Глава 7: Счастливы Вместе.
Интрига породила внутри Алексея ещё более пронзительный страх. Александра снова привела его в женский туалет и заперла за ними дверь.
Алексей снова окаменел; это место стало для него обителью зла, словно он бродил по улицам туманного города, полного ужаса и хаоса. Одна лишь эта комната, и все прошлые страхи сгустились в единое целое. Алексей боялся даже подумать, что же задумала Александра.
Впервые за все их бесчисленные встречи в этом туалете он молил о привычных унижениях. Он был готов на многое, но чувствовать интригу, гадать, какое наказание его ждёт – это были худшие муки его жизни, когда речь заходила о нём и Александре.
Девушка открыла первую кабинку и жестом руки повелела Алексею войти внутрь.
Для парня этот знак был равносилен появлению палача, точащего свой топор при виде приговорённого. Алексей зашёл, объятый критическим страхом; даже одно маленькое прикосновение пальца к его телу могло довести его до грани.
Каждый шаг в кабинку был безмолвной молитвой.
Дверь кабинки захлопнулась, и для Алексея это означало: «Твой конец уже близок».
— Сядь! — Властно и холодно произнесла Александра, указывая на унитаз.
— Саш, умоляю! — Голос Алексея звучал плачуще.
Молитва звучала не только в интонациях его слов, но и в полных слёз глазах, и искажённом от ужаса лице.
Ничего не ответив, Александра достала припрятанный канцелярский нож. С харизматично угрожающим взглядом и эффектным нажатием на механическую кнопку, в её руке теперь лежал предмет, символизирующий полный контроль над слабым.
Алексей со страхом сглотнул. Не желая играть с огнём, который, по его мнению, был не так опасен, как Александра с ножом, парень присел на унитаз, почти не шевелясь.
— Снимай с себя всю нижнюю одежду, быстро! — Последнее слово прозвучало резко и командирским тоном.
По лицу Алексея потекли слёзы, но он послушно выполнил всё, о чём она просила. Жалеть о своей ошибке Алексею пришлось так горько, как никогда прежде. Случилось страшное: Александра, а точнее, рот Александры соприкоснулся с мужским естеством Алексея.
Парень не чувствовал ни капли удовлетворения, ни подобных эмоций. Для него это было сродни тому, чтобы быть бессмертным и нырнуть всем телом головой вниз в жидкий азот. Процесс приносил парню такую моральную боль, что двадцать ударов плёткой по спине показались бы неописуемым удовольствием, даже если ты не являешься мазохистом.
Она остановилась лишь тогда, когда мужское естество Алексея пришло в возбуждение. Александра немного опустила колготки и нижнее бельё на небольшое расстояние вниз.
Проведя часть тела парня через своё, пока их тела не соприкоснулись в унизительной, интимной позе, Александра совершала прыжки, сидя на его мужском естестве.
Их лица смотрели друг на друга. Александра набирала обороты в прыжках, а Алексей начинал плакать.
Однако, прижав лицо парня к своему плечу, Александра заглушала его плач почти полностью. Процесс занял около тринадцати минут, пока из промежности девушки не появилась густая белая жидкость.
Из всех наказаний, что пережил Алексей, это сломало его мир, разрушив всякое представление об интимности.
Он стал бояться интимной близости сильнее радиации; для него не было ничего сложного в том, чтобы посетить Чернобыль, чем снова испытать телесный интим. Это сломало Алексея окончательно, он больше не мог быть прежним. Он стал человеком, который теперь боялся интимной близости в целом, будь то с женщинами или мужчинами.
— Теперь ты понял, каково это, когда тебя «поматросят и бросят»? — С намёком на собственную боль произнесла Александра. До ужаса напуганный Алексей кивнул, всё тело его дрожало. — Считай, что это было предупреждением или уроком, называй как удобно, — Она отстранилась от парня и, достав мокрые салфетки, избавилась от улик.
— Не дай бог, стуканёшь кому, зубы выбью, понял?
Алексей кивнул.
И вот наконец Алексей вернулся в привычный мир. Всё вокруг казалось таким же, как и прежде: счастливый ужин в компании двух мам, их улыбки и уют — всё на своих местах. Всё, кроме него самого.
Путешествие в собственные воспоминания ударило по сердцу куда сильнее, чем он мог предположить.
Глядя на сына, две женщины, прошедшие через разные жизненные дороги, всё же сошлись в одном: как Александре удалось взять верх над психологией Алексея? Что ей для этого понадобилось?
Если вглядеться внимательнее, можно было сказать — Алексей будто смотрел трёхмерный фильм, только не о вымысле, а о настоящем ужасе. Картины перед глазами напоминали хронику фашистской оккупации, только теперь вторжение произошло не в страну, а в его психику.
Он был в замешательстве. Он боялся вспоминать. Особенно тот момент, когда впервые ощутил, как ломается его внутренний стержень.
И именно тогда он понял:
Александра — не монстр. Она была слепа от собственной боли. Её жестокость — это не выбор, а следствие. В ней была не злоба, а заражённая, переданная по цепочке боль. В психологии это известно как механизм переноса: жертва, испытавшая страдание, передаёт его дальше тому, кто слабее — не столько физически, сколько морально.
Чтобы победить врага, не нужны кулаки. Достаточно точечно и последовательно давить на слабые места. Применять формулу страха не к личности в целом, а к её тончайшим точкам. И даже безобидная мелочь может стать угрозой — если её подать под нужным углом.
Не нужно пугать жертву прямо и резко. Надо шептать: ласково, почти по-матерински,
> "Всё хорошо... ты не один..."
Но если эти слова будут сказаны в холодном, бесчувственном тоне, с мёртвой улыбкой на лице, превращённой в грим клоуна — тогда в душу войдёт страх. Не тот, что заставляет кричать. А тот, что создаёт пустоту.
Пугает не ужас, а пустота.
Ты смотришь на любимых, на семью, на друзей — а видишь пустошь. Они рядом, но как будто на другой стороне стекла. Ты чувствуешь их тепло, но оно не может согреть. Ты видишь любовь, но страх отгораживает тебя от неё, как ледяной кокон.
И именно в такие моменты рождается монстр.
Не тот, что с когтями и клыками, а тот, кто был предан в тот момент, когда доверился. Кто открыл дверь, а ему плюнули в душу.
И тут возникает вопрос:
Может, дело не в тех, кто предал? Может, дело в нас?
Может, страх — это то, что мы сами создали?
Потому что когда нас предаёт один, мы не учимся. Мы замыкаемся.
Мы повторяем боль. Мы сами становимся теми, от кого когда-то бежали.
И тогда в нас звучит страшная фраза:
«Ухожу я... но живёт мой дух».
Обе мамы крепко прижали Алексея в объятиях. Его боль, тяжёлая и холодная, словно ледяная глыба высотой с человека, начала медленно таять. Он знал, он понимал: прошлое — это уже пройденный этап, настоящее — испытание, а будущее — его итог.
Теперь Алексей ясно осознавал, чего хочет. Он мечтал о ребёнке. О ребёнке от своей мамы — не через плотскую близость, не через постель.
Наука, особенно сегодня, шагнула далеко вперёд. Именно она могла стать их союзником. ЭКО... Именно в этом он видел путь — решение, лишённое табу. Но где найти суррогатную мать? Ту самую, кто не просто согласится, а отнесётся к просьбе с пониманием, искренне, без осуждения.
Можно было бы солгать, сочинить убедительную легенду... Но, как гласит поговорка: шило в мешке не утаишь.
Уже придя в себя, Алексей рассказал о последнем воспоминании своей юности. Каждое предложение давалось ему так тяжело, будто он нёс мешок картошки весом не меньше пяти килограммов от грузовика до склада — на восемьдесят метров без остановки.
Мамы не осуждали. Их лица будто говорили: «Не бойся. Мы не из тех, кто будет судить. Расскажи всё как есть — и ты будешь в безопасности. Мы хоть и женщины, но не из тех, кого можно наклонить».
Алексей поведал всё от начала до конца. Обе матери были потрясены — на их лицах отражался весь ужас рассказа, словно это с ними произошло, а не с ним.
— Хватит!.. — резко и гневно воскликнула Алёна, театрально ударив по столу, будто этим жестом она выражала предел терпения. — Я слишком долго терпела выходки этой девки, но чтобы она измывалась над моим сыном... Пусть не по крови, но по сути он мой! Это уже ни в какие ворота не лезет! Лёшенька, пошли со мной!
— Алён, может, не надо?.. — осторожно подала голос Виктория. Её интонация звучала тревожно, как будто она хотела сказать: «Остановись, пока не стало хуже».
— Не, мать. Я не тряпка и сына в обиду не дам. Я хочу, чтобы она посмотрела ему в глаза и ответила — не стыдно ли ей. А если попробует тронуть его хоть пальцем — не посмотрю, что она моя кровь. Отвечу за все годы по-матерински. Навёрстаю.
С этими словами Виктория тяжело вздохнула, но доверяя духовной жене, сказала только:
— Будьте осторожны.
Дорога заняла полчаса — если идти без остановки. Квартира Алёны находилась этажом выше, чем у Алексея, и жила она скромнее. Уже в подъезде, за дверью, доносились звуки — было понятно, что Александра проводит время с партнёром.
Алёна решительно постучала. Так, будто била по дереву кувалдой. Вскоре дверь распахнулась настежь. На пороге появилась антропоморфная тигровая акула в чёрных лосинах и в рубашке, как у Алёны. Александра изменилась. Теперь она была уже не девочка и не подросток, а взрослая молодая женщина — ровесница Алексея.
— Чё приперлась? — лениво, почти с вызовом, процедила Александра, будто этими словами называла мать «старой шваброй». Она не смотрела на Алексея, но прекрасно чувствовала его взгляд.
Он стоял за спиной Алёны, молча, но твёрдо. Не трусил. Он дал матери и дочери возможность поговорить наедине, как и подобает воспитанному человеку.
— Ты как с матерью разговариваешь? Взрослая себя почувствовала? — прищурилась Алёна, не теряя достоинства, а только усиливая давление словами.
— Ой, можно подумать, ты у нас прям мать Тереза! — усмехнулась Александра, как бы говоря: «Лучше собой займись, а потом учи других».
— Рот закрыла! Ты щас с матерью разговариваешь, а не с какой-нибуть там подружкой! — резко вмешался Алексей, вставая перед Алёной словно щит. Его голос гремел, как раскат грома среди ясного неба.
Александра хотела что-то ответить, но сдержалась. Вместо этого молча пригласила их войти — не из гостеприимства, а чтобы не привлекать внимания соседей в подъезде. Уже в прихожей она подошла к Алексею, взяла его за подбородок и, медленно поднеся палец к его губам, одолжила немного влаги.
Лизнув его палец, она вдруг застыла. По вкусу она узнала его. Перед ней стояла та самая игрушка, которую она когда-то сломала... и которую теперь вспомнила.
— Ну здравствуй, малыш, — произнесла Александра с холодной лаской. — Оторвался от маминой груди и думаешь, что герой?
В её голосе уже слышался прежний, жёсткий тембр. Прежняя Александра — та, что властвовала и унижала — вернулась. Она придавила язык Алексея большим пальцем правой руки, словно старая привычка ожила в ней.
Это не причиняло сильной боли, но было достаточно, чтобы в глазах Алексея проступили слёзы. Он вспомнил тот день в вузе — очередной эпизод издевательств в женском туалете. Тогда он случайно пролил на её любимую блузку горячий кофе.
Александра, в своей «традиционной манере наказания», прижала его язык и, унизительно, поделилась с ним влагой — как нечто большее, чем просто акт власти. Это было символом полного подчинения.
— Теперь ты от меня никуда не денешься, малыш, — с торжественной улыбкой прошептала она.
Но реальность вмешалась: удар Алёны по губам Александры оказался своевременным и жёстким. Алексей замер, будто промёрз до самых корней волос. Он не мог сказать ни слова. Алёна встала перед ним как живая крепость. Её лицо выражало ярость — одно неверное движение, и она набросится, несмотря ни на что.
Александра уже замахнулась в ответ — но остановилась. Не решилась.
В этот момент из соседней комнаты, смежной с прихожей, появился силуэт мужчины. Шатаясь, он вышел, издавая мерзкие «ик», запах перегара и немытого тела ударил в нос, словно из канализации. Его белая футболка была в пятнах, штаны порваны, носки затёрты. Он был воплощением запущенности.
— Сааа-ня! — пробормотал он пьяным языком, а затем, не стесняясь выражений, назвал Александру словами, за которые в обществе давно требуют извинений.
— Я ж тебе говорил — чтоб ноги этой старой швабры тут не было!
Обе женщины замерли. Александра почувствовала то, что когда-то переживал Алексей. Он, забыв страх и боль, уверенно подошёл к пьянице и, указательным пальцем, резко ткнул его в грудь. Парень осел, будто его ударили.
— Не вставай. Худо будет, — произнёс Алексей спокойно, прижав его к полу ногой. Каждый раз, когда тот пытался пошевелиться, Алексей усиливал нажим.
— Слышь, чел. Ты хоть знаешь, кто моя мама? — зашипел тот, но слово мама прозвучало не как любовь, а как щит.
— Родитель сволочи и алкоголика? — усмехнулся Алексей.
— Тут я с тобой согласна, — раздался новый голос.
На пороге появилась стройная женщина с паучьими глазами — антропоморфный тарантул. Мать этого парня.
— Всё, считай тебе хана, — пробормотал он, но договорить не успел — мать вонзила зубы ему в ухо.
— Ай! За в ухо то за что?! — взвыл он, извиваясь.
— За всё! Сволочь ты и алкоголик! Какая же я была дура, что не отдала тебя в армию тогда! Но ничего, ещё как говорится, не всё потерянно. А сюда — ты больше не вернёшся! — прорычала она.
С жалкими криками и просьбами о прощении он покинул квартиру.
И вдруг Александра... бросилась к Алексею и заплакала. Обняла его, вцепившись, будто боялась, что он исчезнет.
— Малыш мой... мой мальчик... мне так стыдно...
Мне не надо было унижать тебя — я должна была воспитывать... но я исправлюсь, я обязана... Обещаю!
Слёзы катились по её щекам. В тот день, в ту минуту, на свет появилась новая Александра. Или, по крайней мере, та, что захотела ею стать.
Алексей мягко гладил Александру по голове и произнёс то, что едва ли кто‑то другой осмелился бы сказать на его месте:
— Ты не унижала меня... Ты просто пыталась выплеснуть свою боль. Искала покоя. Хотела избавиться от той тяжести, что несла внутри. Да, это была ошибка — но и урок. Через боль ты сделала меня сильнее. И, несмотря ни на что, я горд назвать тебя своей третьей мамой... Если ты, конечно, позволишь.
На какой-то миг мельчайшие осколки разбитого сердца Александры начали собираться воедино. Там, где раньше царила тьма — темнота, словно в комнате без окон и дверей, — вдруг зажёгся свет. Словно солнце поднялось над её внутренним горизонтом.
Они сели на диван, и Александра прижала Алексея к груди. В этом жесте не было и намёка на унижение — только глубокая, искренняя любовь. Это была не любовь плотская — они были ровесники по телу, — а любовь душевная, материнская. Для Алексея это стало откровением: он был не просто прощён. Он стал тем, кто помог этой реке — мутной, тяжёлой, отравленной — очиститься. И теперь она вновь могла утолять жажду.
Он почувствовал: у него есть мама. В третий раз — настоящая. Когда-то он боялся Александру сильнее, чем если бы в его ладони оказалась граната с выдёрнутым кольцом.
А теперь она гладила его по голове с той самой нежностью, которая говорила без слов: «Всё хорошо. Мама рядом. Я здесь. Дыши вместе со мной. Я — твой щит».
— Чувствуешь?.. — прошептала Александра. — Это не молоко на теле, это его дух. Это запах моей любви, не связанный с грудью, но передающий всё, что есть в молоке по-настоящему. Настоящее материнское молоко — это не жидкость. Это энергия. Энергия, с которой мать поддерживает душу сына. Лёш, ты мой сын не потому, что я так решила... А потому что я — твоя старшая сестра по духу. Только теперь я поняла, что могу стать для тебя и матерью по душе.
Эти слова перевернули Алексея. В его восприятии Александра больше не была страхом. Теперь она — его мама. Не на словах, а на поступках.
— Я всегда боялся тебя, — сказал Алексей. — Думал, что ты будешь преследовать меня даже в школе, где я сейчас преподаю английский. Я думал, ты — нечисть... Но понял: я не тебя боюсь. Я боюсь потерять тех, кто мне дорог. А ты — не нечисть. Ты чуть не стала продолжением своего отца... но ты смогла выбраться. И стать тем, кем я не ждал. Мамой.
Его слова звучали как месть. Но не злая месть. А та, что несёт исцеление.
Месть — это не про то, чтобы сделать больно тому, кто причинил боль тебе. Истинная месть — это свет. Это огонь, которым прогоняют тьму. Пожар не тушат бензином.
Алексей отомстил Александре, когда она была монстром — не криком и кулаками, а состраданием. Алёна отомстила ей по-матерински — не осуждая, а обнимая. Они не топили человека, увязшего в болоте. Они протянули ему руку.
Но важно помнить: помощь — не для всех. Только для того, кто просит её молча, всем своим существом.
В тот день Александра не кричала о своей боли. Она не рыдала — но её лицо молило. Человек, который зовёт на помощь и тут же отталкивает её — не готов принять. А тот, кто молчит, но просит — его нужно услышать.
Александра издевалась не из-за удовольствия. Это была форма отчаяния. Она пыталась через боль показать, какой сама терпит страх и унижение. Алексей понял это не умом — сердцем.
И только сердце способно выбрать путь правильный.
Алексей спас Александру не ради выгоды. Он верил: его усилия — это путь к рождению новой личности. Той, что умеет любить душой. Той, кто способен увидеть в нём не просто человека — а родственную душу.
Алексей поднял голову вверх. Теперь он знал точно: их мамы — настоящие женщины, связанные не телом, а духом. Они не были супругами по бумаге, где чёрнильное перо оставляет формальности. Они были соединены сердцем, благословлены Богом — и это было важнее любых печатей.
С Алёной он чувствовал себя, словно его окружили двенадцать хранителей, готовые отразить любую угрозу. Когда они вернулись домой, мама Виктория уже заварила для них свежий чёрный чай. Алексей и Алёна рассказали ей всё.
Виктория слушала внимательно. Её выражение было сочувственным — таким, какое бывает лишь у тех, кто умеет видеть душу человека сквозь оболочку.
— Выходит... — тихо произнесла она, — во всём виноват отец?
— Не только он, — тяжело вздохнула Алёна. Её взгляд потемнел, словно из глубины всплыла старая рана. — Я не смогла защитить её... Люди говорили, что Сергей продолжал измываться над ней даже после того, как я выгнала его.
— Но ведь ты сказала, что он ушёл из дома, когда ей было всего семь? — встревожился Алексей, теряясь в противоречиях.
Он больше не боялся имени Александры. Теперь он был готов защищать её, пока бьётся его сердце. Его руки дрожали, в груди бушевала смесь тревоги и гнева.
— Всё верно, я выгнала его. Но он продолжал издеваться над ней... у себя дома, вместе со своим другом.
— Подожди... — Виктория нахмурилась. — Он заставлял её приходить к нему?
— Почти, — опустив глаза, тихо ответила Алёна. — Он приманивал её деньгами. Обещал: «Будешь приходить — будешь получать деньги». Сергей — сволочь, трус, но не лжец. Он действительно давал ей деньги. А в обмен... унижал её. Угрожал. Сказал, что если она кому-нибудь расскажет, то вывезет её за степь, убьёт... и закопает.
— Жаль, что его самого тогда не закопали! — с горечью и яростью вырвалось у Алексея.
— Лё-ша! — строго окликнула его Виктория.
— Лёш, какой бы ни был человек — добрый он или подонок — судить ему будет Бог, — мягко, но с твёрдостью добавила Алёна.
— Понял, мам... — сдержанно ответил Алексей, хотя внутри продолжал кипеть.
Алёна продолжила:
— Когда Саша повзрослела, она пыталась найти себе парня. Но Сергей... он пообещал, что станет для неё духовным мужем, если она выгонит меня из дома. В тот день я только проснулась, собиралась позавтракать... Она открыла дверь ему и сказала мне: «Уходи, или я одичаю и откушу тебе руку». Я сначала подумала, что она шутит... но потом она с силой ударилась об стену. Тогда я поняла: она говорит серьёзно. Перед тем как я ушла, она рассказала мне всё — то же, что я сейчас рассказала вам.
Алёна замолчала. В её голосе не было обиды. Только горечь и пустота — как у человека, который вынес слишком многое.
— Мне вот что непонятно, — задумчиво произнёс Алексей. — Если он и Саша — тигровые акулы, почему его мать тарантул? У него ведь не было никаких признаков паука.
— Это была не родная мать, — спокойно ответила Алёна. — Его мать умерла при родах. А та, кого ты видел, — его мачеха. Она появилась в их доме примерно через год после смерти настоящей матери.
— Значит... он стал таким из-за своей мачехи, мам? — спросил Алексей, всё ещё сдержанно относясь к биографии Сергея, отца Александры и бывшего мужа Алёны. Но что-то внутри подсказывало ему: именно в этом — разгадка многих вопросов.
— Всё верно, — спокойно ответила мама Алёна.
— Слышал такую поговорку: «Дыма без огня не бывает»? — с намёком проговорила мама Алёна, словно не давая прямой ответ, а мягко подталкивая сына к нему.
— Да... — ровно произнёс Алексей, не понимая, как эта старая пословица может пролить свет на суть дела.
— То же касается и их семьи, — без обиняков закончила мама Алёна.
— Сынок, поди во двор погуляй, чтобы я могла тебя видеть, а нам с Алёной нужно кое-что обсудить с глазу на глаз, — Виктория, ясно заметив резкое изменение в поведении сына, поступила так, как поступила бы настоящая мать.
— Да, Лёш... Ты пока погуляй, свежим воздухом подыши, а мы с мамой поговорим о своём, личном, — намекнула мама Алёна.
Алексей кивнул. Послушно покинув квартиру, парень наслаждался красотами внешнего мира, постепенно переваривая новую реальность и уроки мамы Алёны. Женщины же сидели за столом, продолжая пить чай. Теперь их беседа принимала совершенно иное направление, нежели раньше.
— Слушай, Вик. Я не хотела говорить это при Лёшке, но всё же... что насчёт нашего интима? — Алёна заговорила серьёзнее и осторожнее. Её слова звучали максимально доступно не только для поверхностного понимания, но и для более глубокого осмысления, ведь их суть нельзя было описать просто, даже подобрав массу элементарных слов и уместив их в одно предложение.
— Что насчёт интима? Обычные посиделки в тишине, беседы по душам и всё в этом духе, — ответила Виктория, явно восприняв «интим» Алёны как духовную близость.
— Нет, ты не поняла. Я про
обычный, — прямо, даже не боясь последствий, проговорила Алёна.
— Не поняла? — Виктория с трудом не поперхнулась глотком чая, когда в её уши ворвалось слово «обычный».
— Понимаешь... — задумалась Алёна. У неё были готовые мысли и объяснения, но теперь она руководствовалась техникой безопасности, словно взвешивая каждое слово. — У меня назрели такие непонятки, будто я хочу тебя как любовницу и в то же время как семью.
— Алён... — Словно что-то незримое сдавило тело Виктории. — Ты же говорила, что ты больше не из этих.
— Всё правильно, мать, — Алёна твёрдо отстояла правоту своих слов, словно речь шла об Алексее. — Тогда я не думала, кто добрый, кто плохой, главное, чтоб красивый внешне и давал. Сейчас я хочу поставить все точки над «и», узнать, что нас объединяет: дух или интим.
Виктория, которая ещё мгновение назад механически могла бы противоречить словам Алёны, выставив пару-тройку отрицающих предложений, теперь задумалась. А что если и правда их тянут друг к другу лишь гормоны, а все их слова про любовь – это классический ЛГБТ-брак, больше похожий на «делим постель и играем в семью»?
— Алён... — Виктория почувствовала, что мир стал сужаться вокруг неё, а страх окутал её душу сильнее, чем когда-либо. — А что если мы сейчас разок попробуем, и потом из этого раза родятся лесбиянки, а не семья?
— Вик... — На сей раз Алёна перестала опираться на «безопасность» своих слов. — Если бы в нас хотели родиться лесбиянки, они проявились бы ещё при нашей самой первой встрече. Тем более, посчитай это как ритуал или обряд, ну, там сама выбери. К тому же, в сексе тоже должна быть своя романтика, а это безболезненный обряд, который даст нам правду, кто мы: лесбиянки или духовные жёны.
— Ладно... — Виктория согласилась, лишь чтобы поставить все точки над «и». — Но только без фонтанов, договорились?
— Вик... То делают в сексе, а у нас – ритуал на призыв правды.
Буквально через пять минут они оказались на кровати Виктории, полностью сняв одежду. Каждое движение тел в традиционной женской плотскости не приносило им удовольствия; напротив, они чувствовали лишь сильное отвращение.
Они готовы были остановиться прямо сейчас, но бросать начатое не было в их правилах. В процессе слышались крики и стоны, но это никак не относилось к женскому удовлетворению в телесной любви, лишь к естественной природе женщин.
И вот, когда их занятию пришёл конец, в дверном проёме застыл до ужаса удивлённый Алексей. Если сравнивать его со статуей, то единственное, что отличало их друг от друга, — это работающий пульс и бьющееся сердце.
Вскоре Алексей очнулся. Не говоря ни слова, он начал молча собирать вещи. Его движения были резкими и решительными. Обе мамы бросились к нему — отчаянно пытаясь остановить.
— Сыночка, умоляю тебя, не уходи... — в слезах упала на колени Виктория, с мольбой в каждом слове, в каждом взгляде.
— Нет! — коротко, с болью в голосе, отрезал Алексей.
— Лёш, прошу, дай нам всё объяснить, прежде чем уйдёшь, — не меньше страдая, сказала Алёна, всем телом заслоняя дверь.
— Объяснить? Что? Что это часть вашей любви, а секс, мол, только усиливает её? — презрительно бросил Алексей.
— Конечно же нет, сыночка! — поспешно воскликнула Алёна. — Мы всё объясним... только сядь, прошу.
Им понадобилось тринадцать минут, чтобы прийти в себя. Алексей сидел за столом — взгляд тяжёлый, лицо обиженное. Но внутри чувствовалось: он готов выслушать.
— Я вас слушаю, — сухо, но твёрдо произнёс он.
— Всё, что ты видел... — начала Алёна, голос дрожал. — Это было не то, что ты подумал.
— Ну да! — с сарказмом фыркнул Алексей. — А вы там что делали, массаж друг другу?!
— Сыночка... — тихо вступила Виктория. — Это был не секс. Это был обряд. Мы пытались понять, кем являемся друг для друга — телом или духом.
— Что?! — Алексей едва не выронил чашку. — Серьёзно?
— Мы... мы просто не были уверены. И чтобы проверить... мы решились на это, — продолжала Алёна, уже спокойнее, но с осторожностью в голосе. — Мы искали правду. Хотели знать: любовь у нас духовная или просто влечение.
— Да уж... логика железная, — с горечью бросил Алексей. — А рассказать мне — слабо?
— Мы и сами не знали наверняка, — с трудом сказала Алёна. — А если бы соврали тебе... ты бы нас потерял. Или мы бы потеряли себя.
— К тому же, — добавила Виктория, — у каждого есть границы, но у семьи должна быть правда. Хоть и не вся, но её суть.
Алексей молчал. Долго. А потом вздохнул:
— Помню, у меня был друг — фенёк. Жил с мачехой и сводной сестрой. Его мачеха вышла замуж за доктора Алию. Он думал, что они — просто лесбиянки. Сказал им прямо: «Никакого интима и никаких детей». А те ему: «Интим — это личное». И вот, однажды он застукал их... как я вас. Он взбесился, чуть не ушёл. А позже, когда стал взрослым, мачеха родила им брата, и они снова открылись друг другу. Только после откровенного разговора всё встало на свои места.
Мамы слушали внимательно, не перебивая. В истории прозвучал ключ к пониманию.
— Да, сыночка... — сказала Алёна, и в её голосе была мудрость. — Больно, когда твоя семья поступает так. Но и он был неправ. Он не имел права запрещать им быть собой. Дети — не проклятие, а продолжение рода. А интим... его не нужно скрывать полностью. Нужно говорить суть и мотив — хоть и не в деталях, но честно.
— Иначе, — добавила Виктория, — получится не семья, а тень от неё. Только название останется.
Наступила тишина. Не холодная, не обиженная. А та, в которой снова начинало биться сердце семьи.
И только сейчас до Алексея по-настоящему дошло: его мамы вовсе не скрывали от него правду. Они не прятались, не врали, не играли — наоборот, они старались всё подготовить заранее. Чтобы, когда наступит нужный момент, сказать ему всю истину — открытую, целостную, без лжи и увиливаний. Со всеми объяснениями, чтобы ни один вопрос не остался без ответа.
Теперь же, если Алексей и чувствовал что-то... то это был не гнев и не обида. Это был стыд. За свои поспешные выводы. За то, что не смог сразу увидеть — перед ним не предательницы, а настоящие женщины, настоящие матери... и честные души, готовые отвечать за свои поступки.
— Сыночка, что с тобой? — мама Алёна села ближе к Алексею и обняла его, как мать обнимает сына. Её жест говорил больше, чем любые красивые слова: «Всё хорошо, мама рядом, тебе нечего бояться».
Мама Виктория присоединилась к объятию, и их тела, сомкнутые в этом моменте, излучали тепло — не физическое, а духовное, как от печи в доме, где живёт любовь.
— Просто... я думал, что вы лесбиянки, для которых интим — высшая форма любви. А вы... настоящие мамы... настоящая семья, — прошептал Алексей со слезами. В них были стыд, боль и искреннее раскаяние. Он не хотел плакать, но плакал — потому что у него была совесть... и душа.
— Сыночка... — ласково пропела мама Алёна. — Я же говорила тебе — тогда, на лавочке. Если бы мы и правда были лесбиянками, мы бы тебя первыми выгнали. Но ты нам дорог, Лёшенька. А взрослые разговоры, даже при взрослом сыне, требуют времени — чтобы не ранить его, а сказать всё правильно.
— Порой, — добавила Виктория, — лучше что-то удержать внутри, чем сказать поспешно. Это касается не только родителей и детей.
— Мамы... можно немного не в тему, но... почему у нас и в Европе ЛГБТ стало чем-то нормальным? — с трудом, всхлипывая, проговорил Алексей. — У нас, конечно, не так напоказ, как у них... но всё же.
— Видишь ли... — осторожно начала Алёна. — Люди часто любят смотреть на мир в розовых очках.
— Это как? — удивился Алексей.
— Понимаешь... — продолжила Виктория более уверенно. — Люди живут одним днём. Им кажется, что сахар — это вкусно и безопасно. А если добавить в жизнь соль и перец — будет невкусно. Но мало кто помнит: от одного сахара тоже слипнется. Не сразу, но с годами.
— Кстати, мамы... — Алексей резко оживился, чем слегка напряг женщин. — Говорят, если родители прячут от ребёнка свой интим, значит, они ещё не нагулялись. Это правда?
Мама Алёна рассмеялась:
— Я тебе больше скажу, сыночка. Они не просто не нагулялись — они ещё и не повзрослели. Семья — это не игра и не мода. Это либо продолжение рода, либо рождение новой духовной семьи. И не всегда по крови. Иногда родной становится тот, кто дал тепло душе, а не ДНК. И наоборот — родная кровь может быть чужой по духу.
— Понял, мам... — Алексей ответил, будто каждая фраза вошла в него не в уши, а в душу. — Значит, лесбиянки не могут иметь настоящую семью?
— Как тебе сказать... — задумалась Виктория. — Они могут быть парой. Но не семьёй. Семья — это не просто «ты моя, я твоя». Там есть свобода, уважение и взаимное доверие.
— Лёш, — подхватила Алёна, — она имеет в виду, что в такой паре будет ревность. Даже если твоя вторая половинка просто поговорит с кем-то — всё, скандал. А в постели — если не получилось получить удовольствие, ещё один скандал. Постель у них — как центр вселенной.
— Алёна! — одёрнула её Виктория. — При сыне хотя бы будь сдержаннее!
— Вик, ему не пять лет, пусть привыкает. — Голос Алёны не звучал грубо, он был спокойным и прямым, как у женщины, которая знает цену жизни. — Тем более, где я работала... поверь, такие слова были ещё семечками.
— А где вы работали, мам? — резко заинтересовался Алексей.
— Вот это тебе лучше не знать,
Лёш, — сказала Алёна без радости.
— Не потому что «дети отдельно, родители отдельно», а потому что там был настоящий дурдом. Поверь, даже твоя мама Виктория бы не выдержала. Именно из-за этого места и родился тот монстр, что мучил тебя в детстве.
Алексею было больно это слышать, но он не винил Алёну. В те годы она была другим человеком, другой — темной, запутавшейся. Он не осуждал всех ЛГБТ — среди них есть добрые и отзывчивые люди. Но та, кем была она раньше... была монстром. А значит, такой монстр может жить в каждом.
— Мам... — тихо обратился он. — А вот вы говорите, что ЛГБТ не может быть семьёй. А традиционные пары?
— Сыночка... — мягко ответила Алёна. — Это касается всех. Не важно, пара ли традиционная или нет. Главное — любовь, забота и душа. Вот у тебя есть папа и мама. И что? Папа по бабам, мама бухает. А ребёнок — на улице.
— А вот тебе нетрадиционная пара: два папы и дочь, или две мамы и сын, — добавила Виктория. — С виду — срамота. А по сути — папы воспитывают девочку с уважением, а мамы — делают из сына мужчину.
— Как это — мамы делают мужчину? — удивился Алексей. — Это как если бы корова охраняла дом, а бык давал молоко!
— Очень просто. Мамы учат сына, как обращаться с женщинами.
Мужчина — это не только «яйца в штанах», а тот, кто стоит горой за семью. А папы учат дочь — не просто как жить с мужчиной, а как быть женщиной. Женщина — это не грудь, а очаг, забота и вера. И если сын сидит с женщинами — это не делает его «не тем». Это проявление душевного тепла. И если дочь в мужском обществе — это не отклонение. Она просто тянется к защите и силе.
— Запомни, сыночка, — закончила Алёна. — Если сын живёт с мамой, она может стать ему духовной женой и моральной защитой. Даже если он взрослый — она всё равно кормит его своим духовным молоком. А если дочь с отцом — он может быть её духовным мужем и опорой.
— Чёт кушать захотелось, — засмеялась Виктория.
В этот момент Виктория подала к столу разогретый борщ. Но стоило ей опустить ложку — она упала на пол.
— Ложка упала — гость будет! — с улыбкой сказала Алёна.
И точно — через минуту раздался стук. Виктория открыла дверь. На пороге стояла дрожащая, бледная Александра — дочь Алёны, духовная мама Алексея.
— Тётя Вик... у вас есть чего покушать? — слабо, почти шёпотом, произнесла она.