Парижские грешники || Том Каулитц

Каменные ворота Абатства Святой Клары распахнулись, выпуская не стаю смиренных агнцев, а разряженных, взвинченных куколок, жаждущих глотка свободы. Выходные. Священное время, когда строгие стены и запах ладана сменялись роскошными особняками, шопингом на Елисейских Полях и... всем тем, что строго-настрого запрещалось в обители. Лимузины, присланные родителями, один за другим забирали воспитанниц.

Марлена стояла у своей скромной (по меркам Фонтенов) темно-синей машины с водителем. Она ждала, пока Элоиза и Жюльетт уедут, чувствуя привычную тяжесть в груди. Дом. Родители. Их показное благочестие, бесконечные расспросы о «духовных успехах» и тихий укор во взгляде матери, если Марлена позволяла себе малейшую вольность. Рай? Скорее другая тюрьма.

– Собираешься стоять здесь до второго пришествия, Марлеш? – раздался знакомый, язвительный голос. Вероника подошла, волоча за собой маленький, но явно тяжелый чемоданчик. На ней был не монастырский голубой, а облегающее черное платье мини, которое больше напоминало боди, и джинсовая куртка, наброшенная на плечи. Ее каблуки были такими высокими, что ходить по брусчатке казалось подвигом. Макияж – яркий, вызывающий, с акцентом на губы цвета спелой вишни. Она выглядела так, будто направлялась не к родителям, а на съемки порно.

– Рони... ты в этом домой? – удивилась Марлена. Мадам Лавин, мать Вероники, была образцом светского ханжества. Такой наряд вызвал бы у нее апоплексический удар.

Вероника фыркнула, затягиваясь электронной сигаретой (еще один запретный плод, пронесенный в Абатство).

– Домой? Ты шутишь? Эти два дня свободы – священны! Папа в Женеве на какой-то скучнейшей финансовой тусовке, мамаша укатила на спа-уикенд в Шамони с подружками. Особняк пуст. А значит... – Она сделала драматическую паузу, выпуская клуб ароматного пара. – ...я еду туда, где кипит настоящая жизнь. В «Крипту».

Марлена нахмурилась. «Крипта». То самое подземелье под «Потерянным Раем», о котором Вероника шипела в ночи. Место для избранных. Опасных. Где, по слухам, стирались все границы.

– Ты с ума сошла? После всего... после монастыря? Если узнают...

– Кто узнает? – Вероника махнула рукой. – Мои «благочестивые» родители? Им плевать, лишь бы скандалов не было. А в Абатстве? Сестры будут молиться за мою душу, пока я буду отжигать. Идеально. – Ее глаза сверкнули азартом. – А главное... он будет там. Каждую субботу. Его личный адский клуб. И сегодня... – она подошла ближе, ее голос стал низким, интимным, – ...сегодня я доберусь до него. Я узнала его слабость. Вернее... его тип.

Марлена почувствовала холодок по спине.

– Тип?

– Да, милочка. Не благочестивые куколки вроде тебя, – Вероника язвительно улыбнулась. – А что-то... дикое. Темное. Опасно-сексуальное. Как я. – Она повертелась перед воображаемым зеркалом. – Я нашла одну... его бывшую фаворитку. Через связи. Девчонка с характером. Татуировки, пирсинг, нрав – хуже бандитского. Но он ее держал рядом. Значит, ему нравится острые ощущения. Игра с огнем. – Она прищурилась, глядя на Марлену. – Так что сегодня я не Вероника Лавин. Я – Вэрон. И я собираюсь устроить ему такую ночь, что он забудет свое чертово имя. Хочешь составить компанию? Увидеть, как это делается? Или боишься испачкать свое белоснежное воображаемое платьице?

Страх и... дикое любопытство схлестнулись в Марлене. Увидеть Тома? Не мельком, не в Абатстве, а там, в его стихии? Увидеть, как Вероника... соблазняет его? Это было безумием. Опасным. Греховным. Но отказ означал остаться наедине со своими мыслями, рисунками и тоской в родительском особняке.

– Я... я не в том виде, – растерянно пробормотала она, глядя на свой скромный бежевый костюм.

– Проблема решаема, – Вероника схватила ее за руку. – Едем ко мне. У меня там целый арсенал для грехопадения. Быстро переоденешься. Хотя... – она оценивающе оглядела Марлену, – ...в твоей девичьей невинности есть свой шарм. Контраст с местом. Может, тоже сработает... на кого-нибудь попроще.

Через час Марлена, чувствуя себя нелепо и возбужденно одновременно, выходила из такси рядом с Вероникой у неприметной черной двери в глухом переулке позади здания «Потерянного Рая». Гул басов бил сквозь стены и асфальт, заставляя вибрировать внутренности. Над дверью не было вывески, только тускло горящий красный глазок камеры и здоровенный тип в черном с обрубленными ушами, проверявший список на планшете.

Вероника, превратившаяся в «Вэрон» (ее платье стало еще короче, декольте – глубже, а в ухе появился временный стальной шип), шагнула вперед с вызывающей уверенностью.

– Лавин. Плюс одна, – бросила она, глядя охраннику прямо в глаза.

Тот скользнул взглядом по ее ногам, груди, потом мельком глянул на Марлену в ее переделанном платье Вероники – черном, более скромном, но все равно слишком открытом и обтягивающем для нее. Промыл что-то в планшет, кивнул.

– Проходи.

Дверь открылась, и их накрыла волна звука, тепла и... запаха. Запах дорогого парфюма, пота, спермы, табака, алкоголя и чего-то металлического, электрического. Ад. Самый настоящий.

«Крипта» была не клубом. Это был гротескный храм порока. Низкие сводчатые потолки, подсвеченные кроваво-красным неоном, создавали ощущение пещеры. Столы были сделаны из черного мрамора или старых гробовых плит (по крайней мере, так казалось). Бар представлял собой гигантскую статую падшего ангела, из уст которого лились струи разноцветных коктейлей. На крошечном танцполе, больше похожем на арену, тела сливались в единую, пульсирующую массу. Люди здесь не просто танцевали – они терлись, лизали, кусали друг друга, не стесняясь взглядов. Кто-то целовался втроем в углу. Девушка в кожаных шортах и с розовыми ирокезами медленно раздевалась на столе под восторженные крики. Воздух гудел от пошлых шуток, мата и стонов.

– Вот она, жизнь, сучка! – закричала Вероника-Вэрон Марлене на ухо, чтобы перекрыть грохот музыки. Ее глаза лихорадочно бегали по залу, выискивая цель. – Чувствуешь энергию? Запах похоти? Здесь все возможно! И он где-то здесь... Ищи!

Марлена, оглушенная, прижалась к холодной каменной стене, пытаясь не смотреть на откровенные сцены. Ее сердце бешено колотилось. Она чувствовала себя голой, потерянной, маленькой девочкой, забредшей в логово монстров. Но где-то в глубине, сквозь страх, пробивался тот самый запретный огонек. Адреналин. Влечение к этому хаосу. Жажда увидеть Его.

И она увидела. Не сразу. Он сидел в полумраке на бархатном диване в самом дальнем углу, частично скрытый колонной. Но его невозможно было не узнать. Том Каулитц. В черной шелковой рубашке, расстегнутой настолько, что открывала мощную грудь и часть татуировки – переплетение каких-то шипов и букв. Его черные брейды были убраны в низкий хвост, открывая шею. Рядом с ним, почти сидя у него на коленях, была девушка. Та самая «темная»? Худющая, с коротко стриженными платиновыми волосами, в кожаном корсете и мини-юбке из цепей. Ее лицо было испещрено пирсингом, а глаза смотрели на Тома с животным обожанием и вызовом одновременно. Она что-то шептала ему на ухо, проводя длинным ногтем по его татуировке на груди. Он слушал, его лицо было непроницаемой маской, но пальцы меджно перебирали бокал с темной жидкостью. В его темных глазах читалась не страсть, а... скука? Контроль?

– Бинго! – прошипела Вероника, заметив их. Ее лицо исказила торжествующая улыбка. – Видишь? Его сучка на поводке. Ну что ж... пора показать мастер-класс, Марлеш. Смотри и учись.

Не дав Марлене опомниться, Вероника рванула вперед, прокладывая себе путь через толпу локтями и вызывающими взглядами. Она подошла не к дивану Тома, а прямо к танцполу-арене. Поднялась на невысокий подиум рядом с девушкой в шортах, которая уже скинула лифчик. Музыка сменилась на что-то более тяжелое, ритмичное, животное.

И Вероника начала танцевать.

Это не был танец. Это был акт агрессивного соблазна, обращенный в угол Тома. Она двигалась с хищной грацией, ее бедра ходили ходунами, грудь вздымалась под тонкой тканью платья. Она закидывала голову, облизывала губы, смотрела прямо на него сквозь толпу. Ее движения были откровенными, пошлыми, кричащими: «Возьми меня! Сейчас! Здесь!». Люди вокруг заорали, засвистели, снимая на телефоны. Девушка с ирокезом на секунду отвлеклась, оценивая конкурентку.

Марлена, прижавшаяся к стене, смотрела на это представление с ужасом и восхищением. Вероника была... магнитом. Ядерной бомбой пошлости и сексуальности. Она не сомневалась – он смотрит.

И он смотрел. Том Каулитц оторвал взгляд от своей платиновой спутницы и уставился на танцпол. На Веронику. Его лицо оставалось каменным, но в темных глазах что-то мелькнуло. Не вожделение. Скорее... раздражение? Или презрение? Платиновая девчонка рядом с ним фыркнула, что-то сказала ему, явно насмехаясь.

Вероника, поймав его взгляд, удвоила усилия. Она повернулась к нему спиной, медленно, сантиметр за сантиметром, приседая, тряся задом прямо в его сторону, в такт грязному биту. Толпа взревела. Кто-то крикнул: «Давай, шлюха! Покажи ему!».

И тут Вероника допустила ошибку. В пылу танца, в уверенности своей победы, она слишком близко подошла к краю подиума. Крупный мужик в расстегнутой рубашке, явно перебравший, потянулся к ее ноге, пытаясь стащить туфлю. Вероника, не ожидавшая, резко дернулась, потеряла равновесие на своих шпильках и с визгом полетела вниз, прямо в толпу.

Хохот. Грубый, издевательский. «Ну что, шалава, не допрыгалась?». Веронику подхватили, но не чтобы помочь, а чтобы пощупать. Она отбивалась, крича что-то матом, ее прическа растрепалась, платье задралось выше бедер.

Марлена инстинктивно шагнула вперед, чтобы помочь, но чья-то сильная рука схватила ее за локоть. Она взвизгнула, обернувшись. Перед ней стоял тот самый «скалолаз», о котором Вероника говорила по телефону. Высокий, мускулистый, с татуировкой кобры, обвивающей всю шею и уползающей под майку. Его глаза были мутными от алкоголя и чего-то еще.

– Ого, а это кто у нас тут? – он прошамкал, тянyя Марлену к себе. От него несло перегаром и потом. – Маленькая потерянная овечка? Или тоже хочешь потанцевать? Давай, я тебе помогу... покажу пару движений... – Его рука скользнула вниз, грубо сжав ее задницу.

– Отстань! – вырвалось у Марлены, она попыталась вырваться, но его хватка была железной.

– О, бойкая! – засмеялся он, притягивая ее еще ближе. Его лицо было опасно близко. – Люблю таких... Подергаешься – станешь шелковой... – Он наклонился, его губы, липкие и влажные, полезли к ее шее.

Паника сдавила горло. Марлена зажмурилась, готовясь к худшему. Но вдруг давление ослабло. Раздался глухой удар, как будто по мясу, и пьяный вопль. Марлена открыла глаза.

Скалолаз лежал на полу, скорчившись, хватая ртом воздух. Над ним стоял Том Каулитц. Он даже не был запыхавшимся. Просто стоял, опустив руку, которой, судя по всему, нанес удар в солнечное сплетение. Его лицо было ледяной маской ярости. Темные глаза горели холодным огнем.

– Трогаешь не свою еду – получаешь по зубам, мразь, – произнес Том тихо, но так, что его было слышно даже сквозь музыку. – Свали отсюда. Пока не превратил тебя в фарш.

Скалолаз, хрипя и ругаясь матом, пополз прочь. Музыка стихла. Все смотрели на Тома. Платиновая девчонка с дивана смотрела на него с восхищением и страхом. Вероника, выбравшаяся из толпы, смотрела на него, а потом на Марлену, стоявшую за его спиной. В ее глазах смешались ярость, унижение и безумная зависть.

Том обернулся к Марлене. Его взгляд скользнул по ее перекошенному от страха лицу, по ее дрожащим рукам, по слишком откровенному платью.

– Ты, – сказал он просто. Не вопрос. Констатация. – Ты здесь зачем?

Марлена открыла рот, но слова застряли. Что она могла сказать? «Меня притащила Вероника, чтобы она тебя соблазнила, а теперь я здесь»?

– Она со мной! – выкрикнула Вероника, пробираясь вперед, пытаясь вернуть контроль. Ее голос дрожал. – Я привела ее! Господин Каулитц, я...

– Заткнись, – Том даже не посмотрел на нее. Его глаза все еще были прикованы к Марлене. – Ты умеешь молчать? – спросил он ее, и в его тоне было что-то странное. Не злость. Не презрение. Усталость? Или... интерес?

Марлена кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

– Тогда пошли. Пока это место не сожрало тебя целиком. – Он взял ее за руку выше локтя. Его прикосновение было твердым, не допускающим возражений, но не грубым. – Моя машина сзади.

Он повел ее к черному ходу, прочь из ада «Крипты», не оглядываясь на орущую Веронику, на толпу, на свою платиновую спутницу, смотревшую им вслед с немым вопросом и обидой. Марлена шла, как во сне, чувствуя жар его пальцев на своей коже и ледяной ужас вперемешку с невероятным, запретным облегчением. Она украдкой взглянула на него. Его профиль в полумраке коридора был резким, как клинок. Брейды лежали ровно. Он не смотрел на нее. Но он вел ее. Прочь. Из ее кошмара? Или прямо в его сердце?

А позади, в ревущем зале, Вероника Лавин, с разбитой губой и смертью в глазах, смотрела им вслед и шептала сквозь зубы, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони:

– Сука... Маленькая бледная сука... Это война. Ты поняла, Марлеш? Это блядская война. И я тебя сожру.