговор с Гинкго.

Мэри кивнула, понимая, что сейчас не время настаивать. Ба и Мария тем временем решили отправиться домой, и Марк проводил их взглядом. После их ухода в комнате осталась тёплая пустота, которая казалась странно обволакивающей. Марк почувствовал на себе любопытные взгляды коллег, и это заставило его немного нервничать.

Он быстро направился к лаборатории, избегая чужих глаз. Как хорошо, что сюда доступ имели не все. Зайдя внутрь, Марк закрыл за собой дверь и тяжело выдохнул. Лабораторию заполняла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом техники. Марк сел за рабочий стол и уставился на экран компьютера, но его мысли были далеко. Всё, что произошло за последние несколько часов, заставило его задуматься о многом.

Но сейчас... Сейчас нужно было просто вернуться к привычной рутине, к работе. Она всегда помогала ему сохранять равновесие в жизни, которая, казалось, постепенно начинала уходить из-под контроля.

Свет от монитора отражался в его потускневших глазах, словно напоминая, что рутинная жизнь всё ещё ждёт своего продолжения. Он провёл пальцами по клавишам, не нажимая. Раньше цифры утешали его. Статистика, графики, допуски и проценты безопасный язык, не требующий чувств. Но сейчас даже они не спасали.

Он снова взглянул на свой экран. Лента данных медленно обновлялась. Ничего особенного. Никакой катастрофы. Всё под контролем — как будто ничего не изменилось. Но изменилось всё.

Он перевёл взгляд на лампу у стола. Её тёплый свет падал на края бумаг. Под одной из них лежал старый блокнот почти пустой. Он открыл его и начал писать.

"Сегодня мне сказали, что я умру. Через месяц. Я не испугался. Честно. В каком-то смысле это даже облегчение. Но Мария плакала. И Ба смотрела на меня, будто ещё верит. А Гинкго... всё так же делает вид, что смеётся. Может, если я буду писать хоть иногда я пойму, зачем мне жить. Или хотя бы как."

Он отложил ручку и закрыл блокнот. Тихо. Пусто. Всё ещё можно притвориться, что ничего не произошло. Но внутри уже шёл процесс, который невозможно было остановить.

Тем временем, в другой части города...

В полутёмной комнате, освещённой лишь тусклым светом старой лампы, собралась группа людей. Лица напряжённые, взгляды острые, как лезвия. В центре он. Мужчина средних лет, с густыми тёмными волосами и глазами, в которых горела почти болезненная решимость. Он не нуждался в представлении. Его слушали с того момента, как он вошёл.

— Господа, мы не можем больше терпеть это издевательство! — голос его был полон презрения, но лишён истерики. В нём звучала боль. — Пока половина страны утопает в паводках, которые стали самыми разрушительными за последние восемьдесят лет, они эти, наверху, играют в свои символы. Меняют гербы, красят стены, говорят о патриотизме, когда людям нечем кормить детей.

Он шагнул вперёд. Его пальцы дрожали не от страха, от ярости.

— Я видел, как старики на крышах просили помощи, стучали по ведрам, надеясь, что кто-то их заметит. Видел детей, которых эвакуировали через окна в панике, босыми, в мокрой одежде. И всё это потому что город затопило, как будто мы живём не в двадцать первом веке, а в эпоху деревянных лодок и мольбы о спасении.

Люди вокруг молчали. Кто-то кивнул. Кто-то опустил глаза.

— Я их предупреждал, отправлял письма, кричал о поводках... А в это время они сидят в кабинетах и говорят, «мы всё контролируем». Контролируете?! Что именно? Потоп? Паника? Полное безразличие?

— Но знаете, что я понял? — он слегка усмехнулся, и в этом было что-то пугающе обаятельное. — Они не боятся наших слов. Не боятся наших писем, петиций, акций. Потому что мы для них – статистика. Шум.

Он резко выдохнул и наклонился вперёд.

— А теперь представьте, если этот шум станет взрывом.

Комната замерла. Кто-то едва слышно втянул воздух.

— Что ты предлагаешь? — спросил мужчина у стены.

Лидер посмотрел прямо в его глаза. И ответил почти шёпотом.

— Террор. Их не тронут слова. Только страх. Только если мы покажем, что готовы умереть и заставить их бояться.

Некоторые отшатнулись. Но кто-то... кто-то смотрел на него с восхищением. Потому что в нём было нечто, что пробрало до мурашек. не злоба, не власть вера.

— Мы не монстры, — продолжил он. — Мы не хотим крови. Мы хотим справедливости. Но если справедливость спит её надо разбудить криком. Мы молчали слишком долго.

Он выпрямился. Свет лампы упал на его лицо, и на мгновение оно показалось трагически красивым. Лицом человека, который уже попрощался с собой ради идеи.

— Они думают, что мы ничего не стоим. Пора доказать им, что они ошибаются.

Гинкго, как всегда, стремился разрядить напряжение шуткой, даже в самых серьёзных ситуациях. На его лице мелькнула привычная наивная улыбка.

— Так что, тебя спасёт Мэри? — спросил он с лёгким смешком.

Его слова больно ударили Марка. Воспоминания о Мэри, её улыбке и общих моментах неожиданно нахлынули, и он почувствовал, как внутри что-то болезненно сжалось. Но он быстро взял себя в руки, стараясь не выдать эмоций.

— Причём тут она? — ответил Марк сдержанно, скрывая волну чувств за спокойной маской.

— Как это причём? — Гинкго посмотрел на него с искренним удивлением. — Ты ведь её любишь, разве нет?

Этот простой вопрос показался Марку слишком сложным. Он медленно выдохнул, стараясь не выдать тревогу, которая росла внутри.

— Но она не любит меня, — наконец произнёс Марк, с трудом удерживая дрожь в голосе. — Вот в чём проблема.

Гинкго слегка наклонил голову, и в его глазах блеснула искорка хитрости.

— Может, пора признаться ей? — предложил он, явно не догадываясь, как сильно эти слова могут ранить.

Марк отвёл взгляд. Он уже признавался. Не один раз. Сначала со смущением, потом с надеждой, а в последний слова будто ветер. Ответ был неизменен «прости, но я не чувствую того же». И теперь он боялся даже думать, что, узнав о его судьбе, она может согласиться быть с ним... не из любви, а из жалости. И это было бы хуже любого отказа.

Он стиснул зубы, погасил дрожь в голосе и ответил твёрдо.

— Нет. Когда она узнает всё это, точно нет. Она уже говорила, что не испытывает ко мне ничего романтического. Я для неё просто друг. Если она вдруг согласится быть со мной только потому, что я умру... Я не смогу этого принять.

Гинкго задумчиво кивнул, теперь уже с более серьёзным выражением на лице.

— Значит, ты определился? — тихо спросил он.

Марк выдохнул с горечью, ощущая тяжесть этого разговора.

— Мне не пришлось выбирать, — сказал Марк после паузы. — Это уже не мой выбор. Ба предсказала, что через месяц меня не станет, но никто не знает, как именно это произойдёт.

— Почему ты желаешь умереть? — Гинкго чуть наклонил голову.

— Со мной всё сложнее, я не хочу умирать, но и жить не тянет. Я как все, думал, переживал насчёт будущего. Будет ли Мэри моей женой, если нет, смогу ли вообще жениться? Как воспитывать детей? Будут ли деньги? Много вопросов. Сейчас у меня нет будущего. Всего лишь месяц, — Марк улыбнулся. Не от радости от пустоты. Настолько честной, что стало страшно.

Тишина, которая последовала, была густой и тяжёлой. Гинкго чувствовал её вес. Мысли о том, как быстро всё может измениться, тревожили больше, чем сама перспектива смерти.

Гинкго, как обычно, попытался разрядить обстановку.

— Ладно, оставим эти мрачные разговоры. Какие у тебя планы на оставшийся месяц? — спросил он, пытаясь улыбнуться.

Марк пожал плечами.

— Жить как обычно. Никаких особых планов. Буду продолжать ходить на работу. Делать то же, что и раньше.

Гинкго охнул, театрально всплеснув руками.

— Ну ты и скучный, Марк. Может, хоть раз в жизни сорвёшься с цепи? Алкоголь, сигареты... или что-нибудь покруче? Ты ведь не хочешь уйти, думая, что твоя жизнь была скучной?

Марк усмехнулся, чувствуя лёгкое раздражение от неуместной шутки, но понимал это забота, выраженная в кривой форме.

— Нет, не думаю, что буду жалеть, — ответил он мягче. — Я делал то, что хотел. То, что ты предлагаешь, меня просто не интересует.

Гинкго покачал головой, усмехнувшись.

— Ну, тебе виднее. Но я бы на твоём месте сделал что-то запоминающееся.

— У меня не те приоритеты, — ответил Марк. — И если честно, сейчас я просто хочу вернуться к рутине.

— Настолько точны предсказания твоей бабушки? — спросил Гинкго, слегка нахмурившись.

— Могу сказать с уверенностью, на девяносто девять процентов, — его голос был спокоен, но в нём звучало уважение. — Все её предсказания сбывались. Она видит вещие сны, и её пророчества не раз нас выручали. Мой знакомый Тимоти, например, купил дом, основываясь на её предсказании, и не пожалел. Кстати, ты сказал, что твоя бабушка одарённая. Что ты имел в виду?

— В нашем мире живут люди с суперспособностями. Пока они почти незаметны, слабо развиты. Кто-то бегает быстрее, кто-то сильнее обычного. Есть те, кто видят будущее, или слышат мёртвых. У меня есть теория однажды мы все будем как герои комиксов. Только без плащей.

— Мало верится, — сказал Марк.

Гинкго фыркнул, но не стал спорить. Тишина между ними вернулась, но уже не гнетущая. Скорее как короткий выдох. Перед тем, как снова нырнуть в жизнь.

Теперь Марк всё чаще ощущал на себе взгляды коллег. Казалось, что его больше не воспринимают как просто сотрудника, он стал фигурой трагедии, человеком, на которого смотрят с жалостью, словно он не живой, а памятник своему прошлому. И это бесило его. Сочувствие никогда не казалось ему утешением. Оно было как соль на старую рану. Он ненавидел эти взгляды, они говорили не «ты сильный», а «бедный, несчастный». Каждый шёпот за спиной, каждое осторожное «как ты?» звучало, как мягкое, но уверенное «ты сломан».

Он чувствовал, как вокруг него формируется невидимый кокон сострадания и это злило до скрежета зубов.

Руководитель подошёл к нему с формальной улыбкой и предложением.

— Мы... понимаем, насколько непростое у тебя положение. Можешь взять отпуск с авансом. Думаю, всем будет спокойнее.

В голосе звучала вежливая обеспокоенность, но Марк уловил подспудное: «только не умри здесь».

— Мне не нужен отпуск, — отрезал он. — Меня устраивает моя жизнь такой, какая она есть.

Он знал, кто-то на его месте бы уехал на море, прыгнул с парашютом или составил список дел перед смертью. Но ему это было не нужно. Работа. Дом. Тишина. Без прощальных объятий и драм. Без фальшивых разговоров о смысле жизни.

Просто быть собой. Не героем. Не жертвой. До самого конца.