Глава 3
В связи с эпидемиологической ситуацией в стране, университет Данте был вынужден перевести всех студентов на дистанционную форму обучения. Неприятным следствием из этого было выселение из общежития, на которое дали два дня. Уехать домой он не мог, да и не хотел. Не то чтобы он не любил свой дом, там остались семья и верные, проверенные временем друзья, там церковь, в которой Данте мог бы служить хоть семь дней на неделе, там не нужно морочить себе голову тысячами вопросов. Знай себе, живи и радуйся жизни. Но ехать он упорно не хотел. Почему? Вряд ли сам смог бы ответить на этот вопрос. Как бы периодически Алигьери не изнывал от усталости, еще больше он бы изнывал от безделья, и это было абсолютно достоверно.
В этом большом городе, жизнь которого кипела и подгоняла всех его обитателей, Данте, потеряв всякую стабильность в жизни, все же еще на что-то надеялся и во что-то верил. Однако уже точно проводил параллель между "верить во что-то" и "быть в чем-то уверенным". Не слыша голос Бога, к которому так привык с тринадцати лет, он все еще верил в Него. Уверенности же ему явно не хватало, особенно тогда, когда закинув в портфель только самое необходимое, он побрел по улицам большого города, точно не зная, где проведет ночь.
Его приютил у себя друг, который не раз выручал из самых странных ситуаций. В любом личном вопросе Данте мог полностью раскрыться ему, впрочем, несмотря на то, что всегда был интровертом, открывался он всегда легко. Дело было в жизненном принципе: "Чем больше людей знает о разных сторонах твоей жизни, тем сложнее тебя оклеветать". А со сплетнями Данте сталкивался всю свою жизнь. Они, словно неизлечимая болезнь, преследовали его, где бы он ни оказался.
Практически подходила к концу еще одна сумасшедшая неделя. Попивая идеальной температуры кофе из большой, полулитровой чашки, Данте увидел оповещение от "неизвестного", коим оказался Адриан Толлехин. Пробежав глазами по немалых размеров посланию, он ответил свое краткое "сегодня в 18.00, координаты скину через час" и погрузился в размышления о жизни, часто доводившие его до глубокой депрессии.
Очнувшись от своих размышлений и увидев, что прошло полтора часа, он отписал адрес кофейни, которая была поближе, набросил пальто и, на ходу повязывая отцовский шарф, вышел в бушующую метель.
"Угораздило! Зачем я вообще соглашался на встречу?" - Данте злили не сугробы, через которые приходилось пробираться, а такая мелочь, как совсем немного пробитый сапог. - "Заболею? Может пронесет?"
Он спустился наконец в метро и через двадцать минут был на месте.
"Локация для Адриана новая, полагаю, он задержится..." - думал Данте, входя в кофейню, но в то же мгновение встретившись взглядами с облокотившимся на стойку и явно ждавшим его Толлехиным.
- Не делай такое удивленное лицо! - рассмеялся Адриан, протягивая руку для приветствия.
- Некоторые эмоции не под силу скрыть даже мне, - холодно ответил Данте, пожимая его руку, как всегда, не снимая перчатки.
- Не прибедняйся, с контролем эмоций у тебя никогда проблем не было, - пусть он и улыбался, говоря это, но почему-то Данте послышалась неприкрытая ненависть в его голосе. - Как добрался?
- Не без приключений. Впрочем, разве со мной бывает иначе? Сядем? - не имевший достаточно времени, чтобы вытряхнуть снег из внутренней части сапога, Алигьери чувствовал себя весьма неуютно от осознания, что сейчас на том самом месте, на котором он стоит, медленно образуется небольшая лужа.
- Да, конечно! Кофе я уже заказал, какое место предпочтешь занять? - Адриан окинул взглядом средних размеров помещение и вернул его на адресата своего вопроса.
- Самое дальнее, - ему хотелось спрятаться, забиться в угол, а идеальный вариант - попросту исчезнуть.
"Что я здесь делаю? Хм. Здесь. В этой кофейне? Или в этом городе? Нет, это не то, все не то! Что я делаю здесь?!" Глаза Данте загорелись, но он, мигом взяв себя в руки, пошел к столику в углу.
Адриан, перекинувшись парой слов с девушкой по ту сторону стойки, улыбнулся ей и последовал к своему товарищу.
- Спрашивать, как твои дела, будет излишним? - иронично уточнил он у тени, забившейся почти в самый угол.
- Мои дела тебя не касаются, Адриан, - мрачно ответил Данте. Он терпеть не мог общих вопросов! На дух их не переносил! Впрочем, даже спроси этот человек у него что-то конкретное, он бы еще очень хорошо подумал, давать ему ответ или нет.
Адриан хмыкнул, но промолчал. Поправив очки, он сел напротив и вперился взглядом в своего оппонента.
"В гляделки решил поиграть? Ну, давай поиграем!" - Данте чуть высунулся из тени, глаза его недобро блестели, словно глаза дикого зверя, готовящегося растерзать свою добычу. "Что ты пытаешься увидеть?! То, что ты неплохой психолог и приличный аналитик, слишком очевидно. Ты ведь и не скрываешь этого, верно? Поиграть решил? Поиграть? С черным львом?!" - он подался еще чуть вперед, получив реакцией:
- Сдаюсь, сдаюсь, - Адриан поднял руки. Почему-то сейчас он не смеялся. - Если ты не в настроении, можем перенести встречу.
- Если я зря сюда тащился, я буду в еще большем "не настроении", - отрезал Данте, принимая от милой девушки свою чашку капучино.
- Тогда к делу? Ты ведь любишь не затягивать вступительную часть? - примирительно улыбнувшись и так же приняв чашку с кофе, он снял очки и положил их перед собой, линзами к Данте, которому теперь показалось, что без них взгляд его собеседника стал еще пронзительнее.
"Ты просто бредишь, приятель, смирись со своим сумасшествием", - попробовал он утешить себя. Вышло плохо. Точнее, не вышло совсем. Он не мог сосредоточиться, мысли его разбегались в сотнях направлений: к поиску жилья, к служению, к написанию новых статей, к работе над книгами и альбомами, к... "Нет. Нет!" - Данте зажмурился и сжал под столом кулаки. - "Прочь! Прочь из моей головы!" - образ, усмехнувшись, отвернулся от него, но не исчез, а лишь удалился чуть дальше, чтобы еще можно было различить контуры.
Открыв глаза, он увидел любопытный взгляд Адриана.
- О чем мы должны поговорить сегодня, по твоему плану? - сделав опорой для чашки свое же колено, он откинулся назад, снова практически полностью скрываясь во мраке.
- Почему ты решил, что у меня есть план? - вскинул брови Адриан, по которому было видно, что вопрос этот - пустая формальность.
- Ты не настолько глуп, чтобы звать меня, не подготовившись заранее, - Данте даже улыбнулся. Друг этот парень, или враг, но и тем, и другим он был бы весьма занятным.
- Не настолько? - продемонстрированный оскал не уступил бы в тот момент оскалу волка.
- Совсем не глуп, - спокойно согласился он в ответ, однако скалиться не стал, решив, что это было бы ниже его достоинства.
- Что же, - начал Адриан, отхлебнув из своей чашки, - скажи мне, Данте, что такое "состояние депрессии"?
- Не делай из меня идиота, приятель, - Данте заискивающе улыбнулся, что делал при попытке не скрыть раздражение, но показать, что он вроде как пытался его подавить. - Ты уже подготовил речь на эту тему. "Дамы вперед", как говорится. Я сразу за Вами.
- Дерзишь? - ухмыльнулся в ответ. - Один/ноль в твою пользу. Пока что. -
Сделав еще небольшой глоток, он начал: - Раз ты не захотел начинать, то сразу бы обозначил, что меня интересует не столько состояние депрессии, как то, приемлемо ли это состояние для христианина? - он окинул беглым взглядом сидевшую перед ним темную фигуру и, кивнув своим мыслям, продолжил: - Максимально просто было бы описать его, как "состояние постоянной подавленности". Не важно, имеются ли объективные причины для этой подавленности, люди всегда считают свои причины максимально объективными! Не так ли? - пауза.
- Ты на что намекаешь? - спокойным тоном спросил Данте, все еще пытающийся не выдать себя.
- Ты и сам, стоит отметить, не глуп. Да ладно тебе, разве я сказал, что состояние депрессии - это плохо? - Адриан придвинул стул чуть ближе и нагнулся над столом к Данте. - Объективность возникновения такового всегда можно свести к эгоистичному желанию человека побыть в том состоянии, в котором все должны пресмыкаться перед ним. Состоянии, при котором он любую свою оплошность сможет списать, резкость - оправдать, в любой момент потребовать, чтобы его утешили. Точнее попробовали утешить, ведь он, теша свое самолюбие, будет отвергать любые попытки разобраться в сложившейся ситуации тех, кому действительно не плевать на него.
- И, описав это таким образом, ты заявляешь, что не говоришь о «состоянии постоянной подавленности» как о чем-то негативном? - голос Данте звучал более, чем саркастично. - Мне уже интересно, как ты выкрутишься.
- Тобой, - помедлив немного, для пущего эффекта, он стал пояснять. - Разве не писал ты свои лучшие песни как раз тогда, когда был подавлен? Разве весь твой альбом, посвященный Лисси, не написан в состоянии депрессии? Твои душевные муки родили искусство, мой друг! Песни, стихи, статьи! Даже книгу, разве ты сел писать ее не с мыслью излить свою тоску и дать возможность окружающим посочувствовать тебе? - Адриан победно улыбнулся.
- Один/один, - глухо произнес в ответ. Ему нечего было добавить. Пока нечего.
- Я не осуждаю тебя, Алигьери. Напротив, превозношу в какой-то мере. Библия также пестрит произведениями искусства, что были составлены в состоянии подавленности. Разве не на этой основе написано столько псалмов? Пророческая книга "Плачь Иеремии" названа так неспроста. Иов произнес свою великую речь, загнанный в объятия тоски и отрешения от жизни. Я только что поставил тебя в один ряд с великими, - он сказал это с таким видом, будто ожидал благодарности за свое великодушие. Не дождался. - Христианам это тоже свойственно, думаю, им не стоит избегать подобного. Разве не в этом состоянии люди бросаются вопиять к Богу? Разве не в нем они начинают со слезами на глазах и с криком, исходящим из самого сердца, искать Его? Положительных сторон можно найти и больше, как мне кажется. Ты бы мог продолжить мою мысль? - он видел, как по щеке Данте скатилась слеза, и решил, что добился нужного эффекта.
Данте плакал. Сидя в том темном углу, его звериный взгляд сменился на потерянный, не сознающий происходящего вокруг. Его трясло, но он не издавал никаких звуков. Салфетки, которые участливо протянул ему Адриан, не брал, хотя тот продолжал держать руку. Дрожащим голосом он начал:
- Ты ведь делаешь это нарочно, не так ли? - блестящие глаза устремились на Адриана, в них не было злобы, но вопроса тоже не было. Данте не то чтобы спрашивал, он вопросительной формой утверждал то, что было для него очевидно. В его взгляде будто бы мелькнула даже мольба о пощаде, но он прикрыл веки. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. - Вскрыл. Я и правда весьма подавлен. Жизнь - нисколько не приятная штука, хочу тебе сказать! Однако я не оправдываю себя. Ты упоминал в прошлой нашей беседе Датриена? Да, я тоже знаком с его творчеством. Ты нахально вырвал ту строку из контекста, ну да дело прошлое. Он писал: "Тьма сгущается над всеми, но поглощает лишь слабых". В том, как ты описал состояние депрессии, есть много правды, но нет ни капли истины! - Данте отвел от него глаза, все еще мокрые от слез.
Адриан недоумевающе посмотрел на него, не в состоянии точно понять, что сейчас творится в его сознании. Прикрыв глаза, он решил не торопить своего собеседника.
"Что со мной? Почему я не могу успокоиться? - Данте яростно ударил себя кулаком в грудь, но нужного воздействия это не произвело. - Он знал. Да и это было очевидно. Любой бы на моем месте впал в депрессию, разве нет? Моя жизнь - сущий ад!" - он улыбнулся, мысленно обращаясь: "Ну, и где же Ты? Молчишь. Снова молчишь. Почему Ты больше не разговариваешь со мной?! Что я сделал не так?! – медленно снова стал закипать. - Ты прекрасно знаешь, что меня волнует не отсутствие жилья! Не проблемы с финансами, даже не... - запнулся. Решив быть откровенным полностью, он решил говорить все, как есть. - Даже это меня волнует не так сильно, как то, что Ты оставил меня!"
Молчание длилось уже минут пять. Оба сидели с закрытыми глазами, откинувшись на спинки стульев. Атмосфера более чем гнетущая, Данте словно чувствовал, как тьма, которая была хорошо знакома ему, вновь тянулась, чтобы связать, опутать, утащить за собой...
"Нет. Я понимаю, что Ты все еще рядом. Ты не оставлял меня. Я так говорю лишь потому, что не чувствую ничего." - Он вздрогнул, ему показалось, что на его шее сомкнулись чьи-то сильные пальцы, так, что даже реши он кричать - не смог бы. "А их я чувствую. Их я чувствую прекрасно! Неужели Ты мог отдать Своего сына на поругание нашим врагам?! Неужели и теперь не заступишься за меня?! Подай мне знак, Господи! Хоть какой-нибудь... Пожалуйста..."
Невидимая рука медленно, словно нехотя, а точнее - по принуждению, разжала пальцы. Он открыл глаза. В них была удивительная решимость.
- Адриан, не уснул еще? - в ответ он тоже открыл глаза, и теперь они пристально смотрели друг на друга. - Ты прав. Люди часто сами загоняют себя в состояние депрессии. Такова наша природа. У гордости две стороны: гордыня и самоуничижение, однако медаль остается целостной. И то, и другое - проявления эгоистичных желаний. Под их влиянием мы считаем себя оскорбленными, униженными, принимаем случайное стечение обстоятельств и чужие ошибки за намеренную несправедливость и обвиняем всех вокруг. Даже Бога. Знаешь, что? Подобное поведение, подобные чувства ни на йоту не являются чем-то хорошим. Ничто, что вызывает хоть малейший ропот, хоть малейшее несогласие с Отцом не может нести в себе добро априори! Ты вспоминал о моем альбоме для Лисс? Да, я плохо себя чувствовал, когда писал его, но писал не из-за того, что мне больно и нужно это выплеснуть, а потому, что люблю ее. Равно как и с книгой о сомнениях, над которой я сейчас работаю. Хотел ли я показать свою боль? Да! Для того, чтобы остальные могли ее увидеть?
Это ведь очевидно. Но увидеть в ней себя. Я убежден, что не один такой и что многие проходят через страдания куда большие, чем мои. Мне хочется, чтобы люди нашли какое-то утешение и поддержку, а не просто, чтобы меня пожалели! Вероятно, я даже был бы несколько раздражен, если бы меня начали жалеть в открытую, но это скорее всего потому, что сам тот еще гордец. Человек творит не потому, что стремится излить свою боль, даже если это выглядит так со стороны. Мы творим потому, что Он творит. Мы творим потому, что мы дети Творца. Только поэтому и никак иначе. Бог не создавал своих детей для депрессии!
- Говоришь ты хорошо, но минут двадцать назад ты подтвердил, что сам сейчас в этом состоянии, - ехидно улыбнувшись, медленно проговорил Адриан.
- Да. И я не говорю, что прав в этом, - Данте опустил голову. - Моя вера слаба, я признаю это. Ее недостаточно, чтобы побороть подавленность. Но, - он вскинул голову и, собрав силы, окинул Адриана насмешливым взглядом, - от моей веры не так уж много зависит, иначе ее бы потребовались вагоны, а мне нужно одно маленькое горчичное зерно. Его благодати достаточно, чтобы избавить меня. Его благодати достаточно, чтобы обойти мое неверие. Его благодати достаточно, чтобы совершить то, что Он задумал совершить, не взирая на то, что я вижу, чувствую, или что способен понять!
- Что ты этим хочешь сказать? - лицо Адриана помрачнело.
- Что несмотря на то, что сейчас я проигрываю своей подавленности, Бог не проигрывает из-за того, что Его неразумный сын находится в состоянии депрессии. Бог не перестает действовать в жизни Данте Алигьери из-за того, что он, как слюнтяй, развесил сопли и ноет без устали. Бог не перестает любить и не отходит в сторону из-за того, что я не справляюсь с этим. И не Его воля, чтобы это продолжалось. Мне стоит лишь протянуть к Нему руку и... - Данте снова закрыл глаза и вытянул руку вверх.
"Отче. Я верю в это. Я действительно в это верю!"
Он встал. Подходя уже к выходу, Данте обернулся и на весь зал крикнул: "Два/один, Адриан. В Его пользу."