Ромео и Джульетта или мать-сын

Виктория окаменела. Та самая Алёна, что двадцать лет назад выглядела моложе своего возраста и носила себя с высокомерием, теперь напоминала пугало с огорода. Её внешний вид стал ещё более жалким, чем прежде, но теперь в её взгляде больше не было и следа надменности.

Она выглядела женщиной, которую жизнь била без пощады — по её лицу, телу, а главное — по душе. В её голове не было больше мыслей о духах, дорогой одежде или оскорблениях в адрес «недостойных». Перед ними стояла не прежняя, язвительная красавица, а простая, измученная женщина, прошедшая сквозь ад.

Она наконец поняла, что значит «знать себе цену». Раньше эти слова пролетали мимо её ушей, как пустой звук. А теперь она несла в себе боль понимания. И хотя выглядела как побитая временем и судьбой, она больше не обрушивалась на людей с оскорблениями, не разбрасывалась расизмом, сексизмом или элитным финизмом. Она стала человеком — настоящим, уязвимым, живым.

Виктория испугалась. Алёна напоминала ей не женщину, а нечто потустороннее — будто перед ней стоял двухметровый Пирамидоголовый из фильмов ужасов. В голове Виктории вспыхнул образ прежней Алёны — юной, ухоженной, ослепительной. Этот образ будто бы растаял, уступив место уродству, от которого глаза сами бы вырыли себе могилу, лишь бы не видеть ужаса.

— Алёна... милая... что с тобой случилось? — прошептала Виктория. В её голосе не было злости. Она подавила страх и посмотрела на женщину не как на источник боли, а как на того, кто отчаянно нуждается в помощи.

— Обо всём потом... прошу вас... дайте мне покушать. Я второй день хожу голодной... — Алёна упала на колени. Это не была просьба — это была мольба, крик сердца. Её лицо говорило: «Я готова на всё. Пожалуйста, дайте еды».

— Бегом за стол. Щас что-нибудь придумаем! Лёш, накорми гостью, а я ванну приготовлю! — скомандовала Виктория, беря ситуацию в руки.

Алексей не сразу узнал Алёну. Он видел её в детстве, но мозг отказывался сопоставить ту красивую, строгую женщину с этим сломленным человеком. Он усадил её за стол, поставил перед ней тарелку с красным борщом и салаты, приготовленные мамой.

Алёна осторожно взяла его за руку. Погладила. И в этот момент на Алексея нахлынула буря воспоминаний.

Как будто он смотрел кино на огромном экране. В этих образах — молодая Алёна: красивая, но с глазами, полными боли. Такая тревожная, что по сравнению с ней даже Гитлер выглядел бы ангелом.

— Ты так вырос... стал таким сильным, — прошептала она, с нежностью и стыдом. — Прости, что меня не было рядом.

В её голосе звучала нежность и раскаяние. Она целовала его руку, и в этих поцелуях была не похоть и не нужда в оправдании. В них была истина. «Ты не должен бояться. У тебя есть вторая мама. Я не рожала тебя плотью — я рожала тебя духом».

— Лёш, ты, наверное, не помнишь меня. Я — тётя Алёна. Та, что жила с вами, когда ты был совсем маленьким. Мне ужасно стыдно, что я тогда вас бросила. У меня в голове была вата. Но теперь я всё поняла. Я больше не бегаю по женщинам, как лесбиянка. Мне телом нравятся мужчины, но душой — ты и твоя мама. Я больше не наступлю на те же грабли. Я буду любить тебя, как настоящая мама.

После этих слов Алексей почувствовал себя как человек, упавший с восьмидесятиэтажного здания... и выживший без единого перелома. Всё это время он мечтал о мести — жёсткой, физической, унизительной. Но теперь он знал: его настоящая месть — это прощение.

Он обнял Алёну как сын — мать. И поцеловал её в губы. Не как мужчину — женщину, а как сын, возвращающий материнскую любовь.

— Я люблю вас, мама... — сказал Алексей. В этих словах не было укоров. Это не звучало как «я вас прощаю, довольны?». Нет. Это был шёпот семьи: «Мы — ваша семья. Главное, что вы сами это поняли. И неважно — рано или поздно».

Алёна обняла его в ответ — так, как обнимает мать своего ребёнка. Она ласково гладила его по спине и поцеловала в макушку.

— Мне бы этот ум, когда я была молодой... — мечтательно прошептала она.

— Что ты сейчас сказал? — Виктория изумилась. В её голосе не было упрёка или осуждения.

Она была потрясена до глубины души. Сын только что назвал Алёну мамой. Это было величайшее удивление, и в то же время — внутреннее несогласие, которое она никак не могла переварить. Как такое возможно? Алексей, тот самый, кто ещё недавно ненавидел её — духовную супругу своей матери, тот, кто готов был пройтись по её шее, как по бритве, и даже не поцарапаться... как он мог простить её так легко? Так спокойно, как будто ничего и не было?

Это был редкий жизненный момент, когда мать наблюдает, как её ребёнок отказывается от злобы и мести. Он не прятался за словами вроде «получите и распишитесь». Он говорил: «Я прощаю тебя не потому, что так надо — а потому, что так велит сердце».

— Мама, я назвал тётю Алёну мамой. И считаю, что она имеет на это полное право. Она доказала это сердцем... Я не знаю, как тебе это объяснить, но помнишь, когда ты в детстве заставляла меня читать книги? Я тогда читал Графа Монте-Кристо. Помнишь, мам, там был момент, когда Эдмон и аббат решили стать родственными душами? Хотя они не были ни семьёй, ни друзьями, даже никогда не видели друг друга... — Алексей говорил не по тексту в голове, он говорил сердцем. И его сердце стремилось достучаться до сердца матери.

Виктория улыбнулась. Её губы тронула тихая, тёплая, немного грустная улыбка. Казалось, всё это было вчера, хотя прошло уже тринадцать лет. Она грустила не от боли — а от осознания: её сын больше не ребёнок. Он стал взрослым. И всё же... для неё он всегда будет тем самым маленьким комочком, которого она когда-то держала на руках.

Она верила ему. Она почувствовала перемены в Алёне ещё с первой встречи. Женщина, испытавшая на вкус настоящую жизнь, не нуждается в оправданиях. Её взгляд не умолял — он свидетельствовал. Алёна не доказывала словами, что изменилась. Искренность её интонации, глубина её боли — вот что говорило за неё. Она стала другой.

— Ребята... Я вам так благодарна. Вы даже не представляете, как я ненавижу себя молодой. Ту, которая только и думала — как одеться покрасивее и кого бы послать к чёрту.
Папа у меня пил запоем, не просыхая. А мама... ушла к любовнице и от меня официально отказалась. Отца потом лишили родительских прав.
Меня удочерили двое олигархов. Приходилось бегать перед ними на задних лапках, лишь бы получить возможность выучиться. В восемнадцать я ушла. Дом, в котором я жила, принадлежал совсем другой семье — они меня и приютили.
Папа умер, когда мне было десять. Мама с любовницей разошлись — у них "кровать остыла", как она сказала. Сначала я работала швеёй, но денег не хватало. Пришлось продавать своё тело.
На одном из заказов я влюбилась в клиентку. Стала девочкой для девочек. Потом училась, пыталась стать кем-то... и тогда встретила твою маму.
Я не была злой, просто наш сутенёр уничтожил в нас способность любить. Уйдя от вас, я впервые поняла: любить нужно не телом. А сердцем.

Её монолог был как острый нож, пронзающий душу. Захотелось плакать не только глазам, но и сердцу, и каждому органу тела. Даже маленькому волоску на голове — хотелось рыдать, потому что боль Алёны больше не была чужой.

— Алёна, ты сейчас поешь, отдохни, а потом — в ванну. Если не сможешь сама помыться, я помогу, — сказала Виктория не как человек, делающий добро ради корысти.
В её голосе не было фальши — только тёплая, зрелая забота.

За все эти долгие годы жизни Виктория наконец поняла:
единственное оружие, способное победить зло, — это добро.
Зло нельзя уничтожить, оно неотъемлемая часть мира.
Оно грызёт нас до костей, до самых корней волос. Но именно в его тени рождается мудрость.

Виктория повидала много грязи.
Она не брезговала ею, она принимала её —
и превращала в жизненный опыт, в личную силу.
Прошлая жизнь с Алёной и её возможное возвращение сейчас
подтвердили суть слов, которые она раньше лишь слышала,
но только теперь — поняла по-настоящему:

> «Мы можем пачкаться и отмываться сколько угодно.
Но важно не то, сколько раз мы загрязняли и мыли своё тело,
а что мы поняли, запачкав и вымыв его.»

Она не хвасталась опытом.
Она просто обходила грабли — потому что знала, где они лежат.

> «Невозможно сосчитать все звёзды —
но можно знать хоть несколько, и этого достаточно.
Так и в жизни:
невозможно прожить без ошибок,
каким бы мудрым ты ни был.
Но можно обойти старые грабли —
и на новых научиться новому.»

— Спасибо тебе, Вик, — тихо сказала Алёна.
Но слова были слабы по сравнению с тем,
что говорили её глаза — счастливые, залитые слезами.
Они говорили больше любого "спасибо".

— Лёшенька, милый... Прости меня, если сможешь.
Тогда я не знала, что такое семья.
Мне была важна выгода. А теперь... важны только ты и твоя мама.

— Мам... — тихо начал Алексей.
Его голос звучал так, будто говорил: «Всё хорошо. Это не твоя вина.»
— Тогда это была не вы. Тогда... это был монстр в вашем облике.
Если вы захотите... можно я буду вашим духовным сыном,
а вы же — моей мамой?

Алёна улыбнулась. Сильно.
Она прижала Алексея к груди, окутала материнскими объятиями,
словно согревая душу.
Из её глаз лились слёзы. Но не боли — а облегчения и любви.
Она наконец нашла своё счастье.

— Я не рожала тебя, сыночка...
Но ты всегда будешь моим сыном.
Я готова отдать тебе свою кровь, свой воздух, свою влагу
и, конечно, своё сердце.
Я не попрошу ничего взамен.
Единственное, чего я хочу —
чтобы ты был счастлив, здоров
и как можно реже грустил.
А если грусть и придёт —
пусть сразу же уйдёт.

Говоря это, Алёна звучала не просто как мать.
Она звучала как женщина, познавшая цену любви и счастья.
Её слова были не монологом.
Они напоминали молитву — за здоровье тех, кого она полюбила.

— Наш сутенёр, ублюдок последний, — тихо продолжила она. —
Он всегда твердил: ничего нельзя делать просто так.
Всё должно оплачиваться — деньгами или телом.
Когда я поняла, что значит семья,
я боялась, что твоя мама не примет меня.
Тогда я завязала с лесбийской жизнью
и нашла мужчину... антропоморфную тигровую акулу.
Его звали Сергей. Он пил запойно.
До его смерти у нас родилась дочь.
Тигровая акула по имени Саша...

И в этот момент тело Алексея задрожало.
Будто он стоял на лютом морозе, под минус сорок.
А из его глаз...
потекли слёзы — молча, стремительно, без остановки.

Алёна обняла Алексея почти рефлекторно —
словно тело само вспомнило, что значит быть матерью.
Она нежно целовала его в макушку,
передавая этим поцелуем всю свою любовь.
Её ладонь медленно скользила по его спине —
в этом движении было всё:
спокойствие, защита, материнская нежность и тишина внутреннего покоя.

— Всё нормально, сыночка. Мама здесь. Обе мамы здесь. Дыши... просто дыши, — мягко говорила Алёна, продолжая гладить Алексея по спине, утешая, как умеет только мать.

Когда-то она причиняла ему боль. Будто черпала в этом удовольствие.
Теперь же — каждая его дрожь отзывалась в ней болью. Она успокаивала сына не ради себя. Она знала: если потеряет этого человека — действительно близкого, родного, духовно связанного — этого она себе не простит.

— Ты же говорила... что измени...

— Это была не мама Алёна, мам... — с трудом прошептал Алексей, не открывая глаз.

От его приступа тут же прибежала Виктория. Сердца обеих женщин балансировали на грани — как будто и правда между жизнью и смертью. Души их молились, а глаза умоляли: держись, сынок.
Виктория обняла их обоих.
И в этом тройном объятии, под защитой двух матерей, Алексей пришёл в себя.
В его внутреннем мире, полном тревоги и тьмы, наконец вспыхнул солнечный свет.

Он добрался до их с мамой комнаты, опираясь на плечи обеих женщин.
И там — в малой, но по-настоящему тёплой компании — восстановился.
Тело ещё ощущало слабость от приступа, но душа...
Душа впервые за долгое время ощущала настоящее тепло.

Он не улыбался лицом — он улыбался сердцем.
Теперь у него было две мамы:
Одна — родная, биологическая.
Вторая — духовная, но по-настоящему близкая.
Счастье переполняло его, если бы не одно имя, всплывшее в памяти...
Александра.
Одноклассница. Однокурсница.
Та самая Александра, хулиганка, державшая в страхе всю школу и позже — весь университет.
Её имя для него было как имя Того-Кого-Нельзя-Называть в «Гарри Поттере».
Он боялся признаться даже себе, но знал — прятаться вечно не выйдет.

И он решился.

— Мам... — сказал Алексей твёрдо, и обе женщины посмотрели на него.
— Мама Вика... я хочу сказать: мама Алёна здесь ни при чём.
Я не помню всего, что делал со мной тот... монстр.
Но мама Алёна — не она.
Она ясно дала понять, кто ей важен.
И я клянусь, я за вас обеих встану стеной.
Я за вас глотку кому угодно перегрызу.

— Сыночка... — Виктория говорила мягко, почти напевно,
как будто боялась грубым словом снова ранить его хрупкое состояние.
— Чтобы решать конфликты, драться не обязательно.

— Вика права, Лёш, — добавила Алёна.
— Драка — не доказательство любви.
Твоя любовь — уже с нами.
Главное, чтобы ты был здоров и счастлив.
И знай: у тебя две мамы.
Мы всегда рядом.

Алёна улыбалась, но в её глазах затаилась печаль.
Алексей это почувствовал.

— Мам... Алёна...
А что случилось с вашей дочерью?
Почему вы так больно о ней вспоминаете?..
Он спрашивал не из любопытства.
Он хотел понять её.
Помочь ей высказаться, очиститься, отпустить.

— Она нашла парня... и сказала мне, что я ей чужая.
Что я лишний человек с самого её рождения.
А я... я пахала всю жизнь, гнулась в три погибели,
чтобы ей дать образование...
А её отец... тот алкаш... он нас променял на дружков из гаража.
Алёна зарыдала.
Слёзы лились не из глаз — из сердца.
Её взгляд остался почти холодным, но боль была в каждом слове.

Алексей молча обнял её.
Её лицо стало мягче, теплее.
Она положила его ладонь себе на живот,
а сверху — накрыла своей, будто одеялом.

И в этом движении было всё:
мать и сын, боль и исцеление,
тишина и... душевное тепло,
переходящее от одного сердца к другому.

— Знайте, мама Алёна... Я ненавижу монстра, который издевался надо мной в детстве. Но вас — я люблю. Вы не монстр. Вы мама. Любящая мама, достойная любви... Только одного я не понимаю — почему Саша, моя одноклассница и однокурсница, издевалась надо мной? — тихо сказал Алексей.

Его голос звучал искренне. Он чувствовал, что Алёна теперь — его человек. Он верил: та, прежняя, — больше не она. Монстр, причинявший ему боль, ушёл. Перед ним — женщина, нашедшая сердце.

Виктория не присоединилась к разговору. Она заснула, положив голову на плечо сына. Её тело позволило себе отдых — лишь когда убедилось, что Алексей чувствует себя лучше. Физически и морально.

Когда Алексей пошёл во второй класс новой школы — она была всего в четырёхстах метрах от дома — он быстро познакомился с одноклассниками. Многие приняли его тепло, и в коллективе к нему относились как к младшему брату. Учёба давалась легко, оценки были выше среднего. Он носил тонкие тёмно-синие брюки, чёрные туфли и такого же цвета кофтy на пуговицах, под которой — белая рубашка.

В один из обычных школьных дней Алексей направлялся в столовую, как вдруг кто-то резко схватил его за воротник. Он едва не рухнул на пол. В страхе обернувшись, он увидел перед собой фигуру — антропоморфную тигровую акулу. Девочку. Александру.

На ней были чёрные туфли, тёмные колготки и юбка, серая кофта и белая рубашка. Выглядела она просто, но аккуратно. Александра была выше Алексея на полголовы. На лице — кривая лукавая ухмылка. Она облизнула губы и чуть обнажила зубы, как дикий хищник.

— Ну-ка, малой. Пошли, поговорим, — бодро проговорила она.

Но бодрость была фальшью. В голосе чувствовалась жёсткость, а во взгляде — предупреждение: вздумаешь дёрнуться — хуже будет.

Она тащила его за собой, не ослабляя хватки. Алексей в ужасе пробормотал:

— Мне... мне же сюда нельзя...

Александра вела его в женский туалет. Сердце мальчика сжалось. Для него это место было не просто запретным. Оно было страшным, как ужастик-игра, в которую ты играешь ночью, в наушниках, в полной тишине. Только это была не игра.

— Не переживай. Сегодня можно. Ты сегодня девочка, — холодно усмехнулась Александра.

Они вошли. Александра закрыла за собой дверь. Вновь посмотрела на Алексея — той же ухмылкой, что и при первой встрече. Он стоял, не двигаясь, будто его прибили к полу. На лице — чистый страх. Казалось, ещё немного — и он упадёт.

Александра начала медленно обходить его, будто кружила, как Земля вокруг своей оси. Каждое её слово било, как удар под дых.

— Значит, ты у нас новенький, малой?

— Д-да... — голос прозвучал тихо, почти как писк.

— Хорошо. Раз ты новенький — трогать не буду. Но только сегодня. Потому что я тоже человек, и знаю, как тяжело привыкать к новому месту. Но запомни: здесь главная — я. Моё слово — закон. Что скажу — сделаешь. Захочешь пойти против — быстро поставлю на место. Понял?

Алексей кивнул. И даже это стоило ему усилий.

— Вот и хорошо. А теперь — гуляй, малой, — Александра легонько хлопнула его по спине. Алексей вздрогнул всем телом.

И вот, наконец, он вышел из того самого места, что приносило ему моральную боль. Но теперь Алексей понял: его страх — вовсе не в самом туалете. Его настоящая угроза — это девочка-тигровая акула, с которой он разговаривал всего несколько минут назад.

Алексей был так охвачен страхом, что едва не забыл собственное имя. Казалось, одно лишь прикосновение или случайное слово могли заставить его подпрыгнуть до потолка — словно персонажа из детских комедийных мультфильмов.

— Кстати, малой... — раздался за спиной голос.

Алексей замер, как статуя. Голос, прозвучавший в двух шагах позади, пробрал его до костей — будто он снова оказался в том самом туалете.

— Меня, если что, Сашей зовут. А тебя как?

— Лё... Лё... Лёша... — выдавил Алексей, будто к его виску приложили дуло заряженного пистолета.

— Ну, удачи тебе, Лёша, — произнесла Александра.

Её интонация звучала почти дружелюбно... но Алексей ясно слышал в этом голосе что-то насмешливое, как будто она передразнивала его, играя с ним, как кошка — с пойманной мышью.

— Господи Иисусе... — Алёна будто бы получила удар прямо в сердце.

Она чувствовала ту боль, которую испытывает человек, когда его ранят — не кулаком, а словами. Простыми, но безжалостными. Алёна ненавидела себя. Её душа рвалась в клочья, и, казалось, она готова была наложить на себя руки. Это был не просто стыд — это было проклятие, которое преследует даже в храме.

— Мам... что с вами? — обеспокоенно спросил Алексей.

Его сердце болезненно отозвалось на каждую её дрожащую нотку. Он боялся самого страшного — услышать то, чего не хотел знать.

— Я солгала тебе, сыночка... — Алёна говорила, словно выдавливала из себя исповедь.
— Саша — моя дочь. От первого брака. Я родила её за полгода до того, как познакомилась с твоей мамой. Тогда... я была монстром. Не человеком. Её отец ушёл сразу после родов. А я... та, старая я... я бросила её. Оставила на произвол судьбы.
Её воспитывал Сергей — брат моего первого мужа. Позже он стал моим вторым. Но между нами не было любви. Лишь попытка создать видимость семьи — ради ребёнка.
Когда я ушла от вас... и умерла как чудовище... я вернулась к дочери. Мы с Сергеем не были супругами в полном смысле. Просто жили рядом. Думая, что так будет правильно.
Но всё это время... я мечтала не о той семье.
Я мечтала о вас. О доме, где нет пошлости, нет притворства. Где есть ты, твоя мама и я. Где любовь не измеряется телом. Где семья — это дух. Это тепло. Это сердце. Не как в лесбийской паре с «прицепами», как говорят, а как в настоящей духовной семье...

Каждое слово Алёны приносило ей облегчение — и одновременно боль.
Будто она выдавливала из души застарелый гной — очищаясь и страдая.
Внутри было холодно, как в ледяной купели. Но этот холод не успокаивал — он замораживал изнутри, чтобы ранить глубже.

Алексею было тяжело слушать это. Тяжело — потому что он чувствовал: правда отзывается во всех его болях.
Его внутренний голос, полон горечи, нашёптывал: «Эта женщина врала тебе с детства. Она пришла, чтобы снова обмануть. Осторожно.»
Но Алексей умел не слушать голос тьмы.
Он знал — у каждого человека есть те полосы, которые он боится показать.
Жизнь — это зебра. Но не каждый находит в себе силу открыть чёрные полосы перед другим.

— Мам... здесь нет вашей вины.
Он говорил спокойно, почти шёпотом.
— Я читал рассказ. "Преимущество Сони". Там была девушка, участвовавшая в боях монстров. Все думали, что её когда-то похитили и надругались. Но правда была в том, что она просто села пьяной за руль, празднуя победу, и попала в аварию.
Она придумала страшную историю, чтобы скрыть позор.
Так вот — говорить ложь, скрывающую правду, может каждый.
Но сказать правду, зная, что она разрушит твоё лицо... это могут единицы. И вы — одна из них.

Слова Алексея изменили Алёну.
Она больше не чувствовала стыда. Наоборот — гордость.
Она не была теперь просто женщиной.
Она была Человеком.
Настоящим.
Храбрым.

В этом не было смены пола.
Это был символ: она обрела внутреннюю силу, которая выше тела.
Она стала тем, кто способен быть честным — и этим стала больше, чем многие мужчины.

— Спасибо тебе, милый... — прошептала Алёна.
— Я буду беречь тебя. И если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь — просто скажи.
Ради тебя... ради твоей мамы... я готова отдать всё. Даже кровь. Даже сердце.

— Я ценю вас, мама, — с искренней улыбкой, полной доверия, произнёс Алексей.

Алёна нежно поцеловала сына в лоб и прилегла к его плечу. Наконец она обрела покой – тот самый, о котором так долго тосковала её душа. От её тела исходил аромат не женской плоти, как это бывает у однополых любовниц, а тёплый, обволакивающий запах материнского молока.

Исчезли резкие, слепящие глаза и обжигающие рецепторы духи.
Остался лишь мягкий, родной запах мамы. По крови Алёна не была ему матерью, но дух и этот аромат говорили об обратном. Алёна положила свою ногу на колени сына.

В этом жесте не было и намёка на похоть. Мать не пыталась совратить дитя, она стремилась передать ему всё то тепло, что хранилось в её душе. В какой-то момент Алёна открыла глаза и нежно поцеловала сына в губы.

Её поцелуй был воплощением нежности, несексуальной, интимной любви – выражения глубочайшей духовной близости между сыном и матерью. Этот поцелуй согрел его душу, словно жар печи, и теперь Алексей точно знал: перед ним его вторая мама, та, о которой мечтали и он, и его настоящая мама. Он легко забыл отца, этот человек умер для него так же, как когда-то для матери.

Но одно по-настоящему тревожило его мысли: образ одноклассницы Александры.

Шесть лет назад, когда повзрослевший Алексей стал выше, а его успехи в учёбе набирали обороты, подобно гоночному автомобилю на треке, он всерьёз задумался о поступлении на факультет педагога иностранных языков, а именно английского. Учёба шла блестяще, одноклассники воспринимали его как часть своей семьи, и казалось, все невзгоды остались позади.

Всё в той же школьной форме, что и в младших классах, Алексей шёл в кабинет физики, когда его вдруг подкараулила Александра.

— Далеко собрался, малой? — Её голос прозвучал игриво, без малейшего намёка на угрозу.

Однако для Алексея он прозвучал как скрежет двух металлов, настолько пронзительный, что человеческое ухо с трудом, но безболезненно могло его вынести. Алексей снова ощутил тот самый страх, который терзал его, когда он был младше и ниже, когда Александра превосходила его на полголовы.

Теперь же он сам был выше неё на эти полголовы. Алексей не поддался испугу – ему это надоело. Он повернулся к Александре, которая теперь шествовала в окружении двух своих лучших подруг и одноклассниц: ниже среднего рыжеволосой Алины и Симы, почти одного роста с Александрой, со строгими прямыми волосами. Алексей подошёл к Александре, пока их не разделяли какие-то три фута.

— Что тебе от меня нужно? — поинтересовался Алексей, настроенный решительно.

Но вся его храбрость, скрывавшая внутренний страх, лишь рассмешила Александру и её подруг. Александра нежно погладила Алексея по щеке, но в её жесте не было ни ласки, ни утешения; скорее это был тонкий намёк на унижение.

— Какой ты у меня храбрый, малыш. Решил покудахтать, пока мамачка на чилле, да? — Вопрос всё так же прозвучал бодро и глубоко язвительно.

Алексей, окончательно объятый страхом, уже не мог произнести ни слова.

— А ну-ка, пошли, поговорить надо, — властно взяв Алексея за руку, Александра повлекла его за собой.

Они спустились этажом ниже и остановились у женского туалета. Алина и Сима, словно верные приспешницы, последовали за ними. Оказавшись внутри женской уборной, Александра заперла дверь и вернулась к разговору с Алексеем.

— Мы вчера сочинение писали, и я вчера по-человечески просила тебя дать списать... А ты что ответил? Мол... Геннадич не тупой, он сразу узнает, кто списывал, а кто сам
делал, — всю свою речь Александра произносила с обидой, но голос звучал сдержанно. Последнее предложение прозвучало на ломаном языке, словно девушка пародировала глупую комедию.

— Ну да, так оно и ес... — Алексей не успел договорить, как его живот пронзил резкий удар кулака Александры.

Она ударила Алексея, словно пуля, вылетевшая из дула пистолета, а дебильные хи-хи-ха-ха Алины и Симы лишь подливали масла в огонь. От невыносимой боли в животе Алексей рухнул на белокафельный пол, холодный, как снег.

Лицо его исказилось от боли, и изо рта так и рвались нецензурные выражения, но, как воспитанный парень, Алексей держался до последнего. Александра повалила его на бок и села на его копчик, словно на маленький стульчик.

Затем девушка достала синюю коробочку с сигаретами. Вынув одну и затянувшись, она тут же выдохнула табачный дым парню в лицо.

— Запомни, щенок. Я здесь авторитет, а Геннадич – препод литры и русского. Если он и захочет мне снизить оценку, то пусть попрощается со своей женой, ведь не каждая баба готова простить измену мужа. У Геннадича жёнушка такая кринжатина, что с ней даже лесбуха не уживётся. Так что запомни, малыш, сегодня мама добрая, и ты моя сидушка, а ещё раз такое повторится – я тебе сигу к губе прижгу. Ферштейн?

Алексей кивнул.

В какой-то момент, глаза Алексея резко раскрылись, а его душа, почувствовала наростание резкого страха. Сердце колотилось с бешеной скоростью, вены стали холодными как-будто ты схватил руками снег. Казалось что Алексей вот вот закричит, но нежное объятие мамы Виктории и такой же, но поцелуй в губы как сына материнской любови, мамы Алёны, привели его в чувство.

Уже успокоившись, Алексей заснул. Страх ликвидировался из тела сына как костровой огонь посыпанный на него песок. Он спал без тревоги, сон точно услышал его мысли. С начала вечера, когда обе женщины и Алексей проводили приём пищи, сын рассказал мамам свой сон. Рассказ шёл с начала первого знакомства с Александрой в туалете, ведь мама Виктория заснула ещё до начала разговора мамы Алёны и сына.

За весь пересказ, мама Виктория вспоминала тот день когда ещё поглащённая Ангелом Боли Надежда, вытворяла схожие унижение, убери из этой основы туалет. Виктория боялась что подобное может произойти с её сыном, и как оказалось, то чего мы боимся больше всего на свете, всенепременно сбывается.

Виктория не венила Алёну за воспитание дочери, хотя внутреннее я, говорило иначе. Она прекрасно понимала, какого это, тянуть ребёнка самой без помощи мужской руки. Она и сама проделала столь долгий путь уногда даже задумываясь, а что если ей удастся, найти того самого кто был для них с сыном опорой.

Кроме Виктории даже сама Алёна не чувствовала комфорт от рассказаного Алексеем. В отличии от Виктории, Алёна чувствовала глубочайший стыд. У неё была возможность воспитывать дочь, дать ей не только хлеб и ум, но и приличное воспитание. Женщина чувствовала как внутри неё будто все жизненые органы перестали работать, словно мобильный телефон, разряженный на мертво.

— Знаете, ребят. В этом есть и моя вина — Всеми силами выдавила Алёна, далось ей это так точно она передвигала железный ящик ростом два средних человека умноженый на один — Я же должна была не только давать ей кров и воду, но и давать материнское тепло. Но поверьте мне, она не злая, просто её папа, алкаш несчастный, издевался над ней когда она была с ним одна. Он бил её, кричал на неё и делал всё что только можно. Я то дура слышала от людей, какой он, думала что это пустые сплетни и всё такое. Но когда я случайно застукала его с дочкой, у него тогда было одичагие, а вы сами знаете, когда у животных или у людей одичание, лучше держатся по дальше. Особенно если этот кто-то хищник — Алёна которая находилась в клечетовой красной рубашке и чёрных лосинах, обножила правую руку пока в ней не показался шрам от укуса.

На вид он походил на три десятка шприцов сложеные вместе полукругом.

Алексей онемел словно его голос точно переключился в режим отключения как у освещения при нажатии переключателя. Сейчас он горел желанием отомстить за вторую мать, найти того самого Сергея и со-считать его зубы.

Виктория отнеслась с глубокими пониманием и сочувствием, когда-то она мечтала чтобы та монстр что издевалась над его сыном и едва не сделала из неё лесбиянку на поводке, поплатилась по всем счетам. Но теперь, когда узнала об существовании новой Алёны, её исполнившееся желание точно кровотечение сердца.

— Я не знаю как, но я врезала ему свободной рукой по челюсти и сказала. Шёл вон от сюда и если ещё раз увижу тебя здесь, тюрьма станет тебе родным домом! Потом я вызвала скорую, перевязала кровотечение и успокаивала дочь.

На секунду Алексей замер.
Выходило, что все выходки Александры — даже та, что произошла в вузе, — были не просто проявлениями жестокости. Это было выражение боли через страдания других. Она не издевалась над ним ради забавы. Она использовала его как доступную игрушку — средство, с помощью которого пыталась заглушить собственную боль.

И всё же он не мог забыть их первую встречу в учебном заведении.
Она отпечаталась в его памяти, как проклятие. Сейчас казалось, будто весь дом стал тёмной локацией, где в воздухе продолжали парить её тогдашние слова:
«Да... хороший мальчик... моя послушная игрушка... вот так...»

Эти фразы висели перед ним, подрагивая, будто над ними гулял сквозняк.
Он не знал, что делать: кричать во всё горло, выплескивая страх? Плакать, надеясь на облегчение, в которое сам не верил? Или просто стоять, как статуя, теряя надежду на существование?

Пять лет назад.
Алексей поступил на факультет иностранных языков. Тогда он носил тёмные брюки, чёрные туфли и белую рубашку. Впервые за долгое время он ощущал вкус настоящего счастья — казалось, он попал в мир, где наконец воцарились покой и тишина. Но это была иллюзия.

Он сидел за столом студенческой столовой, неторопливо поедая горячую сосиску в тесте.
Вдруг чьи-то тёплые, мягкие женские руки закрыли его глаза. В них чувствовалась тяжесть и влажность, будто от только что замаринованного мяса.
Раздался знакомый, приторно-женский голосок:

— Приятного аппетита, малыш.

— Саша?.. — его радость взорвалась в голове, как Хиросима, Нагасаки и Чернобыль одновременно.

— Мамочка. Или просто мама. Малыш, — пропела Александра.

Она была одета в белую блузку, чёрные туфли, колготки и юбку.
И хотя её голос звучал без враждебности, каждое слово словно ставило Алексея на место — без грубых угроз, но с намёком, который невозможно было не уловить: «Не вздумай сглупить, а то получишь по полной».

С совершеннолетием Александры изменилось немногое: её подруги по-прежнему были рядом. Алина и Сима. Если в школьные годы они выглядели как хвосты её тени, то теперь действовали индивидуально: Алина добывала компромат на преподавателей, Сима — на студентов. Обе виртуозно пользовались современными технологиями.

Александра села напротив Алексея, а подруги — по бокам. Они блокировали его возможный путь к бегству. С виду — невинные, но выражения их лиц были отточены так, чтобы оказать моральное давление.

— Слушай сюда, Алексей, — произнесла Александра.

Даже её подруги удивились: голос звучал вежливо. Но короткое, почти незаметное мигание её правого глаза моментально вернуло их к привычному выражению.
— Дай инглишь (английский) списать. И я обещаю — не бить тебе сегодня.

Алексей достал из рюкзака двенадцатилистовую тетрадь и молча протянул.

— Вот и умница. Завтра на перемене верну — пообещала Александра с легкой усмешкой.

Однако на следующий день, удача повернулась ему спиной. После последнего урока его нагнала Александра, злая даже внешне. В её взгляде горела не просто злость, а стремление довести задуманное до конца, до последней мелочи.

— Ты чо, скотина, издеваешься?! — закричала она, ударив Алексея тетрадью в грудь.

— Саш, ты чего?! — Алексей изо всех сил старался не показать страх. Но внутри всё клокотало, как раскалённый металл в кузнечной печи.

— А то ты не знаешь?! — с ещё большим гневом Александра раскрыла тетрадь.

Теперь Алексей всё понял. Он случайно отдал ей не рабочую тетрадь, а черновик.
Он почувствовал, как совесть разрывает его изнутри. Ему было стыдно перед человеком, которого он считал врагом — но врагом, к которому всё же испытывал нечто странное и глубокое.

— Саш, пожалуйста, прости... Я всё исправлю... Только дай шанс...

Он едва не упал на колени. Его голос был молитвой.

— Конечно, исправишь. А щас — айда со мной.

— Но ты же обещала, что не будешь меня бить, если я помогу тебе! — в панике напомнил Алексей.

— Всё верно... — с лукавой усмешкой ответила Александра. — Я не буду тебя бить. Есть кое-что получше...