Ромео и Джульетта или мать-сын

Геннадий слегка напряг голову — и наконец придумал, как дать Виктории достойный отпор. Его походка была далека от идеальной: шаткая, тяжеловесная, с отчаянными попытками изобразить трезвость. Но когда навстречу попадались сотрудники полиции, он умудрялся настолько правдоподобно сыграть приличного гражданина, что сам бы Станиславский аплодировал стоя.

Гораздо хуже стало, когда Геннадию пришлось подниматься по ступенькам. Каждый шаг давался ему так, словно он тащил на спине мешок картошки. Однако, скрипя сердцем и коленями, он всё-таки добрался до пятого этажа. Вид у него был такой, будто он разгрузил фуру с пивом в одиночку.

Он с усилием постучал в тяжёлую железную дверь. Открыла её Татьяна — бывшая девушка Алексея. Та самая, что вычищала его кошелёк до последней монетки. На ней было лишь нижнее бельё, едва прикрывающее всё, что требовало прикрытия.

— О-о-о, дядь Ген! — протянула Татьяна с ядовитой ухмылкой. — А я уж думала, вы умерли. Даже свечку в церкви за вас ставила.

— Танюх, харе язвить. Батю лучше своего зови, — устало пробурчал Геннадий, стараясь не выдать раздражения.

— А папа щас между землёй и
раем, — фыркнула она, то ли в шутку, то ли всерьёз.

— Чего?! — Геннадий изобразил на лице гримасу, достойную мультипликационного героя.

— Да отходняк у него. После трёхдневного запоя, дядь Ген — пояснила Татьяна с меньшей долей сарказма. — Заходите уж, чё вы в подъезде стоите.

Когда-то их квартира была образцом чистоты и уюта. Но после смерти Татьяниной матери, а годом позже — и тёплого семейного уклада, отец Татьяны окончательно сдался алкоголю. Сегодня здесь пахло затхлой одеждой, перегаром и чем-то липким. Ходить босиком по полу — всё равно что добровольно ступить в клей. И никакие уборки уже не помогали.

Татьяна провела Геннадия в комнату, где валялся её отец — Егор, старый приятель Геннадия. Он лежал на кровати обнажённым, посапывая в такт невидимому аккордеону.

— Рота, подъём! — рявкнул Геннадий голосом прапорщика.

Егор застонал, приподнялся, щурясь, и пробормотал:

— А-а-а… Белочка пришла… Прямо в дверь постучалась…

— Слышь, "белочка"! — Геннадий прищурился. — Кончай давай бухать, а то скоро и марсиане придут.

— Генка?.. Ты ли это? — пробормотал Егор, теряя остатки сна.

— Нет, блин, конь в пальто! — с усмешкой отрезал Геннадий. — Конечно я. Живой и здоровый. Хоть щас в ЗАГС веди.

— Слава Богу, Генка… Ты жив. А то мы тебя с мужиками уже двадцать три года поминаем, — буркнул Егор с кривой ухмылкой.

— Да вашу ж мать… — вспылил Геннадий, хотя голос его всё ещё звучал спокойно. — Вы чё сука, сговорились что-ли. Мы с Викой, когда поругались, я к брату в Харьков уехал. Попросил, чтоб никому не говорил, где я. А вы тут всем районом решили, что я кони двинул! Ну да ладно. Не в этом дело, Егорыч. Я по делу пришёл…

— Я весь во внимании, — хрипло произнёс Егор, вглядываясь в лицо друга.

На следующее утро у дома Алексея собрались почти все жильцы. Люди стояли у тротуара, бросая любопытные взгляды на полицейскую машину, возле которой двое сотрудников сопровождали Викторию с наручниками на запястьях.

Обсуждения разносились шепотом и полугромкими домыслами: одни говорили, будто у Виктории были какие-то ненормальные отношения с собственным сыном, другие шептались о её возможной связи с криминалом. Кто-то даже пошёл дальше, приписав женщине статус «домашней проститутки без возрастных ограничений».

И только один человек — Алексей — шёл следом за полицейскими с неподдельной болью в глазах. Для него Виктория оставалась настоящим человеком. Матерью. Без вины.

— Стойте! — крикнул он, догоняя полицейских. — За что вы её арестовываете? Она же ни в чём не виновата!

— Гражданин, — сухо ответил один из полицейских, не оборачиваясь, — она не арестована. Это задержание до выяснения обстоятельств.

— Сыночка, не волнуйся, со мной всё будет хорошо, — мягко сказала Виктория, уже поднимаясь в полицейскую машину.

Голос её звучал спокойно, даже нежно. Но лицо… выражение её лица не оставляло надежды. Алексей опустился на колени. Он не мог даже смотреть вслед уезжающему автомобилю — внутри всё оборвалось.

Вдруг он почувствовал чьё-то тёплое прикосновение — женская ладонь легла ему на плечо. Этот жест словно вернул его из бездны. Он поднял глаза — перед ним стояла Алёна. В его глазах она в тот миг показалась ангелом.

Она бережно подняла его с колен, укутала своей синей курткой с большими карманами. Тепло разлилось по телу. Алексей обнял её за плечо, и они медленно пошли к её машине — тёмно-синему BMW.

— Не переживай, милый. Тётя Алёна тебя не бросит, — тихо сказала она. — Я тебя, может, и не рожала, но это не значит, что не могу заботиться как мать.

— Тёть Алён… А почему мы не можем пойти ко мне домой? — неожиданно спросил Алексей.

— Понимаешь… — она задумалась, подбирая слова. — Там всё будет напоминать тебе о маме. А после того случая с моей дочкой… ну, ты знаешь. Сейчас тебе лучше побыть там, где меньше этих воспоминаний. Да и я сама уже не помню, что у вас там и где.

— А машина откуда? — не унимался Алексей.

— А вот это теперь наш хлеб,
родной, — в разговор вмешался Сергей, муж Алёны, антропоморфная тигровая акула. — Ты когда меня на место поставил, я сразу за ум взялся. Любимым делом занялся, вот только машинку в кредит пришлось взять. Но ничего, через годик-другой расплачусь.

— Дядь Серёж… — Алексей немного замялся, но всё же спросил. — А почему у вас мама тарантул? Не человек, не акула, как вы?

— Эх, Лёха… — Сергей улыбнулся, усаживаясь в машину. — У бати нашего были тяжёлые времена, финансовые, ну ты понимаешь. А родная наша мамка, как только узнала — сразу свалила. Нас с братом бросила. Мы тогда совсем мелкие были. А потом отец встретил Марию… Ту, что стала нам мамой. Настоящей. И не важно, кто она по виду. Главное, что в сердце у неё.

Дома у Алёны Алексей с удовольствием съел две порции картофельного пюре с котлетами, поставив блюду наивысшую оценку. Алёна, видимо, не теряла годы зря — готовить она умела.

— Лёш… — позвала она его, убирая со стола. — Я тебе в зале постелила. Сейчас поешь, пойди подремай. Потом поговорим, хорошо?

— Хорошо, — пробурчал Алексей с полным ртом.

Уже через пару минут Алексей лежал на диване в зале. Алёна сидела рядом, осторожно гладя его по спине. Иногда она целовала его в щёку, иногда — в макушку. В её жестах чувствовалась тёплая, материнская забота.

— Ты с ним как с родным сыном… — тихо произнёс Сергей, глядя на них с лёгкой улыбкой. Он говорил почти шёпотом — Алексей уже спал крепко.

Алёна вздохнула.

— У меня был шанс стать ему духовной матерью… Но я тогда всё испортила. Из-за той женщины, что жила во мне раньше. Из-за той, которая думала только о себе… Я ведь ему психику сломала, Серёж. — Она опустила взгляд. — Я долго пыталась понять: осталась ли во мне ещё та, прежняя. Та, что разрушала, а не создавала. Искала женщину, которая смогла бы помочь мне это проверить. Сначала пробовала постепенно, через разговоры, попытки быть рядом… Но потом страх сжёг меня изнутри. Страх, что я всё ещё та же, бездушная… — она запнулась, — что я осталась той же, какой была в молодости.

Сергей кивнул, но спустя паузу осторожно спросил:

— А почему ты тогда просто не поговорила с психологом… или… ну, не сняла женщину из эскорта? Без чувств, просто… провериться?

Алёна посмотрела в сторону. В её глазах промелькнула боль.

— Потому что… после того, как я изменилась, я даже думать о таких связях боюсь. Раньше я была той, кто искал лёгких денег, выгоды… Молодая дура. Тогда я и попала к своему сутенёру — Бейбарысу. Девки его Барсиком звали. Он мне тогда пообещал: мол, если стану работать телом, сделает из меня бизнесвумен. Ну и, конечно, я повелась. Думала, круто быть желанной, думала, это — свобода. Торговала собой, не задумываясь.

— А потом? — тихо спросил Сергей.

— Потом… Бог дал мне шанс. Семью. Вику как сестру и Лёшку как сына. Но я не ценила. И Вика меня тогда выгнала — правильно сделала. А когда я вернулась к тебе, к Сашке… вот тогда, впервые, я поняла, что значит быть матерью. — Она посмотрела на спящего Алексея. — И, знаешь, я искала женщину не ради тела. Не ради похоти. Я искала женщину, чтобы понять, кто я теперь. Я — мама и Алёна, или я всё ещё та… — она чуть улыбнулась, — …"мокрая киска", как тогда про себя думала.

Сергей молча слушал.

— И в тот день, когда мы с Викой провели один обряд, я всё поняла. Никакая я не проститутка. Я — сёстра по духу и мать двум детям. Одному ребёнку — по крови, другому — по духу.

— И знаешь, Серёж, что я поняла? — тихо произнесла Алёна, словно делясь чем-то сокровенным.

— Что же? — отозвался Сергей, повернув к ней голову.

— Что секс — это не всегда спаривание, — спокойно, почти буднично ответила она.

— Подожди... — Сергей нахмурился. — Как это "секс — не спаривание"? Он же именно для этого и существует.

У него в голове начался внутренний переворот, как будто в сознании гремели взрывы, похожие на те, что некогда сопровождали начало Отечественной войны. Хотел было что-то сказать — но слова, как назло, застряли, выходили куда-то в сторону.

— Понимаешь… — Алёна сделала паузу. — Само понятие "секс" и "интим" — это вовсе не автоматическая отсылка к постели. Интим — это выражение любви, но не её суть. Обнять человека, поцеловать в лоб, щёку, макушку, взять за руку — всё это тоже интим. А спаривание — это лишь физическая сторона. Если люди думают, что любовь — это кувыркаться в одной кровати, то такая "любовь" рушится при первой же измене или при отсутствии желания. Семья на этом не строится. Если бы в каждой любви в центре стояло только спаривание — настоящей любви вообще бы не существовало.

— Аль... — Сергей посмотрел на неё с изумлением. — Откуда ты всё это знаешь?

— Знаешь, Серёж... — вздохнула Алёна. — Жизнь не учит человека. Она просто даёт. А брать или не брать — это уже наше дело. Поэтому и говорят: «налетай, пока горячее».

Потом, немного подумав, добавила:

— Кстати, ты можешь подключить свою мать, может она через связи узнает, кто на Вику заяву написал?

— Нет, Алён... — с досадой ответил Сергей. — Хоть генерала подключи — бесполезно. Менты не имеют права разглашать имя заявителя третьим лицам. Хоть ты генерал, хоть Папа Римский.

— Ладно... — сказала она с неудовлетворением в голосе. — Тогда завтра побудь с Лёшкой, а я съезжу к Вике. Как только её освободят, надо, чтобы они с сыном немного пожили врозь. Лёшка сейчас не в состоянии — его мать в обезьяннике, сам он на грани. А Вике тоже не помешает развеяться, поговорить с кем-то.

— Так у неё ж подруга есть — Надька Сомова, — заметил Сергей.

— Вот у неё пусть и поживёт. А мы будем навещать, проверять дом. Пока оба не придут в себя, — кивнула Алёна.

— Не пойму... А чего такого страшного в этом КПЗ? — спросил Сергей.

— Поверь, Серёж... Быть в обществе проституток, бомжей, алкашей, дебоширов... пусть и не в одной камере — это хуже, чем в Советское время сказать что-то против власти, — произнесла она, и в голове её промелькнули сцены из прошлого: когда она, ещё женщина интимных услуг, ночевала в этих стенах чаще, чем дома.

Когда вечер сменила ночь, Алексей лежал, уткнувшись головой в колени Алёны. Он едва сдерживал слёзы. Женщина гладила его по голове, по спине, — по-матерински. Она не была ему матерью ни по крови, ни по документам, но душой играла эту роль лучше многих настоящих матерей.

— Лёш... Хочешь поплакать — плачь. Хочешь поговорить — говори. Только не держи всё в себе, — мягко проговорила Алёна.

— Тёть Алён... — голос Алексея дрожал, но в нём уже слышалось спокойствие. — У моего друга мать вышла замуж за женщину. Они были как жёны. А потом расстались. Почему в жизни так бывает?

Алёна усмехнулась с лёгкой горечью.

— Это ещё хорошо, что они разошлись. А не продолжили жить дальше...

— А что было бы плохого, если бы остались вместе? Они же любили друг друга? — удивился Алексей.

— Лёш... То, что у них было — это не любовь. Это была, извиняюсь за выражения, полная хрень. Одна бы ещё яйца себе пришила и усы с бородой приклеила... Хорошо, что разбежались. Это был не союз, а пародия. Любовь — это не постель и не ритуалы. Вот мы с твоей мамой любим друг друга как сёстры. И я, хоть и была раньше монстром, это поняла. Нам не нужно трахаться и подражать каким-то "традициям", чтобы чувствовать близость. Если они поженились, значит им нужно было не любить, а внимания. А на этом любовь не строится. Она строится на дружбе, на духовной связи. Они могли бы быть подругами, сёстрами по духу. Но не тем, кто играет чужие роли с кольцами, свадьбами и сожительством.

Алексей уснул, положив голову на колени Алёны. Женщина осторожно перенесла его на кровать и укрыла салатовым одеялом. Как настоящая мать, она легла рядом, обняв его мягко, по-матерински, и всю ночь провела, поглаживая его по спине и голове. Её прикосновения были лёгкими, успокаивающими, и даже во сне приносили ему душевное умиротворение.

Алёна стала для Алексея не просто другом — она была женщиной, которая могла бы быть ему матерью. И он чувствовал это не через слова, а через заботу, энергию и то особое, едва уловимое тепло, которое она источала. Молоко Алёны — не как физический продукт, а как символ её духовной материнской сути — грело его изнутри, будто он черпал силы прямо из её сущности.

Некоторые мужчины ощущают женскую энергию через одно лишь прикосновение. Но Алексей не искал тела. Он чувствовал и принимал глубинную, сердечную теплоту — не через плоть, а через душу, через любовь, которая не требовала слов.

На следующее утро Алёна отправилась в отделение полиции, где держали Викторию. Алексея на это время оставили под присмотром её дочери Александры. У девушки был меньший опыт в душевных разговорах, но с Алексеем всё шло иначе: он сам тянулся к людям, которые были рядом по духу.

Здание отдела будто не изменилось с тех времён, когда Алёна ещё была не женщиной, а той самой "Мокрой Киской" — прозвищем из прошлого. Один взгляд на облупленные стены, запах дешёвого кофе и крахмала — и перед глазами всплыли годы, которые она старалась забыть.

С трудом сглотнув ком в горле, Алёна подошла к дежурным. Те ели лапшу из пенопластовых стаканчиков.

— Здрасьте… Я на свидание. К Ви.... Смысле задержанной Ментюковой.

— А вы ей, гражданка, простите
кто? — сухо спросил один из дежурных, не поднимая головы.

— Я..... Я её подруга. Сомойлова Алёна Николаевна, — уверенно произнесла она.

Оба полицейских приподнялись, переглянулись. В их глазах зажглось узнавание.

— Да ладно?.. — Первый
усмехнулся. — Мокрая Киска, ты ли это?

— Чё, молодость решила вспомнить, а? — подхватил второй с ухмылкой.

— Ещё раз назовёте меня Мокрой Киской — Я вам не только молодость вспомню, но и покажу, как ведёт себя злая мать, подруга, жена и друг. Поняли?! — Лицо Алёны стало жёстким. В её голосе слышалась не угроза — предостережение.

— Во-о-о-о-о-о...... Тихо-тихо, тигрица, ты наша— сказал один из них, слегка постукивая дубинкой по ладони. — А то ты у нас не только молодость вспомнишь, но и узнаешь, что такое <<жестокий полицейский>>. Ладно, здесь пожди, ща узнаю.

Прошло минут пять. Время утекало, как и её злость.

Полицейский вернулся с другим выражением лица:

— Ну чё, Киса… то есть, гражданка Сомойлова. Ваша Ментюкова ждёт вас в комнате для свиданий. Только правила: без прикосновений, без истерик. Если будет плакать — уводим.

— Спасибо большое… — тихо сказала Алёна, искренне. — Вы хорошие люди, хоть и менты, — добавила себе под нос.

— Чё ты там сказала? — опасливо спросил один из них, прищурившись.

— Да говорю, хорошие вы люди, — сразу отмахнулась Алёна.

— Ладно, иди уже, подхалимка… Пять минут — не больше.

С того момента, как Алёна вошла в комнату для свиданий, оба дежурных полицейских переглянулись и обменялись парой ироничных реплик — каждая с отсылкой к прошлому женщины, которую они когда-то знали совсем другой.

— Слышь, Арманыч, — подпихнул коллегу Павел, жующий лапшу.

— Чё? — пробурчал Арман, не отрываясь от еды.

— Мне одному показалось или правда, что наша принцесса ночных клубов стала… ну, как бы это сказать… совсем другой?

— Не, Палыч, ты прав. Она не просто изменилась, её будто подменили. Вспомни, как раньше к нам в отдел заглядывала — договориться о чём угодно было проще чем в лужу пё, ну ты понял.

— Мда..... Такое забудешь… — усмехнулся Павел с лёгкой ностальгией. — "Банан ополоснула — и гуляй, Вася", ну, в нашем случае — Киска.

— Вот-вот… — протянул Арман, понизив голос. — А сейчас глянь: то за мужика своего горой, то за дочь, то за подругу, то за тёщу… А то и за того парня, что три недели назад у нас в КПЗ сидел. Всё за кого-то стоит. Как стена.

— Так что, выходит, у нас теперь не Мокрая Киска, а баба-кремень? — задумался Павел, явно переваривая увиденное.

— Паш… — тихо сказал Арман. — Главное не в том, кем она была. А в том, что она человек. Показала, что даже из грязи можно выйти — и стать лучше. Не смотря ни на что.

— Точно, брат, — кивнул Павел. — Алёнка ведь хорошая баба. Да, была… ну ты понял. А теперь — смотри, как изменилась. А мы тут, два долб… ну, сам знаешь кто. Сидим, хернёй маемся, вместо того чтобы взрослеть. Арманыч, я вот что подумал… буду я семью строить.

— Палыч, — фыркнул Арман, — какая тебе семья? У тебя седина как грибов в осеннем лесу. Шестой десяток пошёл. Всё — порох в бочке закончился, не из чего стрелять.

— А кто сказал, что я бабу заводить собираюсь? — возразил Павел. — Может, как Алёнка — возьму и воспитаю кого-нибудь. Кого смогу полюбить как дочь… или как сына.

— А чё? — Арман почесал затылок. — А может и правда… может, мне тоже попробовать?

С первой встречи Алёны и Виктории обе, забыв о правилах, порывисто потянулись к дружеским объятиям. Но жёсткий рявк стоящего у стены полицейского резко оборвал этот порыв:

— Прикасаться запрещено!

Женщины подчинились, спрятали свои чувства и сели друг напротив друга. Виктория, проведшая сутки в отделении, выглядела так, словно не спала неделю. Потёсанные волосы, уставшее лицо — всё в ней говорило о человеке, испытавшем на себе земной ад.

— Ну как ты, мать? — с заботой спросила Алёна.

— Всё отлично, Алён... Как говорится, жить буду, — ответила Виктория без особого энтузиазма.

— До ста лет жить будешь, внуков и правнуков воспитаем, чаи будем распивать, — Алёна старалась говорить с привычным теплом, несмотря на гнетущую атмосферу допросной комнаты.

— Уж лучше чай... чем чифир. И на нарах — в роли чей-то су...

Виктория не успела договорить: лицо Алёны резко исказилось, а кулак грохнул по столу с силой молотка.

— Чё дура что-ли со-всем?!

— Гражданка, прекратите балаган! — холодно вмешался надзиратель.

— Простите… — Алёна быстро пришла в себя.

— Ещё одно нарушение — и я буду вынужден вывести вас.

Она кивнула, пряча раздражение, и вновь повернулась к Виктории.

— Прости, Вик, вспылила. Но ты тоже не права. У тебя сын, я, Саша, Серёжа, Света, Надя с Лизой. А на того ненормального — я про мужа её — даже внимания не обращай, — С уточнения, Алёна бросила взгляд на полицейского, но тот остался безразличным.

— Да дело не в Генке… — Виктория опустила взгляд на стол, слёзы подступали к глазам. — Я за сына боюсь. Вдруг меня на зону, а он...

Алёна уже хотела было снова вспылить, но сдержалась.

— Бог с тобой. Никто тебя никуда не увезёт. За Лёшку не переживай — он мне как сын. Я за него кого угодно в клочья разорву. И вообще, тебе бояться нечего. Тебя ведь по молодости менты ду...

Полицейский грозно кашлянул.

— В смысле, полиция тебя раньше не карала по всей строгости. Когда ты в девчкой... ну, ты поняла, — Алёна выразительно посмотрела в сторону дежурного.

— Алён… — голос Виктории стал мягче. — Скажи, как ты стала настоящей женщиной?

— Честно, Вик? Я тогда соврала. После того, как я от вас ушла, я месяц жила в пятизвёздочном отеле, «открывалась» по полной. Вначале весело было, а потом... Потом одна женщина попросила подержать её ребёнка, пока она в туалет сбегает. Я взяла его на руки — и поняла, что такое быть мамой. Настоящей женщиной. Но что поразило — ни она, ни малыш не отбрасывали тени и не отражались в зеркале. И исчезли они сразу, как только свернули за угол. Я стояла, как вкопанная.

С того момента я задумалась — зачем нам мужики, если мы и вдвоём проживём? Но вдруг поняла: можно быть вместе, можно делиться душой, но мужчина — он помогает нам быть женщинами по своей природе. Хоть он и козёл... — Алёна взглянула на полицейского, — Без обид. Но только мужчина может сделать нас теми, кто мы есть по-настоящему. С женщиной можно поплакаться, поговорить. Но она тебе не подарит женственность, даже если у неё и усы, и... ну, ты поняла.

Слушая Алёну, Виктория почувствовала себя первооткрывателем, как Колумб, ступивший на землю Нового Света.

— Потом я вернулась к мужу, старалась быть женой, матерью. Хотела прийти к вам, вымолить прощение. Каждый день в церковь ходила, молилась за вас, мечтала подарить Лёшке материнскую любовь — пусть даже он взрослый. Но я боялась... Боялась, что во мне осталась та же дрянь. Мне нужна была женщина, которая помогла бы разобраться, кто я — мать или та, кем была раньше.

— Знаешь, Алён… — наконец заговорила Виктория, — с первых дней после твоего ухода я была на тебя зла. Мне приходилось работать на двух работах, чтобы оплачивать жильё и обеспечивать Лёшку. После того, как твоё "тёмное я" обошлось со мной и с ним… я просто боялась заводить сожителя. Хотя не стану врать — я тоже молилась, чтобы у тебя всё было хорошо. Я ведь часто смотрела тебе в глаза… они тогда были не такие. Не знаю, как объяснить… как у наркоманов что ли. Будто в тебе тогда действительно кто-то сидел — демон или что-то наподобие. Я молилась, чтобы ты смогла выбраться.

Алёна мягко улыбнулась, слушая её слова.

— Всё, — раздался холодный голос дежурного. — Свидание окончено. На выход.

Поднимаясь из-за стола, женщины обменялись прощальными взглядами. Выйдя из комнаты для свиданий, Алёна потянулась за телефоном, но её остановил знакомый голос.

— Слушай, Алён… — взволнованно начал Арман, один из тех самых полицейских, что двадцать минут назад отпускал в её адрес ироничные шутки. — Ты чё творишь, мать?! — удивлённо спросил он, когда Алёна положила ему руку на лоб.

— Да вот думаю, не заболел ли ты, Арманыч, — с шуткой в голосе ответила она.

— В смысле?! — не понял он.

— Ты меня впервые за столько лет назвал по имени, без подколов, — заметила она с лёгкой иронией.

— Алёновна, я тебе говорю: нет больше тех Арманыча и Палыча. Мы правда хотим понять, как ты стала настоящей… ну… бабай?

— Во-первых, «бабы» — на базаре. Во-вторых — не «бабай», а женщина. В-третьих — если хотите быть мужчинами, найдите себе женщин. И любите их как женщин. Без этой дурацкой мысли, что «раз она баба, то её можно долбить по самое не хочу». Запомни, Арман… настоящей женщине не нужен качок или олигарх. Главное — чтобы мужчина любил её такой, какая она есть. Чтобы был опорой. И знаешь, мы, женщины, ведь тоже умеем поддерживать мужчин, если они настоящие.

Алёна нежно обняла Армана, легко погладила его по спине, поцеловала в макушку, потом в лоб, потом в щёку. В её поцелуях не было флирта — только тёплая, сестринская любовь.

— Сука… — Арман покраснел, но улыбнулся. — Я… Я… А чё это было, Алён?

— Любовь, Арманчик. Любовь, — мягко проговорила Алёна. — Вот для чего мужчине нужна женщина, а женщине — мужчина. Я показала тебе дружескую любовь. Но есть ещё любовь двух миров — мужского и женского. Найди себе женщину, и тогда, имея друга и любимую, ты станешь по-настоящему счастливым мужчиной.

Арман молча кивнул.

На улице Алёна достала телефон и вызвала такси через приложение. Через несколько минут подъехала белая «Приора», и она направилась к автомобилю.

— Блин, молоко забыла купить, — пробурчала она себе под нос и, сев в машину, обратилась к водителю:
— Извините, не могли бы вы возле магазина остановиться? Мне нужно молоко купить.

— Женщина… — начал таксист с ядовитой интонацией. — А ничего, что у меня заказы?

— Я вам, если что, доплачу — сто тенге или сколько нужно. Мне просто реально молока надо купить, — спокойно, но настойчиво объяснила Алёна.

— Это ваши проблемы. Чем раньше думали? — всё более раздражённо отозвался водитель.

— Ладно, езжайте уже! — вспыхнула она, обиженно отвернувшись.

— Слушайте, давайте вы не будете мне указывать, а то высажу вас и
уеду, — не унимался тот.

— Высаживайте! — резко бросила она.
— "Давайте вы не будете мне указывать, а то высажу вас и
уеду,", — передразнила его Алёна с болью и обидой в голосе.

К счастью, долго ждать не пришлось — вскоре рядом остановилась машина, и в окно показался её муж.

— Место встречи изменить нельзя? — с улыбкой спросил Сергей.

— Серёж, мне щас не до шуток, — вздохнула она.

— А чё случилось? — обеспокоенно спросил он.

— Представляешь, вызвала такси, попросила остановиться его у магазина, молока взять. Даже сказала, что доплачу. А он — мол, «ваши проблемы», «чем раньше думали»... — Алёна пересказала его слова в насмешливой манере.

— Вот урод, — пробормотал Сергей.

— Та говнюк. Серёж, сможешь возле «Реала» остановиться? Молока куплю — и всё.

— А чего именно там? У нас же в районе магазинов — как грибов в лесу, — удивился он.

— Там свежее и дешевле, — пояснила Алёна.

— А-а-а... ну ладно, — кивнул Сергей.

Очень скоро на дороге показался женский силуэт — девушка, качающаяся то влево, то вправо, словно после тяжёлого похмелья.

— Серёж! — закричала в панике Алёна, когда до человека оставалось не больше тринадцати метров.

Сергей, что было сил, надавил на тормоз, параллельно читая про себя молитву. К счастью, машина остановилась вовремя, оставив до женщины всего четверть метра. Яростный и перепуганный, он выскочил из автомобиля.

— Слышь! — начал он, словно выплёскивая злость, копившуюся годами. — Тебе чё, жить надоело?!

К ним подошла Алёна. В девушке она сразу узнала бывшую возлюбленную Алексея — Татьяну.

— Тань... Ты чего это под колёса лезешь?! — спросила Алёна, её голос был строже, но спокойнее Серёжиного.

— Тёть Алён, дядь Серёж... Почему вы меня не задавили? — голос Татьяны звучал так, словно несчастный случай был бы для неё избавлением.

— Аль, я скорую вызываю. У неё с головой походу не слава богу... — пробормотал Сергей, доставая телефон.

— Подожди, Серёж, — остановила его Алёна. — Тань, ты же вроде бы умная девочка. А если бы он, не дай Бог, не успел затормозить? Ты бы не только себя покалечила, но и ему жизнь сломала. Для меня муж — не просто мужчина, с которым я растила ребёнка. Он мне как родная душа. Я за него кому хочешь глотку перегрызу.

Сергей, стоявший рядом, смущённо улыбнулся и слегка покраснел.

— Тё... в смысле, Алёна Александровна... — произнесла Татьяна с заминкой. — Я давно хотела вам сказать...

— Я извиняюсь, — вмешался
Сергей. — Алён, ты едешь или нет? А-то у меня клиенты.

— Езжай, Серёж, езжай, — кивнула она.

— Ну смотри, — сказал он и сел в машину.

Татьяна, хоть и дрожала, смогла собраться с силами и рассказать правду: Виктория оказалась в КПЗ по вине её отца и самого Геннадия. Главным мотивом обвинения стало якобы «совращение собственного взрослого сына». А Татьяну привлекли как дополнительного свидетеля.

— Вот же твари... — выдохнула Алёна, переваривая услышанное. Механически достала телефон и почти на автомате набрала номер мужа:

— Аллё, Серёж...

В то же время довольные собой Геннадий и Егор устроили небольшой праздник. Они сидели на кухне и опрокидывали рюмку за рюмкой чистого спирта.

— Ну чё, Егорыч... За победу! — торжественно поднял рюмку Геннадий.

— Я бы не спешил, Геннадич. Она ведь, как сказать... — Егор сделал паузу. — Между небом и землёй.

— Чего?

— Ну, пока не на зоне. Пока просто... свободна.

— Х#йня. И до этого доберёмся. Ну давай!

Они чокнулись и осушили рюмки до капли. Вдруг в дверь постучали.

— Походу Танюха вернулась, — сказал Егор, вдохнув запах своей ладони.
— Пойду открою.

На удивление, в подъезде стоял не кто иной, как Сергей.

— Здорово, Егорыч, — сказал он.

— Здорово, Серёг.

Они обменялись рукопожатием.

— Слушай, Егорыч, выручай, — начал Сергей. — У нас на мясокомбинате быка заносить надо, а мужиков не хватает. Не поможешь?

— Ну...

— Та не ссы. Шеф платит, да и с мужиками по сто грамм навернём.

— Так чё ж ты сразу не сказал! — обрадовался Егор. — Геннадич, айда мужику поможем.

Переноской быка занялись Сергей, Геннадий, Егор и двухметровый мясник в рабочей форме. Здание внутри оказалось пустым.

— Фух, давненько я так не пахал. Ну чё, Серый, подавай обещанное — сказал Егор, вытирая лоб.

Сергей лукаво усмехнулся:

— Знаете, мужики, как говорится: сказал — сделал, пообещал — держи.

— Не по...

Он не успел договорить: оба — и Геннадий, и Егор — рухнули на пол. Сознание они не потеряли, но тела были парализованы — пошевелиться не могли.

— Меня так обычно после седьмой бутылки вырубает, — пробормотал Геннадий.

— Серый, это чё за х#рня?! — завёлся Егор.

— Это, скажем так, медикамент мамы Серёжи. Она у него главврач. Я у неё и попросил, а Алёна — умеет
колоть, — пояснил Сергей.

— Благодарите Серёжу. Если бы не он, я бы вам, ублюдкам, яйца
оторвала! — процедила Алёна сквозь зубы.

— Рот закрой, овц... — не успел закончить Геннадий: Алёна со всей силы ударила его между ног.

— Короче, мужики. Танюха нам всё рассказала. Значит так: Или вы забираете заявление на Вику, или я катаю вас на своей ласточке, — Сергей усмехнулся. — На крыше.

— Серёж, это не перебор? — шепнула Алёна.

— Аль, это блеф, — прошептал он ей в ответ, так, чтобы нельзя было прочитать даже по губам. — Всё поняли?

— Да! — разом выкрикнули Егор и Геннадий.

В первые несколько часов онемение покинуло тела мужчин, и ровно в этот момент Геннадий под надзором Алёны и Сергея забрал своё заявление. Виктория вышла из отделения полиции, словно когда-то Алексей, — душа её пела, и внутри загорелось непреодолимое желание жить дальше, несмотря ни на какие предстоящие трудности.

На встрече с друзьями Виктория тепло обняла всех и почти сразу поделилась своей радостью.

— Всё же я знала, что Бог услышит мои молитвы, — сказала она.

— Не зря говорят: земля круглая, — улыбнулся Сергей.

— Кстати, Вик, — осторожно проговорила Алёна, — Генка просил передать тебе извинения и пожелал найти достойного мужчину.

— Ясно, — сухо ответила Виктория, — А где Лёшка?

— Мы с Алёной посоветовались и решили... — начал Сергей, но был перебит:

— Вам с Лёшкой стоит пожить отдельно хотя бы недельку, — сказала Алёна решительно.

— Что ж... — вздохнула Виктория, — если это пойдёт на пользу, я готова.

В честь освобождения Виктории Сергей и Алёна устроили небольшой банкет в местном ресторане. Собрались все близкие: антропоморфная щука Светлана, лиса Надежда с дочерью Елизаветой, тигровые акулы Александра и Сергей, горбуша Виктория, а также люди — Алёна, Алексей, Татьяна, её исправившийся отец Егор и Виктор, тот самый, кого Виктория хотела сделать суррогатным отцом.

Мероприятие прошло тепло и душевно. Находясь в гостях у Алёны и её семьи, Алексей впервые почувствовал себя полноправным членом этой большой и необычной семьи. Алёна сидела рядом с засыпающим Алексеем, нежно гладя его по голове.

— Когда у тебя появится девочка, я ей сразу скажу: Лёшку моего обидишь — все косы повыдёргиваю, — сказала она с материнской заботой, далёкой от той, что была в её молодости, когда правили корысть и эгоизм.

Она не была для Алексея родной мамой, но стала ему мамой по духу. Сильно обняла его, и в этих объятиях был весь трепет материнской любви.

— Знаешь, Лёшь, — тепло начала Алёна, — раньше я думала, что добро — это бартер. Сейчас понимаю: это то, чего хочет душа, лишь бы человек, которого любишь, был счастлив. Вот ты тогда застал нас с твоей мамой за обрядом и подумал, что мы лесбиянки. Знай: не секс определяет любовь и кто мы друг другу, а наши внутренние я. В тот день я попросила твою маму об этом ритуале не чтобы забрать её у тебя, а чтобы понять — остался ли во мне тот демон. Ведь из-за моего первого секса с женщиной я и стала такой, когда была Мокрой Киской, — Алёна прилегла на плечо Алексея, и он ощутил тепло женской любви.

— Значит, если женщина переспала с женщиной, это не обязательно значит, что она лесбиянка? — спросил он.

— Нет, конечно, — спокойно ответила Алёна. — Если бы мы с твоей мамой были лесбиянками, мы бы изолировались от мужчин, завели ребёнка или взяли опеку, доказывая нашу любовь традиционными схемами, говоря, что нам хорошо. Но на самом деле, Лёшь, мы бы сами себя обманывали. Как говорила моя приёмная мать: «Баба без мужика — ветер».

— Тётя Алён... — начал Алексей. — Я люблю вас как мать, но жаль, что папа нас снова бросил, а бабушки и дедушки либо умерли, либо не принимают нас.

— Лёшь, — нежно промолвила Алёна, — зачем тебе те, кто от тебя отказался или кто давно ушёл? У тебя есть я, духовная мать; Сашка — как сестра; дядя Серёжа — как отец, он сам говорил, что всегда хотел такого сына, пусть и по духу. И баба Маша с дедом Колей — родители дяди Серёжи — тоже приняли тебя как родного, когда узнали, что ты помог им перевоспитать Сашу и Серёжу. Ты не один — мы твоя семья. Твоя мама — мне как сестра, а ты — мне как сын.